Право на эшафот - Вонсович Бронислава Антоновна - Страница 5

Возможно, для семнадцатилетней Эстефании тридцатилетний король казался дряхлым старцем, но для меня он был мужчиной в полном расцвете сил, практически воплощением идеала: высокий, прекрасно сложенный, с лицом, словно вылепленным талантливым скульптором после многочисленных проб и ошибок в достижении совершенства, а потом раскрашенным не менее талантливым живописцем, правда, склонным к мрачным тонам. Черные глаза, чуть вьющиеся темные волосы и приятная смуглость, которая бывает только у тех, у кого с солнцем взаимная любовь.

Собственно, при первом же взгляде на него стало понятно желание любой особы женского пола напоить этого индивида приворотным зельем, а еще – что это действие заведомо обречено на провал, потому что короля уже столько раз поили, что у него, несомненно, выработался полнейший иммунитет.

Как жаль, что в комплекте с шикарной внешностью мозги обычно не идут: природа любит равновесие.

Не знаю, остался ли народ доволен изменением в сценарии представления, я – так очень даже, чего нельзя было сказать о моих противниках. Именно так, во множественном числе, потому что разозлился не только Бласкес, едва ли не задымившийся от ярости, но и его величество явственно был недоволен. Быть может, он коллекционирует прекрасные женские головы в заспиртованном виде, и я лишила его жемчужины коллекции? Но мне всегда казалось, что живым все выглядит куда привлекательней, и я в том числе.

Артефакт все сиял, а я стояла на эшафоте, потому что воплей «Невиновна!» оказалось недостаточно, чтобы меня оттуда убрали. Я продолжала смотреть на короля, а он – на меня, и радости в наших взглядах не прибавлялось ни на гран. Наконец его величество гадко скривил губы, что-то коротко сказал, и стоявший рядом с ним придворный бегом ринулся выполнять поручение. Как оказалось, касалось оно меня.

С помоста меня наконец спустили и препроводили в ближайшую гостиницу. Это было хорошим признаком, хотя я бы предпочла, чтобы меня отпустили насовсем, не пытаясь навязать опеку. Думаю, герцогское достоинство не сильно пострадало бы, если бы я пешком дошла до родового особняка, находившегося неподалеку. Но вот то, что меня туда не отвезли, было уже признаком плохим: либо король еще не решил, что со мной делать, либо… мой особняк уже не мой. Мало ли – король подписал указ с передачей почти бесхозного имущества, а к нему – раз – хозяйка вернулась. То-то он был так недоволен: теперь придется переподписывать, отдавая пострадавшей стороне что-то другое, возможно, не бесхозное, а принадлежащее лично королю.

Из-за чужих воспоминаний, слившихся с моими, я ощущала собственность Эрилейских своей, да она и была таковой по сути. По всем законам герцогиня Эрилейская нынче я. И я хотела очутиться в своей комнате и лично полежать на удобном матрасе, потому что чужие воспоминания – совсем не то. А в гостиничном номере матрас был неудобный, это выяснилось, когда я прилегла. А что еще было делать в ожидании непонятно чего? Появившуюся мысль удрать через окно, благо оно выходило на задний двор, а не на площадь, я пресекла в зародыше: неудобно получится, если Блистательный Теодоро решит ко мне заглянуть и никого не найдет. Признаться, хотелось посмотреть на него вблизи и понять, так ли он хорош, как показалось издалека. Или причина в королевской магии, прибавляющей любому монарху плюс сто к харизме. К сожалению, сам король вряд ли заглянет лично, скорее, пришлет кого-нибудь из свиты с сообщением, что решил относительно моего будущего. Возможные варианты не радовали: в монастырь к тете не хотелось.

Вместо короля ко мне заглянула горничная и спросила, не нужно ли чего. Мне нужно было много. В частности, снять пыточное приспособление, именуемое корсетом, и принять ванну. Но я ограничилась тем, что попросила принести завтрак. Есть хотелось невыносимо, а принять ванну смогу и дома, если меня туда доставят.

