Король гор. Человек со сломанным ухом - Абу Эдмон - Страница 52

А между тем она была очень красивой, и это действительно было так независимо от того, что думали по этому поводу ее возлюбленный, семейство Рено, да и весь маленький город. Вообще, от жителя провинции требуется совсем немного, чтобы его признали выдающейся личностью. В частности, вдали от столиц нетрудно обрести репутацию красивой женщины, особенно если вы проживаете в небольшой местности, где требования сами по себе не высоки. Ведь только в столицах принято восхищаться абсолютным совершенством. Мне как-то довелось слушать выступление одного мэра, который с гордостью заявил: «Согласитесь, что служанка Катрин очень хороша собой, в особенности для коммуны с населением в шестьсот душ!» Что же касается Клементины, то она была достаточно красива, чтобы ею восхищался городок с населением восемь тысяч человек. Представьте себе маленькую светловолосую креолку с черными глазами, матовой кожей и шикарными блестящими зубами. Талия ее была округлой и гибкой, словно тростник. А какие у нее были маленькие ручки, какие маленькие красивые ножки андалузского типа, с изящно изогнутыми и скругленными ступнями, наподобие утюжков! В каждом ее взгляде скво-

зила улыбка, а в каждом движении ласка. При этом она не была глупышкой или трусихой, и даже не была полной невеждой, как это часто случается с девушками, которые воспитывались в монастыре. Ее обучение, начатое еще матерью, завершили старые почтенные преподаватели, специально отобранные ее опекуном, коим был господин Рено. В довершение портрета Клементины скажем, что у нее был добрый нрав и вполне достаточно ума. Однако я постоянно задаю себе один и тот же вопрос: почему я говорю о ней в прошедшем времени? Ведь она, слава Богу, еще жива и не утратила ни одного своего достоинства.

В десять часов вечера мадемуазель Самбукко объявила, что пора собираться домой. Жизнь тети и племянницы подчинялась монашескому укладу. Леон пытался протестовать, но Клементина не стала перечить тете, хотя, разумеется, надула губки. Уже была открыта дверь гостиной, и пожилая дева отыскала в прихожей свой капор, когда инженер внезапно вспомнил об одном важном деле.

— Вы не можете уйти, пока мы вместе не откроем чемоданы! Окажите мне такую милость, добрейшая мадемуазель Самбукко!

Почтенная дева застыла на месте. Устоявшаяся привычка побуждала ее отправиться домой, но каноны любезности подсказывали, что надо остаться. Все решила

крупица любопытства, под тяжестью которой и склонилась чаша весов.

— Какое счастье! — сказала Клементина, кладя на место тетин капор.

Госпожа Рено пока не знала, куда сложили багаж Леона. Но явилась Готон и сообщила, что все валяется вперемешку в приюте колдуна, и люди ждут, когда молодой господин скажет, что именно следует отнести в его комнату. Тут же вся компания вооружилась лампами и канделябрами и отправилась в просторное помещение на первом этаже, где в живописном беспорядке расположились печи, перегонные кубы, физические приборы, ящики, чемоданы, спальные мешки, шляпные картонки и знаменитая паровая машина. Каждый предмет здесь отсвечивал выразительными бликами, от чего общий вид комнаты напоминал известные картины голландской школы. Свет скользил по электрической машине, отражался от реторт тонкого стекла, по пути натыкался на два посеребренных рефлектора и между делом застывал на великолепном барометре Фортена. Семейство Рено и их друзья расположились посреди чемоданов и ящиков, причем одни уселись, другие продолжали стоять, кто-то держал в руке лампу, у кого-то была свеча, и вся эта стихийная мизансцена придавала общей картине еще более живописный вид.

Леон, вооружившись связкой ключей, один за другим открывал чемоданы. Клементина села напротив него на большую продолговатую коробку и, широко раскрыв глаза, скорее с волнением, чем с любопытством, следила за происходящим. Для начала отставили в сторону два огромных квадратных ящика, в которых не было ничего, кроме образцов минералов, а затем приступили к осмотру разного рода богатств, разложенных инженером вперемешку со своей одеждой.

