Журналист: Назад в СССР (СИ) - "товарищ Морозов" - Страница 25

— Поехали. Дорогой расскажешь, какие у тебя мысли по Воронову. А на обратном пути, после Воронова, заедем в редакцию, я тебе там гонорар за репортаж выписал. В порядке подъемных, чтобы не жаловался, что у тебя денег нет.

— Нет, — твердо ответил я. И поплелся за ним следом.

За свою многолетнюю журналистскую практику я навидался всяких изоляторов. Большинство их были, как в криминальных романах, мрачноватыми бетонными зданиями со множеством коридоров, дверей и переходов. Двери, кстати, по большей части стояли железные, а некоторые еще и снабжены «глазками» и смотровыми щелями для наблюдения за особо буйными пациентами.

Изолятор же, куда прибыли поутру мы с Сотниковым, напоминал, скорее, поселковую больницу с высоким крыльцом над узенькими ступенями лестницы и высокими фигурными окнами. Кое-где внутри я даже заприметил витражи вместо обычных стекол, а некоторые стены были украшены мозаичными композициями с изображениями всякого трудового народа, вооруженного серпами, молотками и рулевыми «баранками» зерноуборочных комбайнов.

Мы прошли три поста контроля, и всякий раз Сотников предъявлял свое черное удостоверение. Я брал с него пример, торопливо шагая следом, как вспомогательное судно идет в кильватере головного корабля эскадры.

К моему удивлению, которое я даже скрыть не успел, возле палаты, где содержался писатель Воронов, нас встретил все тот же старый знакомец Андрей Юрьевич. Он радушно пожал нам обоим руки, широко улыбаясь, только еще не подмигнул по-приятельски. Они обменялись с Сотниковым парой фраз, и человек в белом халате, накинутом поверх штатского костюма, подчиняясь жесту Воротынова, отворил дверь охраняемой им палаты.

Мы вошли, и я снова увидел Воронова. Как я ни готовился к этому визиту, мне стало не по себе: ведь в первый и последний раз я видел этого человека таким, что мертвее не бывает. А теперь он полулежал в кровати и смотрел на нас равнодушным, бесцветным взором.

Наш разговор с писателем Вороновым продлился примерно час. Точнее, и не разговор даже: диалог с ним никак не получался, хотя положительные сдвиги в его состоянии уже появились — он стал отвечать на вопросы, правда, далеко не на каждый, и все больше сухо, односложно и однообразно: «да», «нет» и «не помню». «Не помню» он отвечал чаще всего, и как нас заранее предупредил Максим Юрьевич, писатель не кривил душой: он все еще пребывал в каком-то сумрачном, затемненном состоянии сознания, в котором крайне редко вспыхивали лампочки какого-нибудь осознанного воспоминания.

Что до меня, то я как-то сразу окунулся в состояние смятения, едва только переступил порок палаты Воронова. Шутка ли: одно дело наблюдать usb-флешку в руках Сотникова, и совсем другое — 21 июля 1980-го года видеть перед собой воочию человека, в кармане которого был обнаружена вещь, которую изобретут только в следующем веке. Да где же он ее откопал, черт возьми⁈

Именно об этом я ломал голову накануне вечером, одновременно набрасывая служебный отчет Сотникову о посещении библиотеки и лениво кося глаз на экран телевизора, где уже полным ходом транслировали олимпийские соревнования в Москве. Честно говоря, объяснение этой ситуации лежало на поверхности, и оно, скорее всего, было единственным, хотя и абсолютно невероятным. И поэтому я до поры, до времени всячески гнал от себя эту мысль. Ибо признать, что помимо меня еще один человек мог пусть и не жить, но каким-то образом побывать в XXI веке, и к тому же привезти оттуда тамошний девайс — в это я пока что отказывался поверить. Хотя признаюсь: во время нашего допроса Воронова меня нет-нет, да и посещала порой шальная, сумасшедшая мысль. А ну, как сейчас этот Воронов встанет с постели, подойдёт ко мне и спросит с этакой иезуитской улыбочкой: как я поживаю тут и давно ли прибыл сюда из будущего?

И что я тогда ему отвечу?

