Степь и Империя. Книга I. СТЕПЬ (СИ) - "Балтийский Отшельник" - Страница 36

Тысячелетие мой народ угоняет двуногий скот Империи — а Империя не знает о нас ничего и ничего не может с нами поделать! Империя признает, что бессильна совладать со Степью — поэтому даже в законах Империи, захваченный в рабство признается мертвым. Империя законом утвердила — СТЕПЬ НИЧЕГО НЕ ОТДАЕТ НАЗАД!

Но с упрямством осла каждый новый Император собирает армию и идет воевать Степь. Империя очень хочет выход к южному морю, чтоб торговать с Халифатами, и Степь, в которой больше нет Степных Волков.

«Империи постыдно пасовать перед степными кочевниками и растить детей, чтоб они были проданы на рабских рынках!» Знакомые слова⁈ Именно это говорят ваши старосты и бургомистры, когда собирают новую подать на дополнительные стены или снаряжение для воинов, не так ли?

Но каждый Император оставляет гору трупов у горных проходов и уходит обратно, придумывать, что он скажет своим подданным и вдовам своих воинов. А мы вновь спускаемся с гор за рабами…

Караван, с которым доставили тебя, привез 200 голов двуногого скота, который по ту сторону гор считался «гражданами Империи». И это лишь один караван! Я вожу такие походы четырежды в год, а когда позволяет погода в горах — и чаще. И в Степи я такой не один! — Волк, заметив изумление на лице Минджи, решил, что удивил ее сложной цифрой. — Да, двести, а не «четыре раза по руке из двух рук»! Да, мы умеем считать!

Но Минджу поразило совершенно не это. Слова об Империи заставили зазвенеть в ее душе струны, о которых она уже забыла. А Волк продолжал говорить…

— У Императоров хорошие советники. Они не могут подсказать Императору, как победить Степь. Но они хорошо умеют держать в повиновении свое стадо. Да, для них вы — граждане Империи, такое же стадо, как и для нас. Им удобно, что есть мы. Мы — Враг! А Враг это то, что оправдывает поборы и налоги. Враг — хороший повод ограничить вольности и укрепить власть Императора.

— Умные советники 700 лет назад посоветовали одному из предков нынешнего Императора отменить рабство. И уже 700 лет «свободные люди Империи» сражаются с «бесчеловечными работорговцами»! Ура! Правда, в законах Империи появилась «человеческая рента», когда должник и члены его семьи могут быть забраны в «услужение» в возмещение долга на срок или бессрочно. Но это же совсем другое, верно?

— Другой хороший советник другого Императора сообразил, что плохо выглядит имперская армия, которая не может ничего сделать неуловимым ворам и похитителям. Степные воины выглядят неуязвимыми. А это плохо. Редкие мертвые тела картину совсем не исправляли. Да, мы тоже теряем людей в набегах. Ваши воины не беспомощные дети, они умны и сильны. Это — достойный противник. Но мы стараемся забрать всех своих раненных и убитых. А те, что попадают к вам в плен, умирают раньше, чем из них удается вырвать хоть слово. Способность умереть в нужный момент по собственной воле — наш секрет и благодаря ему мы храним и остальные тайны.

Кочевник прервался и подлил себе вина в литой кубок тонкой работы.

— Так вот, тот мудрый советник решил, что публичные мучительные казни захваченных врагов успокоят смердов. И действительно, люди толпами ехали в ближайший город посмотреть, как палач от рассвета до заката длит муки человека в одежде жителя Степи. Были умельцы, у которых человеческий обрубок без глаз, ушей, половых органов и других выступающих частей тела продолжал непрерывно вопить даже тогда, когда палач медленно тащил кишки из его вспоротого живота и умолкал лишь по знаку судьи, который приказывал закончить казнь до наступления заката. Ведь преступник, умерший ночью, может превратиться в злобный призрак, не так ли?

— Кстати, а тебе рассказывали эту сказку? Про душегуба, чья казнь продлилась до ночи и силы тьмы подняли его казненное тело. И только смелый Инквизитор ценой собственной жизни сумел победить чудовище? — вдруг неожиданно перескочил Волк. — Да? А про злобного барона Беделя, у которого было семнадцать жен и семьдесят семь детей, которых он кормил мясом крестьянских младенцев? Как же назывался этот сборник сказок для девочек, напомни?

