Королева-Малютка - Феваль Поль Анри - Страница 37
- Предыдущая
- 37/106
- Следующая
Две слезинки скатились по щекам графини. Она вернулась к себе.
Примерно в восемь вечера она появилась, чтобы спросить у слуг, вернулся ли Жюстен. Получив отрицательный ответ, она отдала следующее распоряжение:
– Скажите господину графу, чтобы он не ложился, не повидавшись со мной. Я буду ждать его в гостиной.
Когда Жюстен вернулся, было уже поздно. Он прошел в гостиную. Мать стояла на пороге. Она сказала ему:
– Обними меня!
Жюстен очень сильно любил свою мать.
– Случилось какое-то несчастье! – пробормотал он, поддерживая ее, ибо она с трудом держалась на ногах.
Услышав же рыдания, добавил:
– Что с тобой, мама! Скажи мне, ради Бога, чего ты хочешь от меня?
Когда он был маленьким, то добивался от нее слезами всего, чего хотел. Став мужчиной, он, в свою очередь, не мог устоять против слез.
– Обними меня, – повторила графиня, – обними от всего сердца. Случилось несчастье, большое несчастье, и ты, возможно, никогда не простишь мне того, что я сделала!
Жюстен недоверчиво улыбнулся. Она протянула ему раскрытое письмо. Жюстен, едва взглянув в него, в изнеможении рухнул в кресло.
Графиня опустилась перед ним на колени.
– Ты все еще любишь ее, – прошептала она, – любишь больше меня! Ты видишь, ты же сам видишь! Никогда ты не сможешь простить мне!
Жюстен привлек ее к себе и поцеловал в лоб.
– Я прощаю вам, матушка, – сказал он.
Но глаза его неотрывно смотрели на дрожащие каракули, молившие о помощи.
– Десять дней! – подумал он вслух.
– У меня нет никого, кроме тебя, – произнесла графиня, как если бы он обрушил на нее град упреков. – Если бы ты знал, что значишь для меня!
– Матушка, я вам прощаю, – повторил Жюстен. Однако он был так бледен, что графиня, страдая всей душой, спрятала лицо в ладонях с воплем:
– О, ты ее любишь! Любишь!
Вместо ответа Жюстен, быть может, бессознательно, поднес к губам бумагу с каракулями Лили.
– Вы сказали мне: «Ты хочешь, чтобы я умерла от горя?» Ах, я очень сильно люблю вас, матушка! Я бросил ее ради вас!
Графиня повторила, будто обезумев:
– У меня никого нет, кроме тебя!
– А у нее был ребенок, это правда, – еле слышно промолвил Жюстен. – Когда я уехал, она нашла утешение в нем. Теперь она осталась одна…
– Хочешь, я поеду к ней? – вскричала графиня, поднявшись на ноги.
Жюстен покачал головой.
– Вы ни в чем не виноваты, матушка, – сказал он, – ни передо мной, ни перед ней. Вы живете в светском обществе и действовали сообразно светским понятиям. А у меня трусливая душа и подлое сердце. Что мне до света? Но я поступил так, словно стал его рабом. Ах, я очень сильно люблю вас!
Графиня обхватила его голову руками и стала страстно целовать.
– Мой Жюстен! – пролепетала она. – Мой сын! Сердце мое!
Но Жюстен, позволяя ласкать себя, продолжал говорить:
– Девочка потерялась! Она ждет меня уже десять дней! Быть может, ее уже нет в живых!
И он, в свою очередь, попытался встать.
– Ты уезжаешь! – в ужасе графиня. – Ты не вернешься!
Жюстен, уже сделавший первый шаг к двери, прижал ладони ко лбу и поник головой.
Графиня выпрямилась с решимостью мужчины.
– Я же сказала тебе, что поеду, – воскликнула она, уже не в силах сдержать волнения. – Я буду ее любить, если так нужно. О Господи! Любить ее! Я сойду с ума!
Но Жюстен не слышал. С ним случился сердечный спазм, и почти всю ночь он пролежал без сознания.
Наутро было приказано запрягать лошадей: Жюстен с матерью отправлялись в Тур.
В дороге никто не произнес ни слова.
На вокзале графиня в момент прощания сказала:
– Сын мой, благодарю вас за счастливые дни, дарованные мне. Я молилась и размышляла всю ночь. Есть то, что преодолеть невозможно. Вам придется сделать выбор между ею и мной.
