Королева-Малютка - Феваль Поль Анри - Страница 36
- Предыдущая
- 36/106
- Следующая
Или же это было велением судьбы, как говорится в старинных книгах?
Но соглашаясь с тем, что это был угар страсти – а как не согласиться, если все так быстро кончилось? – нельзя не признать, что поступок Жюстена по отношению к юной девушке-матери никоим образом не соответствовал благородству его характера.
Он бросил у колыбели ту женщину, что была для него идолом; ту, которую любил, преклонив колени, – причем оставил ее вместе с ребенком, бесценным сокровищем, безмерно обожаемым еще накануне бегства.
При этом никто не усомнился бы в его честности, смелости и великодушии.
Но вспомните первое письмо его к Лили, то самое письмо, при виде которого девушка побледнела и затрепетала, даже еще не разрезав конверт:
«За мной приехала матушка. До скорой встречи. Я не смогу жить без тебя».
Это было истиной – но не более того.
Ибо помимо нее существовало еще кое-что.
Мать Жюстена узнала о том, что произошло. Каким образом? По правде говоря, мне это неизвестно, но матери всегда все узнают. Она приехала, чтобы сказать Жюстену: «Я вдова, у меня нет никого, кроме тебя, ты хочешь, чтобы я умерла от горя?»
Она не преувеличивала. У матери Жюстена была своя драгоценная химера, извечная химера всех матерей – женитьба любимого сына, появление невестки, которую любят больше, нежели родную дочь, рождение внуков, избалованных донельзя.
С невесткой в реальной жизни обычно дело обстоит несколько иначе, чем в мечтах, зато внуки никогда не обманывают ожиданий и с восторгом позволяют донельзя баловать себя.
Итак, повторяю: мать может умереть, если лишится своей химеры в тот момент, когда невестка, еще ни в чем дурном не уличенная, предстает сущим ангелом в дымке неведомого будущего.
Наш красавец Жюстен почти не помнил своего отца. Мать, повелительница его и рабыня, с детских лет была для него всем. Огорчить мать означало совершить нечто немыслимое и постыдное. Он последовал за ней просто потому, что она этого захотела. Да и что меняло кратковременное пребывание в замке? Он задержится там на неделю, самое большее на две – равно столько времени нужно, чтобы уговорить мать, все ей объяснить, воззвать к разуму…
Однако когда Жюстен решился в первый раз произнести имя Лили, мать, взяв его за руки, сказала со слезами на глазах:
– Послушай, я никогда ни в чем тебя не упрекну. Это просто несчастье, и его надо скрывать. Ты сошел с ума, вот и все! Зачем же обсуждать это?
Она умолкла, раскрасневшись от гнева или от стыда, и было видно, что ей не без труда удалось сдержать рвущиеся с губ слова.
А Жюстен вдруг явственно увидел грязный проулок в квартале старьевщиков и омерзительного типа, который приставал к Лили – и саму Лили, столь неестественно красивую в этих жалких лохмотьях.
О, это не мешало ему любить ее! Но больше он не делал попыток говорить о ней.
Можно быть королем студентов, но не иметь стоической твердости Катона Старшего.
На поле битвы, со шпагой и пистолетом в руках красавец Жюстен привел бы вас в восхищение своей смелостью. Если бы речь шла о смерти в бою, он бы встретил ее с великолепным равнодушием.
Но у него была слабость сильных людей. Он был труслив с теми, кого любил. Невестка из материнских грез не могла не победить.
И я открою вам тайну: если бы Лили умела защищаться и нападать, используя как козырь колыбельку Королевы-Малютки, то неизвестно, на чью сторону склонила бы Жюстена его слабость.
Ибо он любил Лили всем сердцем. А о Королеве-Малютке нечего и говорить! Конечно же, конечно, у Лили имелась возможность сразиться за свое счастье.
Но ее не было в замке. Впрочем, она все равно не смогла бы сражаться. В сердце Лили таилась своя гордость, ничем не уступающая гордости Жюстена.
Быть может, даже чрезмерная гордость – ведь Лили перестала писать, как только одно из ее посланий осталось без ответа.
Это произошло примерно через полгода. На горизонте появилась невестка, та самая пресловутая невестка – красивая, богатая, получившая прекрасное воспитание, одетая по последней парижской моде, словом, выбранная с безупречным вкусом и тщанием.
