Прерафаэлиты. Революция в викторианском искусстве - Ципоркина Инесса Владимировна - Страница 17

В книге «Прерафаэлитизм и Братство прерафаэлитов» Хант писал, что изначально идею для композиции картины ему подсказал роман «Дэвид Копперфилд», и художник стал посещать «разные прибежища падших девушек» в поисках подходящего места для сюжета. Хант не планировал воссоздавать какую-либо конкретную сцену из романа, но хотел захватить что-то общее: «Падшая девушка, ищущая любви, наконец находит объект поиска». Позже он передумал, решив, что в подобной ситуации девушка вряд ли испытает чувство раскаяния, которое он хотел показать. Натурщицей для женщины стала Энни Миллер: она часто позировала прерафаэлитам, а также была помолвлена с Хантом до 1859 года.

Мало-помалу художники все больше отдалялись от духовных идеалов юности и от морализаторства. В 1860-х годах многие из живописцев, вначале считавших себя ревностными последователями идей Рёскина, отказались от дидактизма в искусстве. Именно они встали у истоков так называемого Эстетического движения или эстетизма. Эстетическое движение привлекло не только последователей Рёскина, но и многих независимых художников и дизайнеров, в том числе и американского художника Джеймса Эббота Мак-Нейла Уистлера.

Эстетическое движение в живописи выступало против засилья нравоучительных сюжетов и назойливого морализаторства. И если во Франции серьезные шаги в этом направлении делали Гюстав Курбе и Эдуард Мане, то в Англии таким новатором стал американский художник Джеймс Уистлер. Будучи поклонником французского литератора и критика Шарля Бодлера, художник позаимствовал у него не только идею дендизма, но и концепцию «искусства для искусства». Бодлеровская идея культа красоты и воображения, гармонии цвета, поэзии и музыки, которую Уистлер привез в Британию, сильно повлияла на Эстетическое движение. Другим поклонником Бодлера в Англии был поэт Алджернон Чарлз Суинберн, опубликовавший в сентябре 1862 года первую рецензию на его сборник стихов «Цветы зла».

Вторая половина XIX столетия – время рождения свежих идей и новых принципов не только в литературе, но и в изобразительном искусстве. Хотя общепризнанным художественным центром той эпохи считается Париж, в викторианском Лондоне кипела не менее интенсивная, пускай и совсем иная жизнь. Конечно, общая изолированность страны способствовала маргинальному положению ее культуры. Тем не менее именно здесь нашли свое развитие некоторые «французские» идеи, поначалу не вписавшиеся в художественный мейнстрим у себя на родине.

Устойчивые традиции реализма, постепенно занявшие доминирующую позицию во французской живописи, способствовали появлению импрессионистов, но надолго оставили за бортом изящную декоративную стилизацию (она появится только в 1880-е годы у Поля Гогена и Анри де Тулуз-Лотрека). Однако в Англии в живописи ключевые позиции занял декоративный аспект, основанный на переосмыслении легенд прошлого. Спустя десятилетие к английским художникам присоединились и ведущие дизайнеры.

То, что поиск новых форм в искусстве необходим, стало ясно после Всемирной лондонской выставки 1862 года. Она выявила огромный разрыв между высокими техническими достижениями страны и чрезвычайно низким уровнем дизайна. С этого момента английские художники задумались о возможностях искусства, более широких, чем казалось раньше.

Традиционная дидактическая модель Рёскина, согласно которой искусство должно было учить нравственной догме, оказалась изрядно устаревшей. В этот же период из Парижа в Лондон перекочевали мода на богемный образ жизни и концепция «искусства для искусства», не нашедшая в то время отклика во Франции. Обе идеи были тесно связаны между собой и закрепили отказ от общепринятых норм в жизни и в искусстве. Это был невероятный переворот в сознании для викторианского века, помешанного, как считают по сей день, на морали и нравственности.

