Лекарство от одиночества (СИ) - Резник Юлия - Страница 34

До косы доезжаем на удивление быстро.

– Ого, Эль… – играет бровями Вера. – Ты добавила, что ли? – рисует руками в воздухе внушительный бюст.

– Нет. Ты что? Думаешь, я, как всякая разведенка, пустилась во все тяжкие?

– Ну, ты еще не разведенка, – вносит поправку Вера, стягивая шорты с тощих бедер.

– Ага, – скептически закатываю глаза. – У меня все впереди.

– Или нет. Я думала, ты мне врача посоветуешь.

– Хочешь импланты? – удивляюсь, разглядывая красивую Верину единичку.

– Нет, но мало ли. Вдруг мне придется прогнуться под Шведова и удалить молочную железу?

– Ты под навес сядь, и не придется, – хмурюсь я, с опозданием вспомнив, что подруге противопоказано находиться на солнце. – Слушай, может, мы вообще зря сюда приперлись?

– Я тебя умоляю. Что, мне теперь не жить?

– Операция была недавно.

– И черт с ней. К тому же у нас низкий уровень ультрафиолета.

– Слушай, Вер, у тебя же вроде нет показания к удалению.

– Ты это Шведову скажи. Он готов меня выпотрошить, лишь бы только жила. Я смеюсь, говорю, мол, будет тебе еще одно чучело. Человеческое! Эксклюзив.

Вера осекается, прочитав по моему взбледнувшему лицу, как дико звучат ее шуточки.

– Вер, Верка… Ну, ты чего, малыш? Не думала обратиться к психологу?

Вера растирает лицо ладонями:

– Может, и надо. Ты прости, что я…

– Ну что ты? У Бутенко попроси номерок. Он наверняка знает специалистов, работающих с похожими случаями.

Вера срывает порыжевшую к осени травинку, сует задумчиво в рот.

– Да, надо. Но не сегодня. Потому что сегодня я планировала кайфовать. Давай обо всем забудем? Смотри, как красиво. Знаешь, подобравшись к черте, оптика совершенно меняется. Прозреваешь, как после операции по удалению катаракты.

– Ага. Красиво. Пойдем, искупаемся?

– Наперегонки!

Тут я, конечно, весьма переоцениваю свои силы. После болячки бежать нет сил. Это не бег, а какая-то пародия. Валюсь в воду, поднимая фонтан брызг.

– Ой, Вера, мы с тобой как два инвалида.

– Почему как? Мне вообще-то полагается группа, – улыбается она, по-собачьи смешно приближаясь ко мне. В ужасе закусив язык, гляжу на подругу. Только я могла так опростоволоситься! Только я…

– Вера, – шепчу, облизав губы. – Прости, пожалуйста.

Я еще что-то бормочу и пропускаю момент, когда Вера начинает ржать.

– Ой, Элька…

– Да ну тебя! Я уж было решила, что смертельно тебя обидела. А ты… – плещу в лицо подруги водой.

– Нельзя мне обижаться. От обиды все женские болячки. Надо отпускать. Это мне Бутенко сказал, кстати. Так что инфа – сотка.

– Врешь! – щурюсь я, уверенная, что Вера опять хулиганит. – Он не мог. Это же антинаучно.

– Зато вполне в духе буддизма.

Я резко останавливаюсь и с головой ухожу под воду, не нащупав дна под ногами.

– Бутенко – буддист? – изумляюсь я, выныривая и отфыркиваясь, как кит. Соленая вода выедает глаза – я плачу.

– Ты не знала?

– Нет. Удивила – так удивила. Я думала, это сугубо наша местечковая мода. Ввиду историко-географических особенностей, так сказать. А Бутенко все-таки – парень пришлый. Он даже рыбалку не любит, прикинь? За столько лет не проникся!

– Зато у него дед – японец.

– А?

– Коммунист. Их там в свое время преследовали люто. Так он сбежал. Самому генсеку написал письмо с просьбой предоставить его семье политическое убежище, представляешь? Но дали только ему.

– Откуда ты все это знаешь?

– А Георгий Борисыч мне многое рассказал, заговаривая зубы перед операцией.

– М-м-м, вот как.

– Ты что, ревнуешь, Элька? – хитро щурится Вера.

– Кого? Бутенко? Нет, он мне даже не нравится.

– А как ты с ним тогда трахалась?

Нащупав все же дно под ногами, пожимаю плечами:

– Не знаю. Я была сама не своя.

