Король гор. Человек со сломанным ухом - Абу Эдмон - Страница 39

Эта заключительная часть речи воодушевила аудиторию. Все были ею очарованы, не считая, разумеется, меня. Я голову себе сломал, пытаясь догадаться, что придумал для меня Король, но любая догадка была настолько неутешительна, что у меня от страха застучали зубы. Конечно, я должен был радоваться тому, что мне сохранили жизнь. Не так плохо, когда голова остается на плечах. Но мне ли было не знать, сколь беспредельно воображение эллинов с большой дороги? Хаджи-Ставрос, сохранив мне жизнь, мог назначить такое наказание, что я предпочел бы умереть. Старый злодей отказался сообщить, какую муку он мне уготовил. Его до такой степени не волновали мои переживания, что он принудил меня присутствовать на похоронах своего офицера.

С тела усопшего стащили одежду, перенесли к роднику и омыли в нескольких водах. Лицо Василия почти не изменилось. На его губах сохранилась жалкая улыбка пьянчуги, а открытые глаза, как и при жизни, тупо пялились на окружа-

ющий мир. Его конечности не утратили гибкости. Трупное оцепенение вообще долго не наступает у тех, кто умер в результате несчастного случая.

Туалетом покойного занялись кафеджи и ординарец Короля. Хаджи-Ставрос на правах наследника оплатил их труды. У Василия не было семьи, и все его имущество отошло к Королю. Тело покойного облачили в рубаху из тонкого полотна, красивую перкалевую юбку и куртку, расшитую серебряными нитями. Его мокрые волосы прикрыли почти новым колпаком. Натянули красные шелковые гетры на ноги, которым уже не суждено было бегать. Их же обрядили в тапочки без задников из русской кожи. При жизни Василий никогда не был столь чистым и красивым. Губы ему намазали помадой, а лицо белилами и румянами, и он стал похож на юного премьера, готовящегося выйти на сцену. В течение всего этого действа бандитский оркестр исполнял заунывную мелодию, которую вам не раз приходилось слышать на афинских улицах. Я рад тому, что мне не пришлось умирать в Греции, поскольку эта музыка отвратительна, и я не перенес бы, если бы меня хоронили под такую мелодию.

Четверо бандитов принялись копать яму на том месте, где стояла палатка миссис Саймонс, прямо под постелью Мэри-Энн. Двое других побежали на склад за свечами, которые раздали присутствующим. Мне тоже дали свечу. Монах затянул поминальную молитву. Хаджи-Ставрос твердым голосом, проникавшим мне в самую душу, читал псалмы. Было немного ветрено, и горячие капли воска обжигающим дождем падали мне на руку. Но это были цветочки по сравнению с тем, что ожидало меня впереди. Я бы с радостью согласился терпеть эту боль, если бы церемония продолжалась бесконечно.

Однако она в конце концов завершилась. Когда прозвучали последние слова молитвы, Король торжественно

подошел к гробу, в котором лежало тело покойного, и поцеловал его в губы. Бандиты по очереди сделали то же самое. Меня трясло от мысли, что и до меня дойдет очередь. Я даже спрятался за спины тех, кто уже исполнил свой долг, но Король заметил меня и сказал:

— Теперь ваша очередь. Марш к гробу! Вы его должник.

Неужели в этом и состояло упомянутое искупление? Справедливый человек счел бы, что с меня и этого довольно. Клянусь, сударь, очень неприятно целовать в губы труп, особенно когда все считают, что это труп человека, которого ты убил. Я подошел к гробу и увидел глаза, которые, казалось, смеялись над моим смятением. Затем я наклонил голову и коснулся его туб своими тубами. Тут какой-то шутник уперся рукой мне в затылок. Мой рот прижался к холодным губам, я почувствовал прикосновение ледяных зубов и охваченный ужасом поднял голову, ощущая во рту вкус смерти, от которого у меня до сих пор сжимается горло. Остается лишь завидовать женщинам, которых Бог наделил способностью падать в обморок.

Прощание закончилось, и труп опустили в землю. В могилу кинули горсть цветов, буханку хлеба, яблоко и вылили немного смоляного вина. Во всем этом он меньше всего нуждался. Затем могилу быстро засыпали, быстрее, чем мне бы хотелось. Какой-то бандит напомнил, что нужно найти две палки и сделать из них крест. На это Хаджи-Ставрос ответил:

— Не волнуйся. Сделаем крест из палок для милорда.

