Право на эшафот - Вонсович Бронислава Антоновна - Страница 4

А ведь Эстефания короля не травила. Всего-навсего подлила приворотного зелья, купленного у придворного мага, к которому направила ее старшая фрейлина. Ненавязчиво этак направила, намеками, что его величество будет куда податливей к просьбам той, в кого влюблен. А чтобы Бласкес продал нужное зелье, пришлось дать магическую клятву, что никому не расскажет ни у кого куплено, ни что за зелье, ни кто направил к придворному магу. Обезопасил, сволочь, себя и свою сообщницу. Интересно, если бы король отравился, они бы поняли, что заигрались, или это и было их целью? Но он не отравился, сработал артефакт, и получилось, что Эстефания сама оплатила собственную смерть. Недешево, между прочим, нынче обходятся смерти герцогинь, так что придворный маг на ней еще и заработал. Впрочем, обогащение точно не было его конечной целью.

А что было? В придворных играх Эстефания не то что была не сильна, она в них вовсе не разбиралась. Из тех разрозненных кусков, что мне удавалось вытащить из памяти, связной мозаики не собиралось. Обидно умереть вот так, непонятно за что. Зато выяснилось, что Эстефания действительно не была злодейкой, и я, помогая ей избежать наказания, не иду против совести. Возможно, в моем теле ее жизнь сложится удачней. Во всяком случае, к королю она вряд ли попадет.

Мы выехали на центральную площадь, на ней сиял свежими досками помост. На таких будет видна каждая капля крови, и простолюдины убедятся, что никакая она не голубая у благородных сословий. Впрочем, в этом мире особенностью аристократов была не голубая кровь, а сияние – одно из проявлений магии, но доступное почему-то только старым родам. Что ж, сиять мне осталось недолго, зато это будет ярко.

Повозка остановилась, и мою клетку открыли, предлагая выйти наружу. Медлить не стала, выскочила сразу, даже чуть придерживая себя, чтобы не уронить герцогский престиж излишней торопливостью. Страха не было, потому что происходящее продолжало казаться ненастоящим, вывертом моего сознания, пожелавшего уйти от реальности. А может, потому, что убежать отсюда не получилось бы: помост подпирала толпа жаждущих интересного зрелища.

По ступеням я поднималась с улыбкой, высоко подняв голову и продолжая крутить в руках розу – она ничуть не увяла и радовала нежностью лепестков и ароматом.

Палач уже стоял на помосте, держа или, скорее, держась за огромнейший топор, на лезвии которого играли солнечные блики. Топор был острым, а руки ката бугрились мышцами. Эстефания права, умру я быстро. Но это почему-то больше не радовало.

Меня подвели к плахе. Лица людей смазывались в одно пятно. В желудке предательски забурчало. А еще я поняла, что хочу одновременно пить и в туалет. Но это от страха. Скоро я уже ничего хотеть не буду. Наверное, мой ангел-хранитель отвернулся от меня насовсем, а с ним ушла и моя удачливость.

Вместо них по ступеням поднимался толстенький улыбчивый священник. Точно, меня же должны напутствовать в жизнь вечную на глазах у публики. Представление пройдет по всем правилам.

– Добрый день, дочь моя, – приветствовал меня священник.

Подъем дался ему нелегко, и голос разрывался тяжелым дыханием, но священник торопился разделаться со своими обязанностями и не дал себе ни минуты отдыха.

– Разве может быть хорошим день, когда собираются казнить невиновного человека? И вы этому потворствуете, святой отец.

– Не упорствуй в отрицании, дочь моя, – он поморщился, – иначе привезут артефакт Истины, и твоя смерть будет не такой легкой, как от руки достопочтенного королевского палача.

Память услужливо подсказала, что артефакт Истины определяет степень виновности и наказывает в зависимости от нее. Смерть, которую он приносит обманувшим, не только очень мучительна, но агония продолжается долго, иногда несколько дней. Понятно, почему Эстефания выбрала плаху: как ни крути, она подлила королю смертельное зелье. Но я-то ничего не подливала, значит, невиновна и проверку пройду. Ангел-хранитель наконец-то вспомнил обо мне и выдал подсказку.

