Все, что шевелится - Федотов Сергей - Страница 32

• Предыдущая
• 32/91
• Следующая

Эх… Жили бы земляне любо-дорого, кабы не пьяница наверху. Сколько бы несчастий не случилось!.. Везувий бы не выжег обитателей Помпеи, чума и холера не опустошали бы континенты. Даже Тунгусский метеорит не сам по себе упал.

Сидел Эсеге наверху, вдыхал запах мяса (мужики шашлык жарили и уже по стаканчикам разлили), а любимый бард небрежно трогал струны гитары и негромко, не беспокоясь, расслышат или не расслышат его случайные люди, которые пригласили на этот лишний в его жизни пикник, напевал хриплым голосом:

И тут на веко барда сел комар. Эсеге так рассердился, что схватил не то у среднего сынка очир, не то у Яшила метеорит, да как навернёт тварь кровососную! Комара и три тысячи квадратных километров тайги как корова языком слизала. Что от барда любимого осталось, сами понимаете…

А Гессер всё носился и носился по полю, пока не убедился, что врагов не осталось.

Победителя подняли на руки и унесли в родимую юрту.

– Я хан или не хан? – спросил Джору.

– Хан, – сказали чонавцы.

– Так приведите мне любимого дядю Сотона, я его расцелую.

Сотон, услышав страшный приказ, понял сразу: вот теперь-то и пришли кранты. Ползком докрался до конюшни, попытался украсть золотого коня, получил от него в лоб и двинулся осмотреть светлую верблюдицу, шатаясь от опасений – вот-вот нагрянут ханские нукеры да как скажут:

– Ну-у-ка, сука!

Поскорей сел на верблюдицу (она не лягалась) и поскакал на запад. Спрашивается: почему не взял своего коня, а позарился на верблюдицу? Захотелось ему чужого хотя бы из-за того, что не своё; на хромого коня позарился из-за невиданной резвости и необычного золотого цвета, но раз уж скакун оказался недоступен из-за нечеловеческой злобы, то решил остановиться на верблюдице – вот и все причины. Горбатых вьючных он в бою никогда не видал (на верблюдах не воюют) и почему-то полагал великими скакунами. Как же он ошибся! Двигаются эти твари со скоростью пешехода, и никакими силами небесными или карами земными невозможно заставить их пуститься в аллюр. А вот тяжесть они могут нести великую. Сотон захватил с собой немало добра – два огромнейших тюка, и верблюдица несла груз, не говоря худого слова.

Насмешники-лешие окрестили его побег «драп нахт куда не весть». Успели нахвататься чужих слов со времён Великой битвы на сибирских просторах.

Местность была гористая, таёжная и безлюдная. Сотон двигался по распадкам, на вершины не лез, иногда прокладывал путь прямо по руслу мелководных речушек или широких ручьёв, не споря сам с собой, ручей это либо речка. Изредка он набредал на лесные дачи леших, там пополнял бурдюк хмельным зельем из бражных ям и двигался дальше, пока хозяин не вернулся и своего верного друга-медведя на грабителя не напустил. Душа у него кипела от неправедного гнева на племянника, вернувшегося так невовремя и отнявшего у бывшего подсотника по праву принадлежащее ханство. И разум возмущённый кипел в жажде мести.[10]

Наберу войско, мечтал он, лёжа под звёздным небом в меховом спальном мешке, вернусь взад и отомщу сопляку. Будет знать, как обижать любимого дядю, который ночей не спал, о всеобщем благе думал: как ханом стать, как нукеров развести, как установить твёрдую власть, чтобы все трудились усердно, а пререканий не было.

Лето кончилось, ночи становились всё холодней, и Сотон понимал, что если до зимы не выберется к людям, то пропадёт. Однажды светлейшим утром накроет его белое покрывало, знак траура, охолодит члены. Мороз высосет горячую кровь и наградит сном таким же холодным, как белый пух, именуемый снегом, и не будет в том сне ни вкусной пищи, ни веселящего пития, ни сладчайших женщин, а будет один покой – ни страстей, ни желаний, полное безразличие и великая скука, когда даже зевать лень и пальцем пошевелить невозможно. Поэтому он гнал и гнал верблюдицу по горным тропам и таёжным низинам, не боясь сбиться с направления, потому что нет ничего проще, чем двигаться на закат. И горы в конце концов расступились, сменясь холмами и степью. А ещё через пару дней Сотон наткнулся на людей, пасущих стадо лошадей. В старике с покалеченной рукой хан без ханства определил ветерана. Двое других, мужчины в соку, – бывшие пацаны из обозов, не успевшие помахать мечами либо топорами ни в крупных сражениях, ни в мелких стычках.

– Здравствуй, – просто сказали они. – Ты кто?

– Я – хан Сотон.

– Что-то не похож, – сказал старик, критически осмотрев гостя.

– Да я, если хочешь знать, – принялся врать Сотон, надеясь, что разоблачить его некому, – возглавлял заслонный полк правой руки!

– Это ты пацанам ври, – рассудительно сказал ветеран, – вроде этих. – Он кивнул в сторону молодых пастухов. – Вон Салата и Улая, которые крови не нюхали, а в обозе с бабками и мамками катили. Полковник он! Заслонного полка!

– Да, полковник!

– А что же ваш полк в битве на реке Большая Вода не сражался?

– Заблукали мы. Рвались в битву, а выбраться не смогли. Лесовики нас заблудили!

– Вот в это – верю. Они нас в первые-то годы частенько блукали, то тропкой прикинутся, то деревом приметным. Пока разобрались, как морок снять… А насчёт полковника ты подзагнул.

– Нет, я – полковник Сотон!

– Заслонного полка правой руки?

– Именно правой.

– Заслонным полком командовал полковник Чона, нечего мне заливать. Я его хорошо знал, потому что я, Челчюш, был стратегом ударного полка Макыша центральной армии. И в Главной ставке не раз бывал, когда туда все полковники со своими стратегами собирались. А ты небось кашеваром служил, вон брюхо какое толстое.

Сотона будто ужалили. Первый встречный расколол его легенду, которую он собирался на уши вешать в ближайшем от Мундарги ханстве. О существовании ханства знал от вещуна Нохоя, которого сам и спровадил в нижний мир. А легенду эту продумал за те шестьдесят пять дней, когда добирался от Тункинской до Минусинской котловины. Думал, приеду и докажу, что я – истинный глава заслонного полка. Меня послушают – хан хану глаз не вырвет![11] – и дадут войско. Я поведу бойцов и завоюю то, что мне положено, захвачу власть в Юртауне. Провалилась моя затея! И всё из-за дурацкого невезения. Надо же было угодить не на сапожника, не на котлового, не на фуражира или простого мечника, нет – судьба вынесла прямо на стратега, да ещё и ударного полка центральной армии! Кабы ещё арьергардной армии, с которой полк заслона редко сталкивался, досадовал Сотон.

• Предыдущая
• 32/91
• Следующая