Этот переворот в сознании не мог не отразиться в искусстве, чему немало способствовали и некоторые исторические обстоятельства. В 1859 году Британия передала официальное приглашение японскому правительству на участие во Всемирной выставке 1862 года. Одновременно в Эдо был направлен первый британский консул в Японии Реджинальд Алкок, которому удалось собрать одну из первых в Европе крупных коллекций японских изделий. Лучшие произведения из его собрания были также представлены на лондонской выставке.

Ярко выраженный декоративный характер и художественные приемы японского искусства, столь непохожие на европейский академический стиль, вызвали восхищение у наиболее прогрессивных британских художников и ценителей искусства. Алкок сформулировал характерные черты японской эстетики: отсутствие симметрии, отказ от прямого копирования природы. Реджинальд Алкок являл собой яркий и характерный пример викторианского исследователя-любителя. Он ограничился самым общим анализом увиденного, но его книга «Искусство и художественные индустрии в Японии» в дальнейшем стала своего рода образцом для многих специалистов и любителей дальневосточного искусства.

Алкок, сделав попытку рассмотреть японское искусство с точки зрения западной академической традиции и хронологии, пришел к выводу, что «о высоком искусстве, которое развивалось в Европе со Средних веков, японцам ничего не известно. Ряд действительно художественных работ, предназначенных для утилитарного использования, в Японии очень широк и гораздо более разнообразен, чем где бы то ни было в Европе. Особая грация и изысканность как в дизайне, так и в исполнении отличает все предметы, даже те, которые предназначены для повседневной жизни».

Интерес к японскому искусству обозначил новый виток ориентализма – масштабного направления, связанного с интересом к восточной культуре, и прежде всего – культуре Ближнего Востока, сложившегося и на континенте, и на Туманном Альбионе еще в начале XIX века. В континентальной Европе ориентализм стал одним из важных источников романтизма, культивировавшего идею возвращения к истокам и непременного паломничества на Святую землю. Но англичанами уже в начале столетия Ближний Восток воспринимался прежде всего как остановка на пути в Индию – основную колонию Британии. Художники, непременно сопровождавшие военные экспедиции и представителей администрации Британской империи, должны были тщательно и правдиво фиксировать все увиденное, прежде всего – богатый этнографический материал и бытовые реалии восточной жизни. В то время как французский писатель, политик и дипломат Франсуа-Рене де Шатобриан проповедовал романтические идеи христианского спасения мира через возврат к библейским заветам, в работах его английского современника Эдварда Уильяма Лейна, наполненных различными фактами и бесчисленными повседневными подробностями, в полной мере представлен современный Восток.

На протяжении XIX столетия восточные сюжеты в произведениях французских авторов все более отдалялись от конкретных реалий, став источником вдохновения для эмоциональной живописи Эжена Делакруа и творчества таких литераторов как Гюстав Флобер и Жерар де Нерваль. В то же время работы британцев, в первую очередь Александра Кинглейка, отличались значительно большей осведомленностью, скрупулезным вниманием к деталям, порой напоминая своей дотошностью каталоги.

Последнее было характерно и для Ричарда Фрэнсиса Бёртона – исследователя и переводчика, одного из самых профессиональных европейских ориенталистов, автора ряда трудов по Востоку, в том числе и известного по сей день «Описания паломничества в Медину и Мекку» (1855–1856). В его работах ощущается внутренний конфликт, борьба эстетического восприятия автора и национального британского ощущения имперской силы. С одной стороны, Бёртон выступает как противник власти, для которого Восток – прежде всего символ свободы от викторианского засилья морали и дидактики, с другой – является ее представителем.

Подобные противоречия напрямую отразились и в жи-вописи английских ориенталистов второй половины XIX века. Художники, пытавшиеся найти в восточной тематике источники новых сюжетов и образов, были не в состоянии освободиться от традиционной «документальности», присущей британскому ориентализму. Их зарисовки были так подробны и правдоподобны, что в них нельзя рассмотреть ни идеи, ни сюжета – примерно так же, как в сценках реальной жизни.