Сказки о воображаемых чудесах - Датлоу Эллен - Страница 76

Конечно, то была Миранда. Она возвращалась домой.

Он уставился на нее, потрясенный. Он все смотрел, не произнося ни слова, и ждал, когда видение рассеется.

Медленно, словно в оцепенении, он поднялся на ноги, и голосом, который должен был звучать торжествующе, позвал Алиссу (она была в соседней комнате):

— Алисса! Дорогая! Миранда вернулась домой!

И в самом деле, Миранда была там; в самом деле, именно Миранда всматривалась в столовую с террасы, и глаза ее сияли желтым золотом. Мистер Мьюр дрожал, но мозг его стремительно впитывал в себя этот факт и пытался найти какой-то разумный довод, чтобы объяснить случившееся. Должно быть, ее вырвало ядом. Да, так и было! Или отрава потеряла свою силу, пролежав всю зиму в сырости и холоде сарая.

Ему еще придется встряхнуться, поспешить к раздвижной двери и впустить белую кошку, но голос его слабо дрожал от возбуждения:

— Алисса! Хорошие новости! Миранда вернулась домой!

Радость Алиссы была столь безграничной, да и сам он чувствовал такое искреннее облегчение, что, поглаживая похожий на плюмаж хвост Миранды (Алисса восторженно сжимала питомицу в объятиях), подумал, что поступил жестоко, эгоистично — и, разумеется, этот поступок совершенно не соответствовал его характеру. Он решил, что Миранда, избежав смерти от руки своего хозяина, заслуживает жизни. Он больше не будет пытаться.

До поздней женитьбы в возрасте сорока шести лет Джулиус Мьюр, как и большинство завзятых холостяков и холостячек определенного темперамента — замкнутые, застенчивые, скорее наблюдатели жизни, чем ее участники, — верил, что семейное положение было семейным вне зависимости от всяких условий, что муж и жена становятся одной плотью не только в метафорическом смысле. И все же случилось так, что его брак оказался определенно урезанного свойства. Супружеские отношения почти прекратились, и казалось маловероятным, что они возобновятся в будущем. В конце концов, ему скоро исполнится пятьдесят семь. Хотя порой он задавался вопросом: неужели это такая уж старость?

В первые два или три года их брака (когда театральная карьера Алиссы, по ее же словам, находилась в затмении), они делили двуспальную кровать, как и подобает супругам, — во всяком случае, так полагал мистер Мьюр. (Его собственная женатая жизнь мало просветила его насчет того, что такое «обычный брак».) Но время шло, и Алисса начала мягко выказывать недовольство. Она плохо спала из-за того, что мистер Мьюр по ночам вел себя очень «беспокойно»: дергался, ворочался, метался по кровати, что-то восклицал, иногда даже кричал от страха. Когда жена будила его, он не сразу понимал, где находится; затем от души просил прощения и, пристыженный, на цыпочках уходил в другую спальню, где, если ему удавалось, спал до утра. Хотя ситуация эта его расстраивала, мистер Мьюр полностью понимал недовольство Алиссы; он даже полагал, что бедная женщина с такими удивительно чуткими нервами провела по его вине не одну бессонную ночь, ничего ему не говоря. Это было так похоже на нее: вечно думать о других, делать все возможное, чтобы никого не обидеть.

В результате у них выработался удобный ритуал: когда наступало время ложиться, мистер Мьюр проводил около получаса вместе с Алиссой, а затем осторожно, чтобы ее не разбудить, тихо прокрадывался в другую комнату, где уже мог спокойно проспать до самого утра. (Но только если его не будили кошмары, хотя он и считал, что худшие из них те, от которых он не просыпался.)

Но в последние годы из этого выходило вот что: Алисса постепенно привыкла засиживаться допоздна — читала в кровати, смотрела телевизор или даже время от времени болтала по телефону, — поэтому удобнее всего мистеру Мьюру было, не ложась рядом, поцеловать ее на ночь, а затем отчалить в свою спальню. Порой во сне ему казалось, что Алисса зовет его назад, — проснувшись, он спешил по темному коридору к ее двери и стоял у входа минуту или две в жаркой надежде. В такие минуты он не решался заговорить вслух и шептал: «Алисса? Алисса, милая моя? Ты звала меня?»