– Я требую проверки на артефакте Истины, святой отец, – повторила громко, усилив голос магией, и засияла, заставив священника зажмуриться.

Но иначе к моим словам не отнеслись бы серьезно. А так я в своем праве. Праве Сиятельной.

Толпа загудела, обсуждая свалившееся на нее дополнительное представление. Священник же скорчил такую несчастную гримасу, словно я обидела не только его, но и всю церковь в его лице. Дыхание его уже успокоилось, и голос стал мягко-обволакивающим, каким мог быть с самого начала, если бы его владелец не был столь тучен и тороплив.

– Не надо было во всеуслышание заявлять, тогда можно было бы изменить решение. А теперь… Теперь ты сделала свой выбор, дочь моя, – сказал священник, – и уйдешь без церковного благословения. Но я помолюсь за тебя, неразумное дитя, чтобы смерть твоя была недолгой. Я не оставлю тебя один на один с мучениями.

Но вид у него был такой, словно мучиться собирался он, а не я. Да и то сказать, при его комплекции тяжело стоять на жаре непонятно сколько времени. Так-то коротко благословил – и ушел в тенек, попил чего-нибудь холодненького, полюбовался на объявленное зрелище.

Артефакт привезли одновременно с королем. То есть король, конечно, приехал сам, и то, что он появился на огромном балконе здания Правосудия у меня за спиной, стало понятно по раздавшимся восторженным крикам. Наверное, нужно было повернуться и приветствовать его подобающим случаю реверансом. Но вот беда: в памяти не нашлось ни одного реверанса для плахи, поэтому поворачиваться не стала. Все равно он меня не помилует, так зачем проявлять уважение, которого я не чувствую? Он, можно сказать, собрался под корень вырезать цвет нации в моем лице. Женщины такого не прощают даже королям.

На помост внесли огромный артефакт с мутным кристаллом. Эстефании ни разу не приходилось видеть его в действии, но по рассказам она знала, что кристалл загорается либо зеленым – и тогда происходит оправдание, либо красным – и тогда он выбирает замену казни. Мучительную замену, поскольку артефакт был создан в незапамятные времена, когда о гуманных казнях и речи не шло.

Одновременно с артефактом на помост поднялся глашатай и объявил:

– Его величество король Теодоро Блистательный предлагает герцогине Эрилейской отказаться от проверки на артефакте Истины. Он дарует ей возможность отправиться пожизненно в монастырь.

Предложение было бы заманчивым, если бы я не была уверена, что оно исходит от придворного мага и что мне не только не удастся сбежать из монастыря, но и проживу я там недолго, скончавшись от какой-нибудь редкой лихорадки с удавкой на шее. Но даже если ошибаюсь, что за радость от жизни в монастыре? Нет уж, идти – так до конца.

– Я требую проверки на артефакте.

Священник издал горестный вздох. Не верил, что проверка закончится для меня хорошо. Что ж, на его месте я бы тоже не поверила. Тем не менее голос его прозвучал внятно, зычно и наверняка был слышен в самом отдаленном уголке площади.

– Виновны ли вы, ваша светлость, в покушении на его величество Теодоро Второго Блистательного?

– Я не имею отношения к этому покушению ни словом, ни делом, ни даже помыслами, – ответила, тоже усилив голос магией.

– Приложите руку к кристаллу, и да снизойдет на вас милость Двуединого.

Для этого мне пришлось развернуться к королевской ложе и пройти пару шагов – все было устроено для того, чтобы король смог насладиться зрелищем. Руку я приложила не без трепета – хоть и была уверена в том, что ни в чем не виновата, но человеческий фактор никто не отменял. Мало ли какие усовершенствования мог внести придворный маг, после которых артефакт укажет на виновность любого, кто к нему прикоснется?

Но кристалл под моей рукой зазеленел. Сначала неявно – возможно, сказывались мои сомнения, а потом все ярче и ярче, и под конец он сиял так, что не заметить это было невозможно.

Я подняла голову к королевской ложе и встретилась взглядом с королем. Боже, почему в памяти Эстефании не сохранилось, что он такой?.. Такой… В голове закрутились подходящие строчки из песни, с поправкой на пол, разумеется: