Коллекционер - Фаулз Джон Роберт - Страница 55
- Предыдущая
- 55/63
- Следующая
Охватывает какое-то странное отчаяние. Говорю себе: что-то должно случиться. Но ничего не случится, если я сама ничего не буду делать.
Нужно действовать.
Еще я записала (когда пишешь, скрытый смысл выявляется и вопиет: читаешь, и ощущение такое, что до сих пор была глуха): «Я должна сражаться своим оружием. Не его. Не могу пустить в ход эгоизм, жестокость, досаду и неприязнь».
Значит, мое оружие – великодушие (отдаю себя) и нежность (придется целовать это отвратительное существо), и НЕ-досада (я ведь делаю то, что делаю, совершенно добровольно), и прощение (он ничего с собой поделать не может).
Даже если ребенок. Его ребенок. Все что угодно. Ради свободы.
Чем дольше думаю об этом, тем яснее мне видно – это единственный выход.
Какая-то тайна все же существует. Не может быть, чтобы он не испытывал ко мне физического влечения.
Может быть, он «никуда не годится» как мужчина?
Что бы то ни было, это должно выясниться.
Будем знать, на каком мы свете.
В последние дни почти не пишу о Ч.В. Но много думаю о нем. Начинаю и заканчиваю каждый день тем, что смотрю на его картину. Рождается какая-то ненависть к этой незнакомой женщине, его натурщице. Наверняка она была его любовницей. Может быть, это его первая жена? Спрошу у него, когда выйду отсюда.
Потому что самое первое, что я собираюсь сделать, самое нужное, настоящее дело – после того, как побываю дома, увижу родных, – будет пойти к нему. Сказать ему, что постоянно думала о нем. Что он – самый главный человек в моей жизни. Самый настоящий. Что я ревную его ко всем женщинам, которых он когда-либо обнимал. Но теперь начинаю понимать: это потому, что я еще не знаю, что такое любовь. Я – Эмма, с ее глупенькими ужасно умными теориями о любви и браке, а любовь приходит к нам по-разному, в разных обличьях, в разных одеждах, и, может быть, нужно очень много времени, чтобы понять, принять и называть ее по имени.
Может быть, он будет со мной холоден и сух. Скажет, я слишком молода, он никогда по-настоящему не принимал меня всерьез, и еще тысячу гадостей. Но мне не страшно. Я рискну.
А может быть, у него роман с кем-то, самый пик.
А я скажу, я пришла, потому что больше не уверена, что не люблю вас.
Я скажу, человек, который противен мне до глубины души, видел меня обнаженной. Я очень низко пала.
И я позволю ему все.
Но все равно я бы не вынесла, если бы он изменил мне с какой-то другой женщиной. Свел все к постели. Во мне все увяло бы, умерло, если бы это случилось.
Я понимаю – это несовременно.
Но это – как я на самом деле чувствую.
Постель, секс – это не главное. Главное – любовь.
Сегодня решила попросить Калибана отправить письмо Ч.В. Сумасбродство. Разумеется, он откажет. Станет ревновать. Но мне так хочется взбежать по лестнице и толчком отворить дверь в студию и увидеть, как он повернется от верстака и взглянет через плечо, будто ему вовсе не интересно, кто пришел. Как он поднимется с табурета. Увидеть его легкую, чуть заметную улыбку и глаза, которые сразу все понимают.
Бессмысленно. Думаю об оплате, а картина еще и не начата.
Завтра. Действовать нужно немедленно.
На самом деле начала уже сегодня. Трижды назвала его Фердинандом (не Калибаном) и похвалила ужасный новый галстук. Улыбалась ему и старательно делала вид, что все в нем мне нравится. Естественно, он и глазом не моргнул, будто не заметил. Ну, ничего. То ли еще будет завтра.
Не могу спать. Встала и поставила любимую пластинку Ч.В.: клавирные произведения Баха. Может быть, он тоже слушает ее и думает обо мне. Мне больше всего нравится та часть, которая после его любимой: он любит Инвенцию пятую, а я – шестую. Так что в Бахе мы тоже рядом. Раньше Бах мне казался скучным. Сейчас он захватывает меня целиком, он так человечен, так полон чувства, нежности, так мелодичен, так прост и глубок... Я ставлю пластинку снова и снова, как когда-то копировала снова и снова рисунки любимых художников.
Я думаю, может быть, ограничиться просто поцелуем? Обнять его за шею и поцеловать? И все? А если ему понравится? И так будет тянуться без конца? Нет. Нужен шок.
Все, что случилось, связано с моим хозяйским отношением к жизни. Я всегда точно знала, куда иду, чего хочу, как все должно быть. И все было так, как я хотела, и я принимала это как должное, как результат того, что я знаю, чего хочу. А мне просто везло. Во всем.
Я всегда пыталась управлять жизнью. Пора позволить жизни управлять мной.
30 ноября О Боже.
Что я наделала.
Это ужасно.
Я должна написать об этом. Увидеть. Это поразительно. Что я смогла сделать такое. Что случилось то, что случилось. Что он – такой, как есть. Что я – такая, как есть. Что все осталось так, как есть.
Даже еще хуже.
Сегодня утром решила это сделать. Я знала – нужно что-то выходящее из ряда вон. Шок. Мне так же, как и ему.
Договорилась о ванне. Была мила с ним весь день.
После ванны долго прихорашивалась. Море духов. Встала перед камином, демонстрируя голые ножки. Нервничала ужасно. Не верилось, что смогу через это пройти. Да еще со связанными руками. И выпила три бокала хереса в один присест.
Зажмурилась и принялась за дело.
Усадила его на диван и уселась к нему на колени. Он весь застыл и был так шокирован, что мне пришлось продолжать. Если бы он схватил меня, сжал, я бы, наверное, остановилась. Халатик мой распахнулся, будто бы нечаянно, а К. все сидел со мной на коленях не шелохнувшись. Словно мы совершенно не знакомы и это просто глупая забава на молодежной вечеринке. Двое совершенно чужих людей случайно встретились на вечеринке, да к тому же еще и не очень по душе друг другу.
Почему-то – и это было отвратительно мне самой – меня охватило странное возбуждение. Словно женщина во мне вдруг устремилась к нему – мужчине. Не знаю, как объяснить, но, может быть, дело в том, что он совершенно растерялся и не знал, что делать. Я поняла, что он – девственник, никогда не знал женщины. «Однажды старушка из Бурка монашка взяла на прогулку...» Наверное, херес подействовал слишком сильно.
Пришлось заставить его поцеловать меня. Он сделал слабую попытку притвориться, что боится утратить самообладание, потерять контроль над собой. Ну и что же такого, сказала я, пусть. И поцеловала его. И еще раз. Тогда он ответил, да так, словно стремился мне челюсти проломить своими несчастными тонкими, никогда никого не целовавшими губами. Мне не было неприятно. У него нежная кожа, и пахнет от него чистотой. Я закрыла глаза.
И вдруг он отошел и встал у окна. И не хотел возвращаться. Он готов был сбежать, но не мог и отошел к своему бюро полуотвернувшись, а я устроилась – полу-голая – на коленях у огня и распустила волосы; соблазнять так соблазнять. В конце концов пришлось встать, подойти к нему, подвести к камину. Упросила, чтобы он развязал мне руки. Он был словно в трансе. И тогда я сняла с него одежду и разделась сама.
Сказала: не нужно нервничать, я хочу, чтобы это случилось. Просто ведите себя естественно, постарайтесь быть самим собой. Но он не слушал, не хотел. Я сделала все – буквально все, – что могла.
И ничего не произошло. Он так и не оттаял. Правда, один раз он обнял меня, очень крепко. Но это было неестественно. Словно он отчаянно пытается имитировать то, что, как ему кажется, полагается делать в подобных случаях. Жалко и неубедительно.
Он просто не может.
Он не мужчина.
Тогда я поднялась (мы лежали на диване) и встала рядом с ним на колени и сказала, не надо огорчаться. Была с ним по-матерински нежна. Мы оделись.
И постепенно все выяснилось. Вся правда. И то, какой он на самом деле.
Какой-то психиатр сказал ему, что он никогда не сможет.
К. сказал, что часто представлял себе, как мы вместе лежим в постели. Просто лежим. Больше ничего. Я сказала, давайте так и сделаем. Но он не захотел. Где-то в самой глубине его души, рядом с жестокостью и озлобленностью, уживается невероятная чистота, невинность. Управляет его поступками. Он ее оберегает.
- Предыдущая
- 55/63
- Следующая