И мне кажется, что Жюстену она вполне приглянулась.
Дело зашло довольно далеко. Начали уже говорить о приданом. Однако поздними вечерами, перед сном, Жюстен впадал в ужасную меланхолию. Не знаю, одобрите ли вы его поведение с точки зрения светских приличий или же сочтете виновным, но он постоянно видел перед глазами молодую женщину с девочкой на руках.
Это слегка напоминало ту фотографию, что висела над колыбелью Королевы-Малютки. Печальное и бледное лицо Лили выделялось отчетливо, но ребенка Жюстен почти не мог различить. Девочка была так мала, когда он ее оставил! Она выросла и теперь, должно быть, уже умела улыбаться!
Брак с первой предполагаемой невесткой расстроился – Жюстен так и не смог решиться. Тогда появилась вторая, еще более красивая и изысканная – этой привозили из Парижа даже туфельки и перчатки.
Неутомимая мать вступила в переговоры с третьей Heвестой, которая была просто ангелом, не больше и не меньше – но тут в замок Монсо пришло письмо Лили.
Письмо было отдано матери; та прочла его и сунула в карман.
В этот день Жюстен должен был в первый раз встретиться со своей новой нареченной. Молодые люди понравились друг другу.
Но, оставшись в одиночестве в своей спальне, мать внезапно также ощутила на сердце какую-то тяжесть. Она перечитала письмо дважды, трижды… в общей сложности, не меньше двадцати раз. В послании, нацарапанном дрожащей рукой, что было так же невыносимо для глаз, как рыдания для ушей, говорилось: «Дорогой Жюстен, наша малышка потерялась, ее украли у меня, мне нужна твоя помощь, приезжай скорее».
Мать Жюстена сделала попытку отмахнуться от этого вопля отчаяния. Что ей до какой-то девки? Однако она проплакала всю ночь, поскольку между всеми матерями существует некая связь.
И она призадумалась. Жюстен сильно изменился. Он не жил, а прозябал подле нее, он стал грустным и молчаливым. По утрам он брал какую-нибудь книгу – чаще всего, Вергилия или Горация, поскольку, во-первых, был образованным человеком, а во-вторых, страшился тех явлений нового искусства, где слишком уж обнажались треволнения реальной, жизни – и уходил бродить под сень деревьев парка.
Возвращался же он в еще более унылом настроении, чем прежде.
О Лили он никогда больше не упоминал, но когда мать заводила речь о его планах, отвечал с обычной, болезненно-печальной улыбкой:
– Не будем говорить обо мне. Я сошел с ума.
Да, в этом красивом, веселом и безмятежном замке Монсо никто не был счастлив.
Однако днем, когда человек обретает мужество, добрая женщина удивилась тому, что проявила накануне такое слабодушие. Она с прежним рвением принялась за матримониальные дела – и брак с третьей невестой продвинулся еще на один шажок.
Затем все повторилось. С наступлением вечера у матери вновь защемило сердце. С явной неохотой она стала читать и перечитывать письмо «этой девки». И на сей раз задумалась о ребенке.
«Наша девочка потерялась…»
Мать Жюстена была волевой и сильной женщиной. Ей удалось продержаться десять дней. Однако муки оказались столь нестерпимыми, что на одиннадцатый день она сдалась.
Это случилось за сутки до тех событий, что были описаны нами в предшествующей главе. Жюстен с матерью ужинали в одиночестве. Жюстен был, как обычно, рассеян и угрюм. Оба обменивались редкими словами, которые сопровождались продолжительными паузами.
– Ну? – спросила графиня, когда подали десерт. – Узнаем ли мы наконец твое мнение о Луизе?
Так звали третью нареченную.
– Она очаровательна, – ответил Жюстен. – Просто очаровательна.
– И ты полюбишь ее?
– Сомневаюсь, матушка.
Графине не удалось скрыть негодования.
– Не сердись, мамочка, – промолвил Жюстен с обезоруживающей улыбкой. – Ты же знаешь, я тогда сошел с ума. Порой это возвращается.
Он встал из-за стола и отправился на прогулку.
- Предыдущая
- 36/106
- Следующая