– Ты Юрке-то рассказала о том, что сравняла счет?

– Нет. Что ты. Я даже не стала говорить, что знаю о его похождениях. В конце концов, расстались мы не поэтому.

– А почему? – спрашивает Вера, направляясь к берегу. Я рассказываю. Волны бьют в спину, соль кристаллизируется на коже, кажется, быстрее, чем та успевает обсыхать.

– Знаешь, а ведь это в Юркином характере – цепляться за последний шанс. Иначе хреновым он был бы доктором.

– Может, и так. Но почему он не учитывает Мишкиных интересов, Вер?

– Не знаю. Мне его ужасно жалко. Он сейчас как между двух огней. И Мишку любит, и надеется на что-то… А еще ты просто представь, как мужчине нелегко осознавать собственную неполноценность. Я хоть и не мужчина, понимаю его как никто.

– Осуждаешь меня?

Вера качает головой:

– Тут же важно учитывать контекст. Общую картину… Совсем неприглядную, если честно.

Выходим на солнышко. Вера сразу прячется под навес. А я стою, впитываю тепло (сентябрь у нас еще вполне сезон) и гоню, гоню от себя тревогу. Стараюсь думать о чем угодно – о том, что завтра первый учебный день, о том, что Юра все же оказался порядочным человеком и, зная, что я без копейки ушла, перевел мне на счет денег. О том, что Бутенко оставил за мной четверть ставки и пообещал работу, с которой я могу справиться удаленно. О том, что родители (мои и Юрки) не слились, в надежде, что, оставшись без помощи, я вернусь к мужу, и все так же помогают мне с сыном. А значит, мои главные страхи не оправдались, и все как-то да будет.

Часов в пять начинаем собираться домой. День прошел великолепно. И только одно портит настроение – боюсь не успеть к приезду свекрови. Мы и правда въезжаем во двор практически одновременно. Мишка несется мне в руки, взахлеб рассказывая о том, как прошел его день. Счастливый ребенок, чьи первые годы прошли в счастливой дружной семье. Я часто ловлю себя на том, что только ради этого стоит поступиться гордостью. И забываю, что той прошлой жизни уже давно не существует. И не факт, что в будущем все будет так же гладко. Что наши обиды не сожрут нас вместе с воспоминаниями о былом.

Пока мы обнимаемся с сыном, из машины выходит свекровь с моей матерью. Видно, решили, если у них не получается поодиночке меня прогнуть, выдвигаться единым фронтом. Ну, вот и как мне с ними бороться?

– Привет. Смотрю, не я одна хорошо провожу время.

– Да, мы с Любочкой посидели в кафе. А ты на пляж никак каталась? Эля! Ну, вот куда ты поперлась после болезни!

– Так наоборот хорошо, мам. Нос промыла. Косточки погрела. Зайдете?

Последний вопрос прозвучал довольно обреченно. Мамы сделали вид, что этого не заметили.

– Конечно.

И снова они шли по подъезду, неодобрительно скривившись, будто я в африканские трущобы их привела. Ну, ладно, еще свекровь, но мать-то моя чего из себя строит? У них ничем не лучше хоромы. Сцепив зубы, открываю дверь. Чемоданы я так и не убрала, в квартире бардак. Дергаюсь, чтобы хоть немного прибраться, и тут же гашу собственный порыв. Я реально неделю болела, было не до этого.

– Мы тортик принесли.

Мою руки, ставлю чайник. Как я и думала, разговор со старта перекидывается на нас с Юрой. Свекровь «по секрету» мне сообщает, что он все эти дни сам не свой. Ходит по пляжу, прямо мимо разлагающегося кита (который, только представь, как пахнет!), не спит ночами…

– Тяжело ему, Эля. Тя-же-ло, – поддакивает моя мама. – Ведь как кажется? Твоей вины в случившемся нет, – тут я усмехаюсь, слава богу, хоть это признали! – ты же ему не изменяла, но все равно Юрочке больно. А ну, любимая жена родила от какого-то мужика.

– А он мне изменял.

– Чего?

– Он мне изменял. Со своей старшей.

Свекровь с матерью обалдело переглядываются, видно, соображая, чем им бить эту карту.

– Ну, как же… Но он же… Ты уверена?

– На сто процентов.

– Я не знаю, что сказать… Ему, конечно, нет оправдания.

– Конечно.

– Но, Эль, это все очень тяжело. Наверное, он совсем сломался, когда узнал, что Мишка, которого он так любит…

– А это было до.

– Что?