И кто поручится за то, что я тут же не окажусь в соседней с Вороновым палате, и меня тоже начнут допрашивать и разбирать мой мозг по косточкам?

Иллюзий я давно уже не строю: мне отлично известно, что в распоряжении нашей отечественной медицины, пусть даже и образца 1980-го года, уже имелось немало вполне действенных способов заставить человека признаться в чем угодно. А уже вывести его на чистую воду, принудив сказать любую правду о себе — это, братцы, вообще элементарно, как два пальца об асфальт!

Да где же он ее откопал, эту флешку, черт возьми⁈

Увы, в том-то и дело, что в прошлое заглянуть как-то еще можно. Например, откопать в древних археологических пластах почвы тульский самовар, чтобы подшутить над своим профессором археологии, как делали в свое время на практике мои университетские однокашники с истфака. Или реально обнаружить стальной кованый гвоздь внутри куска антрацита, появившегося в ту дремучую пору, когда на Земле еще и динозаврами-то не пахло. И можно пытаться искать какие хочешь объяснения, но от того факта, что антрацит был и остается самым древним видом угля и окончательно сформировался целых 400 миллионов лет назад — против этого, как говорится, не попрешь. А гвозди в угле находили, и окаменевшие следы людской обуви рядом со следами динозавров — тоже.

Но совсем другое дело — летом 1980-го года держать на своей ладони вещицу, которую еще даже не изобрели. Или видеть перед собой человека, который ее принес из будущего. А в том, что принес, я не сомневался. И неважно, как себя чувствует Воронов, помнит он что-либо из приключившегося с ним или пока что его память натурально отшибло. Но где-то — и я это твердо знал! — здесь, в этом городе у Воронова должен быть некий прибор или девайс, куда эту флешку можно воткнуть. И узнать, что находится на ней.

Вот поэтому на протяжении всего допроса писателя я старался помалкивать, сидя рядом с Сотниковым и придав своей физиономии важное и почтительное выражение.

Покуда Сотников отвозил меня домой, он всю дорогу молчал. Мне показалось, что он чем-то расстроен, но я даже и предположить не мог, что причина — во мне.

Припарковавшись у въезда во двор моего дома, он полуобернулся ко мне и строго спросил:

— Ну, что? Чего всю дорогу просидел, как в рот воды набрал?

Я пожал плечами. Что говорить, когда нечего говорить?

— Я вообще-то все эти смотрины устраивал для тебя, — тихо сказал шеф.

В первую минуту я даже не нашелся, что ответить.

— Зачем?

И тут шеф посмотрел на меня так, как никогда еще не смотрел. Его взгляд прищуренных серых глаз вдруг пронзил все мое существо, словно он только что заглянул ко мне в душу, всё разглядел там и вызнал досконально все мои секреты и тайны.

— Ты действительно не знаешь? — вздохнул он.

Я как заведенный замотал головой, рискуя, что сейчас она вот-вот оторвется.

— Ладно, — кивнул он. — Значит, скоро сам всё узнаешь.

И потянувшись к двери, повернул ручку.

Я выбрался из его «жигуленка» и удивленно воззрился на шефа. Но Сотников больше ничего не сказал. Просто завел мотор и дал газу. А я так и остался стоять на асфальтовой дорожке перед своим домом, хлопая глазами в полнейшем недоумении и не зная, что и думать.

А потом повернулся и побрел домой.

В почтовом ящике что-то белело. Я запоздало вспомнил, что в прихожей на гвоздике, что у зеркала, висели в одной связке два каких-то маленьких ключика. Один явно от почтового ящика. Но подниматься в квартиру, а потом возвращаться мне было в лом, и я стал с силой протискивать пятерню сквозь узкую щель почтовой секции в ячейку с номером моей квартиры. С третьей или четвертой попытки, чуть не содрав кожу на пальцах, мои усилия, наконец, увенчались успехом, и я вытащил письмо в конверте. Оно было от родителей, писала, конечно, мама.

Ну, вот, брат, мысленно поздравил я себя, ступая по лестнице. Ты уже совсем свыкся со своим новым бытием и называешь своими родителями совершенно незнакомых тебе людей. Что-то будет дальше?