Можете себе представить, как бешено застучало сердце в моей груди. Какие еще палки? Какое отношение ко мне имеют палки?

Король подал знак ординарцу, и тот сбегал в кабинет и принес две длинные жерди, вырезанные из александрийского лавра. Хаджи-Ставрос взял похоронные носилки, отнес их на могилу, положил на свежевырытую землю, приподнял один конец и с улыбкой сказал мне:

— Это для вас я стараюсь. Разуйтесь, пожалуйста.

Возможно, в моих глазах, полных ужаса и тоски, он прочитал немой вопрос. Во всяком случае, он сам дал ответ на вопрос, который я не осмелился задать:

— Я не злой человек и не люблю излишнюю жестокость. Поэтому я выбрал для вас наказание,

которое пойдет вам на пользу, а нас избавит от необходимости охранять вас. В последние дни у вас проснулось маниакальное желание совершить побег. Надеюсь, что после того, как вы получите двадцать ударов палкой по ступням, вам уже не понадобится охранник, и на какое-то время у вас пропадет страсть к путешествиям. Я хорошо знаком с этой пыткой. В молодости меня ей подвергли турки, и я на собственном опыте знаю, что от этого не умирают. Предупреждаю, что процедура эта мучительная и вы будете кричать. Василий услышит вас и будет нами доволен.

После такого заявления в голове сразу мелькнула мысль, что будет лучше, если я сразу воспользуюсь своими ногами, пока они остаются в моем распоряжении. Но у меня вдруг отказала воля, и я потерял способность переставлять ноги. Хаджи-Ставрос поднял меня, причем сделал это он с такой же легкостью, с какой мы подбираем на дороге насекомое. Я был связан и разут столь быстро, что ни одна моя мысль не успела выйти из мозга и достичь конечностей. Я так и не понял, во что они уперли мои ноги и как их удержали на месте после первого удара палкой. Увидев, как передо мной мелькнули две жерди, одна справа, другая слева, я закрыл глаза и стал ждать. Ожидание длилось не больше десятой доли секунды, но за этот короткий период я успел послать благословение отцу, поцелуй Мэри-Энн и больше тысячи проклятий, поделив их между миссис Саймонс и Джоном Харрисом.

Мне так и не удалось потерять сознание. Как я уже говорил, такая способность у меня отсутствует. Поэтому я помню все, что происходило во время экзекуции. Я ощутил все удары палкой, один за другим. Первый из них оказался настолько болезненным, что в других, как мне показалось, уже не было необходимости. Палачи нацелили удар в середину ступни, чуть ниже выгиба, располо-

женного перед пяткой, на который приходится вес человеческого тела. Как ни странно, больно было не в ступне. Мне показалось, что все кости моих бедных ног разлетелись вдребезги. Второй удар пришелся чуть ниже, точно по пятке. Он до основания сотряс весь позвоночник и наполнил страшным гулом мой трепещущий мозг и череп, который едва не развалился на тысячу частей. Третий удар пришелся по пальцам ног и вызвал острую реакцию организма, в результате которой онемела вся нижняя часть тела и на мгновение мне показалось, что палка достала до кончика носа. Полагаю, что после него из меня первый раз брызнула кровь. Дальше удары шли в том же порядке, по тем же местам и с равными интервалами. Первые два удара я смог перенести молча, но после третьего я закричал, после четвертого вопил, а после пятого и всех последующих ударов только стонал. После десятого удара моя плоть обессилела до такой степени, что я замолчал. Но несмотря на упадок физических сил организм продолжал четко реагировать на физическое воздействие. Я был не в состоянии открыть глаза, но при этом самый легкий шум вызывал у меня нестерпимую резь в ушах. Я слышал каждое произнесенное рядом со мной слово. Если когда-нибудь я стану практикующим врачом, то это наблюдение может мне пригодиться. Вы ведь знаете, что врачи не стесняются выносить приговор больному, стоя в двух шагах от его кровати, и они даже не думают о том, что несчастный может их слышать. Я услышал, как молодой бандит сказал Королю: