Наставники Лавкрафта (сборник) - Джеймс Монтегю Родс - Страница 42

Мы вынуждены были встретиться на террасе; лето шло к концу, и полуденное солнце уже не палило, а приятно грело; мы сели рядом, так, чтобы можно было видеть, где дети, и позвать их в случае чего, – они прогуливались невдалеке от нас туда-сюда, ведя себя наилучшим образом. Они медленно, в ногу, прохаживались по лужайке внизу, и мальчик, обняв сестру за плечи, читал ей что-то вслух из книги сказок. Миссис Гроуз поглядывала на них с несомненным спокойствием; потом, сделав со скрипом умственное усилие, поддавшись укорам совести, обратилась ко мне, ожидая, что я покажу ей всю изнанку нашего ковра событий.

Мне пришлось нагрузить ее жуткими вещами, но, как ни странно, признавая мое превосходство – и образование, и должность, – экономка терпеливо перенесла причиняемую мной боль. Она так усвоила мои открытия, что, предложи я сварить ведьминское зелье, пообещав, что это поможет, она тут же принесла бы мне большую чистую кастрюлю. Такое настроение возникло у нее к тому времени, когда я дошла в рассказе о предыдущей ночи до слов Майлса. Увидев его в тот чудовищный час, почти на том же месте, где он находился сейчас, я не забыла, что поднимать тревогу ни в коем случае нельзя, и потому не окликнула Майлса из окна, а вышла, чтобы увести его домой. Я дала понять экономке, что даже и не надеюсь внятно передать, при всем ее нынешнем сочувствии, мой восторг от того, с какой живостью мальчик ответил на мой четко сформулированный вопрос, когда мы вернулись в дом. Как только я появилась в лунном свете на террасе, он сразу пошел мне навстречу; я взяла его за руку и, не говоря ни слова, провела сквозь тени, по лестнице, где недавно Квинт так нетерпеливо дожидался его, по вестибюлю, где я тогда вслушивалась и дрожала, и наконец доставила в брошенную им комнату.

На ходу мы оба не издали ни звука, а я пыталась угадать – о, как пыталась! – какое приемлемое и не слишком вычурное объяснение он сейчас подыскивает, напрягая свой детский ум. Я, разумеется, готовилась отплатить ему за выдумку, и на этот раз, ожидая его открытого замешательства, ощущала близость своего торжества. Ловушка для неуловимого была расставлена! Мальчик больше не сможет играть в невинность; и какой же черт подскажет ему, как выкрутиться? И все же горячая пульсация этого вопроса сочеталась с унылой мыслью о том, как же выкрутиться мне самой. Теперь мне, как никогда прежде, ясен был весь риск прямого изложения мерзких фактов. Помню, какая слабость охватила меня, когда мы вошли в маленькую спаленку с несмятой постелью и окном, в которое вливался такой поток лунного света, что зажигать спичку не понадобилось; я опустилась, почти упала на край кровати, – так поразила меня вдруг догадка, что мальчик знает, как на самом деле он меня «подловил». Он мог творить все что вздумается, применяя свой недюжинный ум, пока я буду придерживаться известной традиции, согласно которой людям, занимающимся воспитанием молодежи, следует воздерживаться от страхов и предрассудков, как от преступления. Он и впрямь «подловил» меня, использовав мое положение; ибо кто бы отпустил мне этот грех, кто позволил бы уйти безнаказанно, если я первая нарушу наше идеальное общение, внеся в него столь гадкий элемент, пусть даже едва заметной дрожью разоблачения? Нет, нет! Бесполезной была бы попытка объяснить миссис Гроуз (равно как и сейчас – вам), почему в минуты нашего краткого, жесткого столкновения в темноте я восхитилась мальчиком. Конечно же, я постаралась быть доброй и милостивой; никогда, никогда еще я не опускала руки на его плечи с такой нежностью, но потом, сидя на краешке кровати, крепко держала его под огнем своих вопросов. Ничего другого мне не оставалось, кроме как хотя бы формально расспросить.

– Сейчас ты должен мне все рассказать – и только правду. Зачем ты вышел из дому? Что ты там делал?

До сих пор ясно вижу его чудесную улыбку, блеск его красивых глаз и зубок в полутьме.

– Если я скажу, вы поймете?

Сердце мое отчаянно забилось. Скажет ли он? Слов у меня не нашлось, и я смогла ответить лишь неопределенным кивком и гримасой. Майлс был сама кротость, и пока я кивала, раз и другой, был еще больше похож на юного сказочного принца, чем всегда. Но именно этот светлый облик доставил мне временное облегчение. Мог ли он так сиять, готовясь открыться мне?

– Ну, – сказал он наконец, – я вышел нарочно, чтобы вы могли сделать это.

– Что сделать?

– Сделать что-то новое. Подумать обо мне… плохо!

Никогда не забуду, как весело и ласково он произнес это слово, как потом склонился ко мне и поцеловал. На этом все и кончилось. Обняв его, я невероятным усилием воли сдержала плач. Он представил свой поступок именно в том свете, который исключал проникновение вглубь; нужно было как-то дать ему понять, что я этим удовлетворена, и лишь ради этого, оглядев комнату, я заговорила о другом:

– Значит, ты вообще не раздевался?

– Вообще! – Он еще пуще засиял в сумраке. – Я сидел и читал.

– И когда же ты вышел?

– В полночь. Уж быть плохим, так совсем!

– Да-да, понимаю – это чудесно. Но почему ты был уверен, что я узнаю?

– А я договорился с Флорой! – У него на все был готов ответ! – Она должна была встать и выглянуть в окно.

– Она так и сделала.

Это я угодила в ловушку!

– Вот, она потревожила вас, и вы захотели узнать, куда она смотрит, поглядели – и увидели.

– А ты тем временем, – отпарировала я, – рисковал схватить простуду в ночной прохладе!

Он буквально расцвел от гордости за свою выходку и не стал спорить.

– Я же не мог никак иначе стать совсем плохим!

Мы снова обнялись, на чем инцидент и расследование и закончились, а я признала, что мальчик обладал большими запасами благонравия, которые он сумел использовать ради своего розыгрыша.

Снова скажу: при утреннем свете полученное мною впечатление стало казаться недоступным для передачи миссис Гроуз, хотя я и подкрепила его, упомянув другую реплику Майлса, произнесенную перед тем, как мы расстались.

– Какие-то полдесятка слов, – сказала я ей, – но эти слова проясняют всю ситуацию. «Думаю, вы знаете, что я мог бы сделать!» Он хотел тем самым подчеркнуть, какой он хороший. Он-то досконально знает, что «мог бы» сделать. Видимо, чем-то таким он и отличился в школе.

– Господи, да вы изменились! – воскликнула моя подруга.

– Я не меняюсь, я просто выясняю факты. Все четверо, можете не сомневаться, регулярно встречаются. Будь вы рядом с любым из детей в любую из недавних ночей, вы все ясно поняли бы. Чем дольше я наблюдала и выжидала, тем яснее становилось, что при отсутствии других доказательств ничто не указывает на общение с призраками лучше, чем систематическое умолчание обоих детей. Ни разу не упоминали они своих старых друзей, даже случайно не обмолвились; точно так же Майлс не упоминал о своем изгнании. О да, мы с вами можем сидеть тут и смотреть на них, а они будут забавляться, обманывая нас, сколько им заблагорассудится; вот прямо сейчас, притворяясь, будто увлечены сказкой, они увлечены видением оживших мертвецов. Майлс не читает сестре, – уверенно сказала я. – Они беседуют о тех… они обсуждают ужасные вещи! Знаю, я выгляжу безумицей, сама удивляюсь, что это не так. Если бы вы видели то же, что и я, мигом лишились бы рассудка, но я только стала прозорливее и смогла заметить кое-что другое.

Такая прозорливость, наверно, казалась ужасной, но очаровательные объекты моих наблюдений, слаженно двигаясь туда-сюда, дали моей соратнице некую точку опоры; я почувствовала, что Гроуз старается на ней удержаться, потому что, не реагируя на мои страстные речи, не сводила глаз с детей.

– И что же это за другое?

– Это те же самые вещи, которые мне нравились, восхищали – и все же, в глубине души, как я лишь теперь понимаю, озадачивали и тревожили меня. Их неземная красота, их абсолютно сверхчеловеческая прелесть. Все это – игра, это система и жульничество!

– Чье? Этих милых малышей?..

– Для вас они все еще прелестные крошки? Да, как ни безумно это звучит!