Лучший полицейский детектив - Молодых Вадим - Страница 22

— А на фига вам квартира? Работы, что ли, не хватает?

Он всё-таки отпустил доктора совсем — не хватало ещё вляпаться куда-нибудь.

— Ну, Антон… Девушка же… Это для умудрённой замужней какой-нибудь — трижды уже замужней! — встречи на стороне романтичны. Служебный роман, то да сё. Дежурство, новая недомашняя обстановка, острота, адреналинчик — вот её романтика, которая усиливает-украшает желание… Когда скрип старого домашнего дивана вызывает только мысли о покупке новой мебели… А это! Девушка же совсем! Для неё романтика пока ещё — это свой дом, в смысле, без родителей… Свой муж… То да сё… Ну, я и согласился квартиру снять… Не покупать же ей!..

На последней фразе, неосторожно и цинично вырвавшейся-таки из контролируемого плена риторики, Томас осёкся и замолчал.

— А кто хозяин этой хаты?

— Да бабка какая-то… Я толком и не знаю… А зачем тебе?

Малой снова уверенно завёл руку за шею водителя, давая понять, что тот рано расслабился. Машина опасно вильнула.

— Да это не я договаривался! — заголосил испугавшийся доктор. — Это она! Я только деньги даю.

— А не боишься переплатить?

Молчание. Непонятно было, от чего: то ли от угаданного червячка в мозгу доктора, то ли от его не предполагавшегося ранее наличия. Антон надавил посильнее… Не рукой — вопросом:

— Или девка такая сладкая, что о деньгах даже думать не хочется?

— Это нетактичный вопрос, — только и придумал, что сказать на это доктор, будучи снова испуганным и максимально осторожным в высказываниях насчёт дамы.

— Ладно. Расслабься, док. Во сколько у вас стрелка?

— С кем?

— С любовницей! С кем… Свидание когда?

— Антон, перестань! — джентльменская решительность была озвучена весьма истерично. — Я тебя прошу…

— О чём?

— …Она здесь не причём! — вторым и главным смыслом этого возгласа было «Я здесь не причём!».

— Успокойся, док. Раз ты приехал, значит и она придёт. Поворачивай обратно, вези меня назад. И тогда всё — можешь быть свободен. Ты мне больше сегодня не понадобишься.

— Нет! — Томас опять справился с волнением.

— Что значит нет?

— Нет! Не поедешь ты туда…

— Ах ты!..

Антон снова попробовал придушить доктора, но теперь тот стал откровенно сопротивляться. Завозились. Водитель вертелся, пытаясь выскользнуть-вырваться, изгибался и упирался — то в педаль газа, то в педаль тормоза. Машина с коробкой-автоматом дёргалась и виляла недолго. Резко припустив и забрав влево, она правым крылом вскользь прошлась по впереди идущему бамперу, врезалась в отбойник, разделявший встречные полосы и остаточным заносом развернулась под небольшим углом почти против движения — так, что лобовая и левая боковая, водительская, сторона стали встречными для идущих сзади машин.

Последнее, что, перед тем как выскочить, видел Малой — это был тяжёлый грузовик с многометровым капотом впереди кабины. Последнее, что он слышал, когда уже выпрыгнул подальше от дороги и поближе к бордюру на разделительной полосе, — это был предсмертный резиновый визг резко и однозвучно смятой, словно фольга с растаявшей шоколадкой, машины доктора, протаскиваемой ещё с полсотни метров людоедскими колёсами дизельного монстра.

Когда всё закончилось и стихло, Антон обнаружил себя сидящим на асфальте с отсутствием каких бы то ни было признаков каких бы то ни было травм. Вообще ничего! «В рубашке родился…» Одна неприятность — одежду теперь придётся чистить…

Успев упрекнуть себя за неуместную мелочность — шоковую, очевидно, — он подбежал — даже не прихрамывая! — к эпицентру… Эпицентру чего?

Трагедии, как оказалось. Прибывшие спасатели вскрыли своим «консервным ножом» жестянку и достали то, что было до аварии доктором.

Антон даже не мог дать себе отчёта в том, что сам факт гибели как таковой его совершенно не трогал. Он с поистине маниакальным упрямством судорожно стал протискиваться сквозь гущу спецов в униформе. Он расталкивал и материл не стесняясь тех, кто его удерживал, предполагая его шоковое состояние. Он, наконец, вырвался из цепких рук бывалых медиков из скорой помощи, но увидеть то, что хотел и на что невольно — подсознательно уже — рассчитывал, так и не успел. Он даже уколом транквилизатора не был избавлен от постигшего его враз ощущения фатальной и непоправимой теперь недостачи чего-то в жизни. Он скрипел зубами от злости и слабости — он хотел и не смог посмотреть внутрь головы доктора Томаса. И теперь никогда так и не сможет узнать, был у того мозг под черепом или нет!

После скандала в семье — первого настоящего по ощущениям, по «всё пропало!» — Диана проснулась во вчерашнем состоянии. Опустошённость давешнего вечера не удалось выспать… Да и как? Сна-то как такового не было. Приливами накатывало забытье. Дрожащими отливами — возвращение в явь. Наконец, как положено нервной ночью, стали терзать навязчивые вопросы: «А что, собственно, произошло? С чего меня так разбередила мужнина пьянка? Она ему по жизни мешает? — Нет! — Мне мешает? — Одному только моему моральному женскому эгоизму, пониманию, что мужу и без меня бывает неплохо… Материальная сторона ведь вовсе не страдает. Тогда что? Почему не спится?»

Проводя так минуты, потом часы в отнюдь не истерическом — развлекательном даже! — самокопании, Диана сумела детально восстановить вчерашний разговор… вернее, свою даже в истерике связную речь и несвязное даже в старании мычание мужа… и снова ощутила ту же, что и вчера, щемящую боль от одного только припоминания своего вопля о том, что не только «всё вокруг, но и она сама тут принадлежит Кире», с намёком — уловил ли по пьяни? нет, наверное — и на его собственную принадлежность благодетелю-папе.

Вот он, корень невроза! Словно бы всевышний для озарения Дианы заставил сначала её же уста раскрыться и озвучить неуловимую и неудобную истину. Значит любит её Бог, раз даёт понимание пусть даже таким способом…

«И ведь не первый уже раз в разных комнатах спим! Но никогда такого отчаяния не было… А может было? Наступало, да я сама не давала ему до ясности развиться? Точно! Мелочью оно представлялось… Не хотелось его… С чего бы, дескать. Дом — полная чаша. Счастье расписано на годы вперёд… Кем? Папой! Папой расписано-то!!! Это не наше счастье — это его покой… Потому и нужна ему наша любовь вся такая выставочная… Если она вообще была и есть… Удобство — вот что было и есть! Суррогат… Действенный, надо сказать… Надёжный!»

И тут как-то сами собой сквозь лёд памяти стали проступать тёплые по ощущениям моменты жизни с Кирой. И совершенно оправданно из своей неглубокой ещё «заморозки» оттаял первой радостной капелью последний банкет по случаю очередного их общего, а не только Кириного успеха — диссертации. Но как только тёплые капли недавней гордости за Киру — и за себя, жена ведь! — отметились звоном по льду замёрзшей души, то, словно мгновенная яркая молния, стрельнул и обжёг из памяти самый первый там взгляд на неё Антона — полный сухих слёз и невыкрикнутых слов.

«О, господи!» — аж до дрожи протряс этот взгляд из памяти, тяжело упавший на её разболтанную эмоциями психику. Бедная женщина даже вспотела.

«Нет! — взяла себя в руки мгновенно, как только подумала об успокоительных таблетках. — Нет и нет, Антоша! Ты — не вариант. С тобой не до таких переживаний было бы… Никакого аристократизма — сплошная борьба за жизнь в условиях нищеты».

Она подумала так в совершенно искренней ледяной твёрдости… Но и ощущая уже мягкость, когда вспышка обожгла и потухла, и после неё остался лишь слабый, хотя и устойчивый — первая любовь всё-таки! — огонёк в душе, окончательно тающей в действительно тёплых воспоминаниях.

Когда сидела и пила кофе на кухне, Диана ещё раз попробовала — и весьма успешно! — убедить себя в общей удаче своей брачной партии. Но и не отметить своего облегчения от того, что муж ушёл, и что она не отреагировала на его призывный к миру взгляд, тоже не могла. «Похмеляться, поди, отправился», — подумала она, впрочем, абсолютно беззлобно и успокоилась безо всяких таблеток и капель.