Наставники Лавкрафта (сборник) - Джеймс Монтегю Родс - Страница 50

– Ах ты, маленькая злосчастная лгунья, она здесь – здесь, здесь, и ты видишь ее не хуже, чем меня!

Незадолго до того я сказала Гроуз, что в такие моменты Флора – не дитя, а старая-старая женщина, и разительное подтверждение этому она дала теперь: ее ответом стал взгляд, лишенный снисхождения, согласия, все более глубокое, а потом вдруг застывшее выражение порицания. Насколько я могу судить сейчас, эта реакция устрашила меня тогда больше, чем все остальное, хотя одновременно я заметила, что и с миссис Гроуз творится неладное, и мне следовало бы уделить ей внимание. Моей пожилой спутнице, правда, долго молчать не удалось, и она, с красным от негодования лицом, выкрикнула громко и возмущенно:

– Что за поворот, мисс! Это же ужасно! Где и что вы такое тут видите?

Мне сразу стало ясно, что с ней, так как мерзкий призрак виднелся, неколебимо и бесстрашно, на том же месте, пока она говорила. Он стоял уже минуту и не исчез, когда я, схватив экономку за плечи, чуть ли не подтолкнула ее носом в ту сторону и указала направление рукой.

– Вы не видите ее, как мы видим? Вы намекаете, что и сейчас… сейчас – нет? Она же отчетлива, как большой костер! Да поглядите же, дражайшая моя женщина, поглядите!

Она честно поглядела, как и я, и издала глубокий вздох, в котором смешались отрицание, отвращение, сочувствие: она была и довольна, что не видит, и сожалела об этом, – даже тогда меня это тронуло; я чувствовала, что она с готовностью поддержала бы меня, если бы могла. А в поддержке я очень нуждалась; то, что глаза Гроуз были безнадежно запечатаны, лишило мои доказательства опоры и тяжело ударило по моей позиции. Все рушилось, и я видела, чуяла натиск моей жуткой предшественницы, знающей о моем поражении, и в первую очередь осознавала, как с этого момента надлежит мне относиться к поразительному настроению малютки Флоры. А миссис Гроуз немедленно и страстно подкрепила это настроение, подчеркнув мое чувство крушения странным личным торжеством: она принялась утешать девочку.

– Ее здесь нет, маленькая леди, – говорила она задыхаясь, – и никто здесь не появлялся… и вы ничего такого никогда не видите, милочка моя! Как могла бы бедняжка мисс Джессель… ведь бедная мисс Джессель умерла и похоронена? Мы это знаем, верно, душенька? – сбивчиво заклинала она ребенка. – Это все просто ошибка, волнение и шутка… и мы сейчас скоренько пойдем домой!

Девочка отозвалась на это странно быстрым возвращением к пристойности, и они с Гроуз снова стали как бы единым целым, мучительно противопоставленным мне. Флора, крепко вцепившись в платье нашей общей подруги, упорно сохраняла маску осуждения, и даже в ту минуту я молила Господа о прощении за то, что ее несравненная детская красота в моих глазах внезапно исказилась, почти исчезла. Я уже говорила выше: девочка не казалась, она буквально стала жесткой до омерзения; она превратилась в заурядное, почти уродливое существо.

– Я не знаю, о чем вы говорите. Мне никто не являлся. Я ничего не видела. И никогда раньше. Вы жестокая. Вы мне не нравитесь! – Высказавшись так, словно она была вульгарной нахалкой-девчонкой с улицы, она теснее прижалась к миссис Гроуз и спрятала в ее юбках свое ужасное личико. Стоя так, она испустила почти яростный вопль: – Заберите меня, заберите меня отсюда… о, заберите меня от нее!

– От меня? – ахнула я.

– От вас, от вас! – кричала она.

Гроуз глянула на меня в смятении, я же могла лишь вновь обратиться к фигуре на дальнем берегу озера, которая застыла недвижно, как будто напряженно вслушиваясь издали в наши голоса; когда я рассчитывала использовать ее, она выглядела не так отчетливо, как сейчас, созерцая мое крушение. Несчастное дитя говорило так, словно колючие слова пришли к ней из какого-то внешнего источника, и я, в полном отчаянии, готовая смириться, только грустно покачала головой.