Вскоре мастерская наполнилась ароматами русской кожи, китайского чая, восточного табака и розового масла. Леон привез всего понемногу, как это принято у богатых путешественников, которых дома ждут семья и многочисленные друзья. Он по очереди демонстрировал азиатские ткани и покрытые чеканкой серебряные наргиле³⁵, что привозят из Персии, коробки с чаем, драгоценные благовония, парчу из Торжка, старинное оружие, изготовленный в Туле сервис из черненного серебра, украшения с драгоценными камнями в русском стиле, кавказские браслеты и кожаный мешочек с бирюзой, какую продают на ярмарке в Нижнем Новгороде. Каждый предмет переходил из рук в руки, вызывал массу вопросов и требовал объяснений и разного рода комментариев. Все друзья получили причитавшиеся им подарки, и немедленно грянул хор нестройно звучавших голосов, в котором слились вежливые отказы, дружеские увещевания и бесчисленные слова благодарности. Не стоит и говорить, что большинство подарков предназначалось Клементине, и ее, разумеется, не пришлось уговаривать, поскольку в недалекой перспективе все это добро так или иначе должно было стать частью будущего совместного хозяйства.

Отцу Леон привез невероятно красивый расшитый золотыми нитями халат, а также обнаруженные в Москве старинные книги, прекрасную картину Греза, случайно затерявшуюся в жалкой лавке Гостиного двора, два изумительных образца горного хрусталя и трость господина Гумбольдта.

— Вот видишь, — сказал он господину Рено, вручая ему историческую трость, — постскриптум твоего последнего письма не пропал даром.

Было заметно, что профессора этот подарок очень взволновал.

— Я никогда не стану ею пользоваться, — сказал он сыну, — ведь ее держал в руках Наполеон мировой науки. Что скажут люди, если отставной сержант от науки позволит себе прогуливаться с такой драгоценной тростью по лесу? А как насчет коллекций? Тебе ничего не удалось купить? Наверное, это очень дорого?

— Они не продаются, — ответил Леон. — Все поступило в Берлинский национальный музей. Но я так старался доставить тебе удовольствие, что даже стал жертвой откровенного жульничества, в сущности, довольно странного. В день приезда я сообщил о своем желании служащему гостиницы, и он поклялся, что один его приятель, мелкий еврейский перекупщик по имени Риттер, пытается продать прекрасный анатомический экспонат, когда-то принадлежавший Гумбольдту. Я помчался к этому еврею, внимательно ознакомился с мумией, а это именно мумия, и, не торгуясь, дал ему ту цену, какую он просил. Но на следующий день один из друзей господина Гумбольдта, профессор Хирц, поведал мне историю этих человеческих ошметков, десять лет пролежавших на складе и никогда не принадлежавших Гумбольдту. Куда, черт побери, Готон ее засунула? А вот! Мадемуазель Клементина как раз на ней и сидит.

Клементина попыталась встать, но Леон ее удержал.

— У нас достаточно времени, чтобы рассмотреть этот хлам, — сказал он. — К тому же, как вы сами понимаете, это невеселое зрелище. Сейчас вы услышите историю, рассказанную мне папашей Хирцем. Он, кстати, обещал мне прислать копию любопытного документа, касающегося моего приобретения. Посидите еще немного, дорогая мадемуазель Самбукко! То, что вы услышите, похоже на своего рода военно-научный роман. Мы посмотрим на мумию после того, как я расскажу вам печальную историю человека, которому она принадлежит.

— Черт побери! — воскликнул господин Одре, дворцовый архитектор. — Ты собираешься пересказать нам роман о мумии. Но ты опоздал, дорогой Леон. Тебя опередил Теофил Готье, опубликовавший фельетон³⁶ в газете «Монитёр». Всем уже известна эта египетская история.