Самый жаркий день (СИ) - Березняк Андрей - Страница 45

– Пядь направо было, высотой в грудь, – сказал Михайло, внимательно следивший за мишенью.

Мартын сверкнул глазом, снова вставил патрон и нажал скобу. Даже я со своего места видела, как взорвалась «голова» мишени. Ланжерон и полковник переглянулись, и Александр Федорович несколько раз хлопнул ладонями, выражая свое восхищение результатом. А стрелок пригляделся и указал рукой на дерево, раскинувшее голые, залепленные снегом ветви шагах в восьмистах от его позиции. Кульмин недоверчиво хмыкнул, но Мартын поправил винт на прицельной трубе и приник к ней, оставив между срезом и глазом расстояние в пару пальцев. Я догадалась, что в противном случае отдачей можно получить неприятную рану.

Снова выстрел, из дула вырвался короткий сноп пламени и облако дыма, но Бондарь, лежащий чуть в стороне, крикнул:

– Попал! Как есть попал!

Генерал изумленно посмотрел на Мартына, прищурил взгляд, но высмотреть что-то в такой дали, конечно, было бы невозможно, и Ланжерон повелел подать ему коня.

– Погодите, Ваше Высокопревосходительство, – попросил добытчик. – Еще два особенных патрона.

– Навеска та же должна быть, – сказала я ему.

Оба выстрела Мартын сделал меньше чем за минуту, и здесь интересно стало уже всем. Идти через поле было бы долго, и старый казак подогнал большие сани, запряженные двойкой. Разгоряченный зрелищем Ланжерон внезапно пригласил с собой и каторжан, которые встали на полозья, придерживаясь за борта.

В стволе молодого бука отчетливо виднелись три отверстия в размочаленной коре. Пули ушли глубоко, и достать их можно было бы только расковыряв древесину, но в результате стрельб сомневаться не приходилось.

– Как же это ты, голубчик, попадаешь-то? – спросил генерал. – Ведь едва видно это дерево.

– Наитие у меня, Ваше Высокопревосходительство, и опыт. Я с десяти лет зверя бил из таких ружей, в которых пуля болтается, пока из ствола не вылетит. Глаз у меня зоркий, вот вблизи не очень хорошо вижу, но главное, надо понимать, как пуля летит.

Военные теперь осматривали ружье, Кульмин прикладывал его к плечу, пытался целиться через трубку, и выспрашивал стрелка о его впечатлениях. Тот не скрывал, что из такого чуда ему палить прежде не приходилось, что бой у него превосходный, и легкая пуля при слабом ветре убойно полетит и на версту, и на полторы, скорее всего, но прицелиться будет невозможно, какой бы глазастый солдат не попался. И что хорошо бы было поставить зрительную трубу со стеклами вместо пустой, но от отдачи толку будет только на один выстрел. Потом внутри все линзы сместятся.

– А ведь еще бы сюда барабан добавить, как в том ружье Вашем, Александра Платоновна, – предложил Кульмин.

– Никак нельзя, Ваше Высокоблагородие, – ответил Мартын. – Замок в этом ружье хитрый, но травит все равно при выстреле. Не приведи Господи прорвется искра к остальным зарядам, бахнет так, что пол морды разворотит!

Потом подумал и добавил:

– Хотя с медными патронами можно было бы.

Все посмотрели на меня, но я лишь развела руками:

– Латунные они, но пока их делать сложно и дорого.

На обратном пути, пока лошади продирались через снег, таща загруженные сани, Ланжерон спросил Мартына:

– А это ж тебе, голубчик, обязательно товарищ нужен при стрельбе?

– С ним лучше, Ваше Высокопревосходительство. Он и про ветер подскажет, и как прицел подправить, пока я сквозь дым проморгаюсь. И скажет, что стремать пора, если беда близко, которую я не вижу. Михайло мне в помощниках уже два месяца как, разумный в этом деле. Глаз у него верный.

– Тоже стрелок?

Бондарь смутился, за него ответила я со смехом:

– Александр Федорович, у Михаила оружие – гирька на бечевке. Но пользуется он ею волшебно, а это тоже искусство особенное. У меня вот ничего не получилось. Что смотришь, Бондарь? Да, я, памятуя, как ты того негодяя огорошил, тоже хотела научиться. Представляете, господа, раз – и из рукава как молния вылетает!

– Это как же Вы, графиня, свидетелем такого «искусства» стали? – удивился генерал.

– Дело то особое было, говорить о нем не позволено. Думаю, и Бондарь не распространялся.