Такой же непредсказуемостью и своенравностью, как и кошмары мистера Мьюра, отличалось и ночное поведение Миранды. Временами она сворачивалась уютным комочком у ног Алиссы и мирно спала до рассвета, но порой настаивала, чтобы ее выпустили на улицу, хотя хозяйка обожала, когда Миранда спала с ней в кровати. Было что-то успокаивающее — детская причуда, как признавалась Алисса, — в том, чтобы знать: персидская кошка всю ночь будет рядом, и чувствовать на атласном покрывале в ногах теплый вес живого существа.

Но, естественно — и Алисса сама это признавала — кошку не заставишь делать то, что ей не по душе. «Это кажется преступлением против законов природы», — серьезно говорила она.

Через несколько дней после безуспешной попытки отравления мистер Мьюр ехал домой сквозь ранние сумерки, когда в миле от своего поместья заметил белую кошку. Она неподвижно сидела на встречной полосе, словно завороженная светом фар. Пришла непрошеная мысль: «Я ее только напугаю немного», — и он повернул руль, направляя автомобиль в ее сторону. Золотые глаза загорелись пламенем чистого изумления — а может, это был ужас или узнавание. «Это просто чтобы восстановить равновесие», — подумал мистер Мьюр, выжимая педаль газа, и помчался прямо на белую персидскую кошку — и сбил ее левым передним колесом как раз тогда, когда она рванула к обочине. Раздался глухой стук, затем кошачий визг — будто она не верила в то, что произошло. И все.

Боже! Вот и все!

Во рту у него пересохло, руки дрожали. В зеркало заднего вида он смотрел на изломанную белую фигурку на дороге; вокруг нее цветком распустилось алое пятно. Он не собирался убивать Миранду, и все-таки на этот раз у него получилось. Но случилось это непреднамеренно, а потому и мук совести он не испытывал.

И теперь дело было сделано — навеки.

— И никакое раскаяние тут не поможет, — медленно, словно в удивлении сказал он.

Мистер Мьюр заехал в деревню, чтобы купить Алиссе лекарство — она была в городе по театральным делам, а потом поздно вернулась домой на переполненной электричке и сразу пошла полежать, опасаясь, что у нее начнется мигрень. Теперь он чувствовал себя лицемером и грубой скотиной: приносить жене таблетки от головной боли, осознавая при этом: узнай она, что он натворил, и голова у нее заболит в десять раз сильнее. И все же, как бы он смог объяснить ей, что не собирался в этот раз убивать Миранду, что руль будто действовал по своей собственной воле, вырывался из его рук? Ибо именно так вспоминалось происшедшее мистеру Мьюру, когда он спешил домой, все еще дрожа и не в силах оправиться от шока, словно сам был близок к гибели.

Он вспоминал отвратительный кошачий вой, который почти сразу же оборвался, когда произошло столкновение. Почти, но не сразу.

А осталась ли вмятина на решетке его аккуратненькой машины английской сборки? Нет, не осталась.

В самом деле, было ли хоть какое-то доказательство, хоть самое косвенное и невинное? Нет, ни одного.

«Улик нет! Улик нет!» — обрадованно повторял про себя мистер Мьюр, перепрыгивая через ступеньки по пути в спальню Алиссы. Он поднял руку, чтобы постучать в дверь, и услышал, что Алиссе явно стало лучше: вот и еще одно утешение. Она оживленно болтала с кем-то по телефону, даже смеялась своим легким серебристым смехом, который больше всего напоминал ему звон китайских колокольчиков ввечеру под тихим летним ветерком. Его сердце переполнялось любовью и благодарностью.

Дорогая Алисса, мы будем так счастливы теперь!

А затем случилось нечто совершенно невероятное: когда пришла пора ложиться, белая кошка появилась снова. Значит, она все-таки не умерла.

Мистер Мьюр был в спальне Алиссы; они засиделись допоздна за бокалом бренди. Он первым заметил Миранду: кошка взобралась на самую крышу — возможно, по шпалерам, она часто использовала их для этой цели, — и теперь ее приплюснутая морда появилась в окне. Отвратительное повторение сцены, что произошла несколько ночей назад. Мистер Мьюр сидел, пораженный шоком, и Алисса выпрыгнула из кровати, чтобы впустить кошку.