– Если бы у меня когда-либо были сомнения, то они рассеялись бы ныне. Я пыталась ужиться с отвратительной правдой, и теперь она обрушилась на меня. Понятно, почему я потеряла тебя: я вмешалась, и ты нашла, под ее диктовку, – я снова оглянулась на нашу инфернальную свидетельницу, – легкий и действенный способ встретиться с нею. Я старалась изо всех сил, но потеряла тебя. Прощай.

Обратившись к миссис Гроуз, я приказала ей, почти не сдерживая ярости: «Идите же, идите!» – и она удалилась тем же путем, которым мы пришли, спеша, как могла, в бесконечной скорби, в немой привязанности к девочке, но, несмотря на свою слепоту, явно убежденная в том, что случилось некое несчастье и что-то рухнуло.

О том, что я делала, оставшись одна, у меня не сохранилось связных воспоминаний. Помню лишь, что спустя, наверно, четверть часа ощутила запах травы, жесткость почвы, пронзительную сырость и холод – и поняла, что, видимо, в беспамятстве горя бросилась наземь. Должно быть, я лежала там и плакала долго, ибо, подняв голову, увидела, что день почти на исходе. Я поднялась, окинула взглядом сквозь сумеречную дымку серую гладь пруда и его пустынную, призрачную кромку и отправилась восвояси, тем же унылым и трудным путем. Дойдя до калитки в ограде, я с удивлением обнаружила, что лодки нет, и задумалась о том, как великолепно Флора справилась с ситуацией. Ту ночь, по молчаливому (и можно было бы сказать – счастливому, не звучи это слово так гротескно) соглашению, девочка провела у миссис Гроуз. Вернувшись домой, я не видела их обеих, зато – неоднозначная компенсация – видела много Майлса. Видела его так много – иначе не скажешь, – как никогда ранее.

Изо всех вечеров, проведенных мною в Блае, только этот был таким зловещим; но он же, вопреки глубокой бездне ужаса, открывшейся у меня под ногами, в ускользающей реальности, был полон необычайно сладкой грусти. По возвращении домой я и не подумала искать мальчика; я сразу же прошла в свою комнату, чтобы переодеться и наглядно убедиться в разрыве с Флорой. Ее маленькие вещички были уже убраны. Позже, когда я сидела у камина в классной комнате, горничная подала мне чай, но я не пожелала расспросить ее относительно моего ученика. Он добился свободы – ну и пусть пользуется ею сколько хочет! И он воспользовался – по меньшей мере отчасти, – чтобы прийти ко мне около восьми часов и молча сесть рядом. Когда чайный прибор унесли, я задула свечи и придвинула кресло ближе к огню: меня донимал смертельный холод, казалось, что я никогда не согреюсь. Итак, он появился, когда я сидела в полумраке, погруженная в свои мысли. Постоял у двери, как бы разглядывая меня; потом, будто решившись разделить со мной раздумье, подошел к камину и опустился в кресло с другой стороны. Мы хранили молчание, но я чувствовала, что ему хотелось быть со мной.

Незадолго до рассвета нового дня ко мне в комнату вошла миссис Гроуз; она разбудила меня с дурными вестями. Флору сильно лихорадило, видимо, она заболела; ночь прошла крайне неспокойно, девочку терзали страхи, но причиной их была отнюдь не прежняя ее гувернантка, а нынешняя. Она страдала не из-за возможного появления на сцене мисс Джессель – нет, она откровенно и страстно противилась моему появлению. Разумеется, я быстро встала с постели, мне нужно было о многом расспросить подругу, которая явно препоясала чресла свои[20], чтобы прийти ко мне. Это стало ясно, как только я спросила, считает ли она, в отличие от меня, поведение девочки искренним.

– Она упорствует в отрицании того, что видела вчера или в другое время?

Экономке я причинила своим вопросом истинные мучения.

– Ах, мисс, не такое это дело, чтобы нажимать на нее! Но должна сказать, что и нажимать-то не нужно. Она из-за этого стала старой, вся целиком старой.

– О, эту картинку я и отсюда отлично увижу. Она возмущена, словно какая-нибудь высокопоставленная особа, что ее правдивость и, следовательно, ее респектабельность подвергаются сомнению. «Мисс Джессель на самом деле – она!» Ах, уж она-то «респектабельна», эта девчонка! То, как она вела себя вчера, произвело на меня, поверьте, исключительно странное впечатление; ничего подобного прежде не было. Я точно проникла в ее тайну! Она со мной никогда теперь не заговорит.