– Что вам подать, ваша светлость?

Она открыла рот, явно собираясь вывалить на меня все меню, поэтому я торопливо сказала:

– Что-нибудь побыстрее. Омлет, булочки и чашку кофе. Умираю с голоду. – И жалобно улыбнулась.

Улыбка подействовала – горничная посмотрела с сочувствием и почти бегом ретировалась. Надеюсь, на кухню, а не докладывать кому не нужно, что у меня вместо чувства вины прорезался аппетит.

Воспользовавшись тем, что осталась одна, подошла к зеркалу. Лицо было знакомым и незнакомым одновременно. Знакомым по воспоминаниям Эстефании и незнакомым для меня. Девушка, смотревшая из зеркала, была молоденькой до изумления, на восемь лет младше меня прежней. И хорошенькой, как кукла. Огромные голубые глаза, обрамленные длиннющими, неожиданно для блондинки черными ресницами, смотрели на мир с детским удивлением. Моим удивлением. А как не удивляться? Столько изменений за какие-то сутки. Чувствовать себя другим человеком было странно. Такая особа могла походя вскружить голову мужчине, не прилагая никаких усилий. У мужчин от таких девушек головы кружились сами. Особи противоположного пола, можно сказать, падали, сраженные неземной красотой, и укладывались сами собой в штабеля, чтобы не мешать идти кумиру. И вот на это сокровище нации покусился король? Возможно, у него не совсем традиционная ориентация, и он посчитал Эстефанию соперником? В памяти никаких компрометирующих сведений не нашлось, но это ни о чем не говорило: Эстефания с тетей жили уединенно, сплетни до них почти не доходили, а если и доходили, то в присутствии столь юной особы не всякие расскажешь. А если учесть, что король в его тридцать с хвостиком не женат, хотя мог бы уже подумать о том, что стране нужна королева…

Представила на голове корону и пришла к выводу, что она пришлась бы мне к лицу.

Налюбоваться новой собой я не успела. Горничная быстро вернулась с подносом, уставленным всякой всячиной. Омлет там тоже был. И булочки к кофе. Я могла только поблагодарить ее от всего сердца, потому что денег на чаевые не было. И хотя я готова была расстаться с любой из жемчужин на платье, которое вызывало исключительно отрицательные эмоции, вряд ли девушка приняла бы ее. Наверняка у них запрещается брать чаевые вещами: не дай бог, обвинят в воровстве, доказывай потом, что это подарок. Конечно, здесь есть магические артефакты, но на такую ерунду их использовать не будут.

Пышный омлет таял на языке, даруя невыразимое блаженство. Это тело после ареста кормили всякой дрянью, а тому, которое я отдала по обмену, приходилось еще хуже. Чем его кормили, я могла только догадываться, потому что еда поступала через зонд прямо в желудок. Надеюсь, Эстефании удастся поднять тело. Будет обидно, если окажется, что от обмена выиграла только я. И пусть я об этом никогда не узнаю, все равно хотелось бы верить, что хорошо, пусть и относительно, не только мне.

Нежная, пропитанная маслом и посыпанная сахаром и корицей булочка была так вкусна, что я зажмурилась от удовольствия. Увы, удовольствие было недолгим.

– Что за представление вы устроили, Эстефания?

Голос был красивый, но настолько полон ярости, что я чуть не подавилась кусочком булочки, который от неожиданности проглотила, не дожевав, и он встал комом в горле.

Откашлявшись, присела в реверансе. Вблизи величество выглядел не столь величественно, как издалека, потому что был в бешенстве. Но красоту это не умаляло. Красота оставалась при нем независимо от того, с какого расстояния на него смотреть. И яркие чувства ему скорее шли, превращая из бездушной статуи в живого человека.

– Почему вы молчите, Эстефания? Язык проглотили?

– Это немудрено сделать в вашем присутствии, ваше величество.

– Замечательно, язык на месте. А где ответ на мой вопрос?

– Я не устраивала представление, ваше величество. Представление устроили по вашему приказанию. Я всего лишь не хотела умирать ни за что.