Башня преступления - Феваль Поль Анри - Страница 36

• Предыдущая
• 36/94
• Следующая

Париж сильно изменился с 1835 года. Марион, несчастная, вечно оскорбляемая кляча, умерла. Ее хозяин, месье Фламан, произнес такую надгробную речь:

– Красотой она не отличалась, зато гарцевала как божество, моя чудная кляча!

Сам месье Фламан тоже умер. Нынче по Латинскому кварталу больше не ездят старые экипажи. Клячи уходят навсегда.

Латинский квартал пересекают теперь прекрасные бульвары, на которых расположились роскошные кафе. Среди них улочка Арп выглядела бы как куча мусора, забытая дворниками на императорской дороге.

Марион не смотрелась бы теперь в этом квартале, а месье Фламан сам не стал бы здесь работать даже конюхом.

Как бы там ни было, в 1835 году месье Фламан и его упряжка неотъемлемо принадлежали кварталу в окрестностях Сорбонны, так что мы никого не удивим, если заметим, что, вернувшись из предместья Сен-Жермен, мадам Сула выходила из его повозки на углу набережной Орфевр и Иерусалимской улицы. Было почти девять часов утра, последовавшего за описанной нами ночью. На путешествие Терезе понадобилась как раз вся эта странная ночь.

Она не сразу отправилась в дом Буавена, в свою квартиру; мадам Сула о чем-то думала, стоя на углу набережной Орфевр и Иерусалимской улицы.

Всю обратную дорогу в Париж, по крайней мере с тех пор, как рассвело, пассажирка месье Фламана читала и перечитывала короткие строчки, написанные в спешке генералом, графом де Шанма:

«Изоль, Суавита! Дорогие мои девочки, постарайтесь полюбить женщину, которая передаст вам эту записку, и уважайте ее, как вы любите и уважаете меня самого».

Несколько раз у мадам Сула на глаза наворачивались слезы.

– Изоль! – она не уставала повторять слова, которые никогда не надоедают матерям. – Дочь моя! Когда я в последний раз целовала ее, она была совсем маленькой девочкой! Не знаю, правильно ли я поступила, но ради моего ребенка я настрадалась, настрадалась, столько настрадалась! Она рассмеялась сквозь слезы.

– Мадемуазель де Шанма никогда об этом не узнает, – продолжала она. – Тем лучше! У нее, должно быть, доброе сердце. Она бы расстроилась, несмотря на знатность и богатство.

Поверьте, в словах мадам Сула звучала горечь.

Вы когда-нибудь видели, чтобы ампутация проводилась безболезненно и бескровно! Так вот, Тереза Сула мужественно перенесла такую операцию, но осталась незаживающая рана, – огромная кровоточащая рана на том месте, где раньше было ее материнское счастье.

– А другой ребенок? – продолжила она, и добрая улыбка появилась на ее лице. – Она – дочь святой женщины! Давно я хотела ее увидеть! Похожа ли она на свою мать? У той были прекрасными и лицо, и душа.

И она вновь перечитывала и перечитывала короткие строчки, начертанные на клочке бумаги:

– «…женщину, которая передаст вам эту записку…» – и, словно не веря, громко поясняла: – Это значит – меня! Мне кажется, что если бы я никогда не знала своей матери, никогда не видела ее, при встрече я бы узнала ее из тысячи: сердце подсказало бы мне. Хотя люди говорят мне, что все это глупости. Узнает ли она меня?.. – И Тереза снова перечитывала письмо: – «…постарайтесь полюбитьженщину…» Да, полюбите ее, она действовала из лучших побуждений… «…уважайте ее…». Да, уважайте мамашу Сула, которая готовит еду сыщикам! Нет, это слишком! Девочки никогда не узнают об этом… Ну же, Марион! Ты тоже несчастная, бедная кляча!..

Как только она покинула двуколку, вместо того, чтобы повернуть на Иерусалимскую улицу, женщина быстрым шагом направилась вдоль набережной и, спустя несколько минут, уже стояла у дверей трехэтажного дома.

Ее сердце беспокойно забилось и вдруг во всем теле она ощутила невероятную слабость.

– Это мой долг, – подбадривала она себя. – Ничего страшного не случится. Я просто не ела со вчерашнего дня, надо было зайти домой и что-нибудь перекусить, прежде чем идти сюда, но я так торопилась.

Тереза стояла у двери дома, порог которого она столько раз порывалась переступить, но так и не посмела. Теперь она спрашивала себя:

– Ну хорошо, а что я им скажу для начала?

Обычно дверь на улицу была закрыта. Мадам Сула прекрасно об этом знала, так как проходила мимо этого дома так часто, как только могла. Консьержа внизу не было. На первом этаже жили слуги генерала и это они открывали и закрывали входную дверь.

Сегодня дверь почему-то оказалась приоткрытой. Не успев удивиться, Тереза толкнула ее и… очутилась лицом к лицу с месье Бадуа. Она заметила пластырь на щеке инспектора и повязку на его руке. К тому же, ей показалось, что месье Бадуа караулил у входа, явно кого-то поджидая.

Мадам Сула невольно отступила назад.

– Так, так, – сказал инспектор несколько удивленным тоном. – Признаться, не ожидал я вас тут встретить.

Секунда потребовалось Терезе, чтобы собраться с мыслями и понять, что же происходит. «По всей видимости, полицию подняли на ноги из-за бегства генерала», – догадалась она.

– Надеюсь, вы уже все уладили, месье Бадуа, – проговорила она.

Он в последний момент сдержался, чтобы, по обыкновению, не ответить честно на вопрос мадам Сула.

– Вы можете делать, что вам заблагорассудится, мадам Сула, – пытаясь придать голосу безразличное выражение, проговорил месье Бадуа. – А вообще-то вам бы не мешало знать, что мы арестовали Лейтенанта, правда, гонялись за ним всю ночь.

– А, так вы арестовали наконец Лейтенанта? – вежливо поинтересовалась Тереза.

– Вы могли бы об этом узнать гораздо раньше, мадам Сула, – сурово продолжал инспектор, а в его голосе слышались укоризненные нотки, – если бы были дома, когда мои ребята по привычке зашли к вам после работы, чтобы попросить, даже не потребовать, а попросить дать им что-нибудь поесть. Странно, что такая женщина, как вы, не ночует дома, мадам Сула.

– Каждый выполняет свой долг, месье Бадуа, – мягко парировала Тереза. – Покойный Сула был умным человеком и говорил: плюнь на того, кто судит своих друзей!

Месье Бадуа несколько успокоился, протянув ей руку и с чувством сказал:

– Ну да ладно, Бог с ним, в конце концов вы ни в чем не виноваты, мадам Сула.

– Виновата! – смеясь, повторила Тереза. – Ну вы и скажете! Но вы можете объяснить, если, конечно, не секрет, что вы тут делаете?

– От вас у меня секретов нет, милая дама, – ответил полицейский. – Вы же из нашей команды, наш повар, наша кормилица! К тому же мы не раз убедились, что вы умеете молчать. Мы устроили здесь ловушку, да, да, настоящую мышеловку, разумеется, с личного разрешения главного комиссара: в пять утра, как вы сами понимаете, трудно рассчитывать на какие-то другие разрешения.

– Вы сказали, что устроили мышеловку? Я вас правильно поняла, месье Бадуа? – удивилась мадам Тереза.

– Да, именно мышеловку. Мы надеемся прихлопнуть Черные Мантии, – пояснил инспектор.

Большинство образованных и сообразительных людей, безусловно, знакомы с профессиональным языком сыщиков и каторжников. Поэтому мы считаем лишним объяснять значение слова «мышеловка». Иначе придется пересказывать всем известные истории о крысах, мышах и прочих грызунах-вредителях, а также о способах и методах, применяемых в охоте на них.

– Черные Мантии, – повторила мадам Сула. – Значит, вы их выследили, месье Бадуа?

– Есть все основания так предполагать. Но давайте прикроем дверь, чтобы нас не заметили с улицы. Вот как вкратце было дело: мой шпион, юный Клампен, по прозвищу Пистолет – если я вру, обещаю ухаживать за вашим котенком – хладнокровен, остер на язык, дьявольски хитер, но не шибко силен. Хотя после сегодняшнего дела… Это он поймал нам Куатье. Я бы вам рассказал и о деле Готрона, имя которого было помечено желтым мелом, и какие подвиги совершил там Пистолет. Но это далеко не все, что произошло этой ночью. Как раз здесь, в доме, где мы с вами разговариваем, имело место преступление: кто-то обокрал дом генерала и похитил двух его дочерей.

Мадам Сула вдруг почувствовала, что ее охватывает дрожь и она упадет, если не прислонится к стене. Последние слова поразили ее, как удар молнии.

• Предыдущая
• 36/94
• Следующая