– Я сделаю этот выбор, матушка, – ответил Жюстен, чьи глаза были сухи.
Последний мучительный поцелуй, и Жюстен вошел в вагон.
Графиня на мгновение оцепенела.
Накануне она произнесла: «Я буду любить ее, если так нужно…»
В карету она села одна. Кучер удивился, не слыша рыданий. Когда она вернулась в замок, слуги при виде ее сказали друг другу: «Мадам постарела на двадцать лет!»
Поезд шел в Париж.
Из своего окна графиня могла видеть, как он движется по равнине, оставляя за собой длинный шлейф дыма.
Она преклонила колени перед распятием и надолго застыла в неподвижности, потом легла в постель, хотя солнце еще не достигло зенита.
Жюстен, сойдя с поезда на парижском вокзале, не смог бы ответить, были ли у него попутчики – настолько был он поглощен своими мыслями. Ему предстояло сделать выбор.
И он сделал выбор в тот момент, когда дал кучеру фиакра адрес Лили: улица Лакюе, дом № 5.
Да, сердце у него было разбито, но оно, просыпаясь как после летаргического сна, оживало, охваченное вновь прежней юношеской страстью, прежним безумием. Он вновь видел перед собой Лили, свою пленительную мечту. Как мог он жить без нее? И до чего же сильно любил он свою мать!
О, если бы хоть когда-нибудь, хоть когда-нибудь смогли бы соединиться эти обожаемые существа, разделенные ныне пропастью!
Мать сказала ему: «Есть то, что преодолеть невозможно!» Однако Жюстен явственно различал в тумане грядущего ангельскую улыбку – детское личико в ореоле золотистых волос.
Его дочурка! Мать не сможет устоять перед лаской его дочурки!
Мы видели, как он вошел в опустевшую комнату Глорьетты, как сел возле колыбели и стал ждать.
Ожидая, он взял фотографию Лили и с нежной улыбкой произнес те слова, которые каждый считает своим долгом сказать при виде снимка, на котором мать «вышла хорошо», а от ребенка осталось только смутное пятно: «Не усидела спокойно!»
Королева-Малютка и в самом деле «не усидела», ибо разглядеть можно было только светлую прядку в какой-то дымке, нечто бесформенное и неопределенное – улыбающееся облако.
Зато Лили «вышла» бесподобно, и лицо ее притягивало к себе Жюстена, словно некими колдовскими чарами. Она выглядела печальной, но была ослепительно красива.
Не знаю, каким образом, но тянущиеся к облачку губы сразу выдавали, что пришла она к фотографу для одной цели – сделать снимок ребенка.
Не знаю, каким образом, но при взгляде на этот снимок сразу можно было понять, что для нее ничего на свете не существует, кроме ребенка, которого нельзя было увидеть – но она-то с горделивой нежностью смотрела только на него!
В ней все блистало очарованием, но без тени кокетства. Я говорю либо слишком много, либо слишком мало: есть женщины, которые, не будучи от природы кокетливыми, все же сохраняют вполне невинную любовь к драгоценностям и нарядам – и только юные матери способны забыть обо всем, чтобы очаровывать помимо воли.
Жюстен смотрел на Лили. Вся ее трогательная и прекрасная история явственно представала перед ним в юной серьезности этого лица. Роскошные волосы были уложены с какой-то даже суровостью, и только благодаря необыкновенно изящному сложению выглядело приличным жалкое платье.
Жюстен догадался обо всем и сказал себе: отныне я буду лишь вторым в ее сердце…
И он обрадовался. Это было хорошее место – место подле обожаемой Жюстины.
Он был настолько счастлив, что ему казалось, будто отыскать Жюстину окажется очень простым делом, не требующим больших усилий.
Уже почти стемнело, а Жюстен все смотрел на фотографию и грезил.
На лестнице послышались тяжелые шаги.
– Я сильно задержался, – произнес кто-то с порога, – но мне хотелось удостовериться, что сделано все возможное. И без толку! Мамаша Нобле потеряла половину своей клиентуры и винит в этом нас. А другие смотрят так, словно говоришь с ними о временах всемирного потопа… О!
Монолог прервался на этом возгласе, ибо Медор увидел Жюстена.
– Уж не ошибся ли я дверью? – проворчал он. – Да нет! Вот колыбель. А где же Глорьетта?
– Я жду мадам Лили, – прозвучало в ответ.
– О! – вновь сказал Медор. – У вас есть какие-то новости?
- Предыдущая
- 37/106
- Следующая
