Князь Рысев 3 (СИ) - Лисицин Евгений - Страница 5

И пусть дрожат колени, а страх крадется в душу — он встретит соперника как подобает.

Поэт, одним словом, по другому-то и не скажешь...

Я ударил наотмашь, подцепив край плаща шпагой, тряпкой швырнул его за круг арены, кольнул снизу, наткнулся на блок. Романовна заскрипела зубами — она ждала от меня отступления, но никак не дерзкой, решительной атаки. Все ее былые планы разом отправились к чертовой бабушке.

Мне страшно хотелось, чтобы ясночтение не было столь однобоким. Хотелось украсть у Биски ее право читать чужие мысли: мне жаждалось хоть краем глаза взглянуть, что за идеи роятся в голове этой женщины.

Она жила на чистой импровизации. Не оставалось даже сомнений, по каким именно причинам она приглянулась Николаевичу — против такой-то словоохотливой фехтовальщицы не найдешь и слова против сказать.

Зато у нее их было вагон и маленькая тележка. Надо отдать ей должное — тот кортик, что я подарил Кондратьичу, следовало бы передать ей в руки.

И тогда, наверное, она была бы непобедима.

Женька вовремя поддержал мою атаку — двумя клинками, не давая Романовне ступить лишнего шагу, мы заставили ее отступать. Словно вспомнивший, что он здесь не только для того, чтобы красиво стоять, к нам присоединился Дельвиг.

Я знал, что у него ни черта не получится. Шпага представлялась ему игрушкой, а не оружием, а потому женщина сразу же учуяла брешь в его обороне. Двумя скачками ушла от нас с Женькой, рубанула клинком наотмашь, предчувствуя последующий удар — я чертыхнулся. Промах был глупым, а от того еще более обидным.

С толстяком она оказалась мягка, словно любовница в майскую ночь. Если другие смельчаки ловили по несколько болезненных, сбивающих с ног уколов, то с поэтом она ограничилась лишь тычком в живот.

Жиробас разом потерял волю к сопротивлению и завалился, будто мешок.

Мне казалось, что над ним будут смеяться, но аудитория молчала.

Мы переглянулись с Женькой.

— Бей ей по ногам, — сквозь зубы, едва слышно проговорил я. Женька, может быть, и удивился, но виду не подал, кивнул, принимая на веру мой план.

Мы атаковали вместе, не сговариваясь. Мой друг выбрал своей целью живот и колени, метя в них. Романовна отбивалась упреками — звенящая сталь горазда была обвинить Жеку во всех смертных грехах.

Моя атака прошла мимо — ровным счетом так, как и планировалось. Решив, что я попросту промазал, женщина спешила разделаться с долговязым парнишкой. Даже не понявший ее возможностей и стиля, его длинные руки по-прежнему были для нее угрозой. Рост позволял ему держать ее юркую фигурку на расстоянии, а ей было до болезненного важно его сократить.

Клинок в моих руках выписал издевательское, на грани сарказма извинение. Мана потекла по клинку каплей, застывая на кончике острия будущей болью. Следом я нарисовал дразнящую, показывающую язык рожицу, и перешел в наступление.

Щеки Валерьевны вспыхнули пунцом, от неосторожно брошенной мной скабрезной шутки. Она прочитала мои движения, улыбнулась и вдруг поняла, что мне удалось загнать ее в угол.

Раненый, но не поверженный Женька, не желая сдаваться, был рядом.

Учительница каллиграфии выдохнула, понимая, что у нее из этой ситуации есть только один выход.

Я ждал, что она атакует, но она решила самым наглым образом украсть мою победу.

Ее резная шпага с грохотом рухнула на пол, в сдающемся жесте Романовна подняла руку.

Взмокшая, уставшая, сейчас она смотрела на меня совершенно иными глазами.

Сокурсники зароптали. Схватка, что происходила на их глазах, началась ярко, но закончилась ничем. Заглушая гомон недовольства, гаркнул Николаевич.

Женька тяжело дышал, но был доволен — не собой, всеми нами. Знал, поганец, что мы не просто загнали нашу «старушку» в угол, а подвели к цугцвангу. Попытайся она отбиться от моей атаки, и он пырнет ее в бок. Отразить две атаки разом в том положении, где она оказалось, было практически невозможно...

Урок закончился. Николаевич поманил пальцем — я ждал, что меня будут хвалить.

Старик покопался в карманах и развел руками — на сегодня конфеты похвалы для меня у него не было. Может, он хотел устроить мне взбучку?

— Вы показали не самый худший результат, молодой человек.

— Не самый худший? — Я не знал, чего в моем возгласе больше: удивления или возмущения.

— Да-с, Рысев, именно так. Вы разгадали... хитрость науки, которую преподает моя скромная подопечная. Но не обольщайтесь — она вам попросту поддалась.

Я завис, переваривая услышанное. Инфантер-генерал не спешил уходить, а значит, ждал реакции.

Что ж, должен был признать, что слинявшие на обед сокурсники сейчас вызывали у меня зависть. Пока я здесь точу лясы и слушаю о вечном, они наворачивают в столовой. Мне хотелось того же самого, а потому я решил не тянуть кота за бантик и сразу перейти к делу.

— Я сделал что-то не так? Ошибся?

Инфантер-генерал кивнул.

— Она во много раз сильнее вас. И была уверена в своей победе. Она сдалась не потому, что вы зажали ее в угол, просто чтобы вырваться из захвата ваших тисков, ей пришлось бы вас покалечить.

— Не понимаю своей ошибки. Не стоит загонять противника в угол?

Николаевич склонил голову, дивясь моей недогадливости.

— Отнюдь, Рысев, отнюдь. Проявите фантазию-с. Евлампия Романовна преподала вам только что урок — не всякое сражение стоит заканчивать кровью. Иногда победу у врага можно украсть иным путем.

Он уходил, ковыляя, а я смотрел ему вслед...

Наш курс был вне себя от восторга. Избитые на уроке каллиграфии всего лишь одной женщиной, мы чувствовали себя до бесконечно легко и свободно. Будто с каждым ударом, что она наносила нам, с каждым поражением она выколачивала из нас все остальные заботы, оставляя место лишь одному — умиротворению. Даже униженный Орлов ходил с каким-то странным, загадочным видом только что просветившегося человека.

Я же ощущал себя немного иначе — победа над Евлампией далась мне далеко не малой кровью. Признав во мне равного ей соперника, она не сдерживалась и била что было сил. Меня же вело одно лишь сплошное наитие, а я чувствовал, что сумел ее одолеть лишь потому, что она попросту выдохлась и устала.

Перед глазами до сих пор стоял тот момент, когда она споткнулась и упала. А ее шпага заскакала по полу. Тогда я почуял на себе внимательный взгляд Николаевича — старик будто желал узреть, что я сделаю дальше. Сумею ли остудить юношеский пыл, сдержать удар и вовремя остановиться? Уверен, у него был на этот случай какой-нибудь прием. Впрочем, Романовна и сама оказалась не промах, когда я протянул ей руку помощи. Запястье до сих пор болело от проведенного ей захвата. Взбудораженная, горячая, но все столь же легкая на подъем и задорная, она горячо шепнула мне, что помогать противнику — большая глупость.

Разминая запястье, я был с ней полностью солидарен.

— Это было непревзойденно!

Не участвовавший в общей потасовке Дельвиг не чувствовал себя хоть сколько-то ущемленным. Наоборот — вышагивал впереди, будто чрезмерно впечатлительный ребенок. Он держал себя в руках. Но я так и видел, как он больше всего на свете желает выхватить мнимую шпагу и размахивать ей не хуже, чем я сам. Уверен, это обязательно ляжет новыми строками на его стили или будущий рассказ. Не раз и не два я просил его дать мне почитать, что же он там такого написал, но он всякий раз то сказывался занятым, то обещал дать потом, когда закончит. Ибо половину работы показывают лишь дураки, а он разве такой?

На этот довод мне нечем было возразить. Жека шел мрачнее тучи — если бы не его длинный язык, то этого представления не было бы и в помине. Хотя больше чем уверен, что спроси мы сейчас любого старшекурсника — и они расскажут, что все они проходили подобный урок рано или поздно. В плывущих мимо нас фигурах будущих офицеров я видел лишь боксерские груши, до отказа забитые тайнами офицерского корпуса — стоит их лишь хорошенько встряхнуть, как они выдадут все и вся.