– Трепать о таком – себе врагом быть, Ваше Сиятельство, – согласился Михайло. – Возьмите нас с собой, – вдруг сказал он. – В Индию!

На какое-то время установилась тишина, нарушаемая лишь скрипом саней и глухими шагами лошадей по глубокому снегу. А потом Ланжерон расхохотался.

– Уже даже каторжные знают, что мы в Индию выступим! Об этом, наверное, уже во всех лондонских салонах твердят!

Ситуация выглядела и впрямь забавно, если бы не смущала своей нелепой печалью. О какой секретности может идти речь? Хотя, наверное, спасает только удаленность Оренбурга от цивилизации. Скорее в Петербурге слухи могли разлететься, чем отсюда дойти до Индии или Лондона.

– Я подумаю, – сказал генерал. – Неправильно это, чтобы с каторги в солдаты забирать, но повеселили знатно вы меня, да и добрый стрелок пригодиться может. Подумаю. Если нареканий от надзирающих не будет, может, и решусь на такое безобразие.

В один состав вся наша маленькая армия не уместилась, и паровоз еще пять раз совершал долгий путь от Оренбурга. И это при том, что часть ее была доставлена к месту, где заканчивались пути, еще зимой, и теперь медленно, но неуклонно продвигалась дальше на юг вместе с блестящими нитями чугунки.

Уже ближе к выступлению мне открылось, что генерал Ланжерон оказался совсем не таким бездарным управляющим, как рисовали его за глаза, и к походу он готовился давно и в тайне, когда окончательное решение еще и не было принято. И именно он настоял на выбранном маршруте. А дело это было не простое.

Отношения Российской Империи и Хивинского ханства уже многие годы можно было бы сравнить, как соседство крепкого крестьянина с хитрым лисом. Первый старательно лелеет свое небогатое хозяйство, а второй тайком пробирается в его курятник, лакомится яйцами и таскает в острых зубах птицу. Кайсаки, почти замиренные ближе к Уралу, и сами не прочь поразбойничать, но близость к русским укреплениям и казачьим заставам охлаждает горячие головы кочевников. Но и они, и киргизы были едины в ненависти к узбекам, вытесняющих их в степи – подальше от хороших пастбищ и воды. Сами же хивинцы, столетиями обживавшие степь, ходить по ней научились, и набеги стали постоянной бедой. И чем дальше на юг продвигалась Империя, тем большей проблемой становились грабежи и угоны полона в рабство. В Петербурге мало кого интересовали дела, творящиеся на далекой границе, но были и те, кто умел смотреть даже не в завтрашний день, а на годы вперед. И их мнение было однозначным: Хива или должна быть усмирена, или остаться лишь в памяти людской, исчезнув с карт как независимое государство.

Из известных состоявшихся вторжений в Хиву, случившихся в обозримом прошлом, можно было бы отметить только стремительную атаку Надир-шаха, огнем и мечом прошедшегося по узбекским землям, возвращаясь из удачного похода против Великого Могола. Удивительно, что сейчас именно мы старались повторить его успех, но изначально карты наши слабее. Персидский правитель прежде сумел подчинить Афганистан, из которого уже и выдвинулся в Индию, имея в подчинении лучшую кавалерию Азии, разграбил Дели и разорил Туркестан. Но у него были в войске и опытные степняки, и к Хиве он подошел водным путем, что для русской армии было бы невозможно.

Как раз это и рассказывал мне Александр Федорович, пока вагон, плавно покачивающийся в движении, уносил нас от уральской осторожной весны в еще не раскаленные, но уже горячие пески между Каспием и Аралом. Генерал расстелил на столе большую карту, белых пятен в которой было, к сожалению, слишком много. Присутствующий здесь же Муравьев многого добавить не мог, тем более что и составлен план земель был в том числе и по его описаниям.

– Есть четыре пути к Хиве, – говорил Ланжерон. Первый – от Сарайчика[1] сухопутным маршрутом вдоль Каспийского моря. Он самый долгий и проходит большей частью местностью безводной и малокормной. Идти можно только верблюдами и желательно выдвигаться осенью, когда жара уже спадает, животные откормлены. Так караваны тут и ходят: осенью на юг, весной – вслед за теплом на север. Второй путь – сначала морем до Кызыл-Су[2], где еще. говорят, можно увидеть развалины укреплений Бековича. Но на Каспии у нас нет ни достойной флотилии, и строить сейчас настоящий порт не с руки. До Хивы было бы ближе всего, но путь снова пойдет через пустынные земли, где любая неподготовленная армия растеряет больными и умершими половину численности, а к стенам подойдет ослабленной и утомленной.