— Мне читали это из книги «Искусство воспитания дочерей». — Минджа отвечала, и ей казалось, что эти детские воспоминания рассеивают злое наваждение, в котором она пребывает сейчас, что она вот-вот выскользнет из кошмарного сна.

— А знаешь ли ты хоть одну сказку нашего народа? Вот то-то… — опьяневший кочевник размахивал кубком, в котором плескалось уже совсем чуть-чуть. — Так вот, среди казненных не было ни одного воина Степи. Но все остались довольны: народ насладился зрелищем «справедливого возмездия», армия воодушевились, судейские и феодалы вычистили свои тюрьмы, страна сплотилась и успокоилась. А рабские караваны как шли на Юг, так и по сей день идут. И будут идти…

Волк снова подлил себе: «Так вот, первые три слова обозначают „скованных рабынь“. По большому счету, это двуногий скот, овцы на перегоне. Они проводят в Степи ровно столько времени, сколько нужно, чтобы прибыть на ярмарку, быть выставленной, купленной и отправиться в Дерзкий, грузиться в корабли. Почему три слова? Потому что это совсем разные рабыни: девчонки, не знавшие ни мужчины, ни собственных желаний; рабыни распечатанные, но не осознавшие пока собственной рабской потребности, и рабыни, чья восторжествовавшая рабская потребность превратила их в совершенных рабынь».

— Господин мой, ты говоришь так, будто каждая женщина — рабыня, — не выдержала Минджа.

— Не каждая женщина рабыня, — рассмеялся захмелевший кочевник. — Но каждая рабыня женщина. Из свободной женщины рабыню делает не естественная потребность женщины в мужчине, а отсутствие узды на этой потребности. Там, по ту сторону гор, женщине помогает воспитание, законы, одежда, под которой можно спрятать признаки желания, «право на отказ» и все такое… Гордость, честь, верность и прочие моральные ориентиры, которые цветут в цивилизованной атмосфере Империи. А здесь ничего этого нет. Грубый дикарь сует руку промеж ног почтенной матроне, еще неделю назад — верной жене единственного мужа. И почтенная матрона роняет ему на ладонь обильные капли мускуса желания. Потому что из одежды на бывшей верной жене единственного мужа лишь ошейник, который не скрывает ни ставших торчком сосков, ни запаха распаленной п@зды, которая жаждет, чтоб ей вставили.

— Знаешь, наши «партнеры с юга» готовы приплачивать за мать с дочерьми, старшую сестру с малолетками, тетку с племянницами. Когда девочка видит, как мать пресмыкается перед мужчинами, моля «Возьми меня, господин!». Когда девочка видит, как старшая сестра извивается от восторга и жадно облизывает капли с удовлетворенного мужского естества. Когда девочка видит, что худшим наказанием для рабыни оказывается не принуждение к близости, а лишение ее. Когда девочка видит, как рабыни украдкой удовлетворяют себя, пока одну из них кормит мужской плотью охранник и как рыдают те, чьи большие пальцы короткой цепочкой пристёгнуты к ошейнику именно для того, чтоб рабыня не могла удовлетворить свою потребность сама. Девочка тогда понимает, что другой судьбы у рабыни нет, и принимает свою рабскую сущность полностью. Из таких девочек после обучения получаются самые лучшие рабыни. Хотя из женщин Империи почти всегда получаются отличные рабыни.

— Ты клевещешь на женщин моего народа! — возвысила голос уже не Минджа, а Ирма. Ей показалось, что редеет ядовитый морок, затмивший ее разум. Но опьяневший степняк не обратил никакого внимания на неподобающий тон рабыни. В ее лице он сейчас пытался оскорбить всю ненавистную Империю.

— Твоего народа? В Империи сотни народов и сотни тех, кто растворился в ней, потеряв себя. Женщины всех народов Империи попадали в наши клетки и из всех получались рабыни. Из блондинок и брюнеток, рыжих и шатенок, стройных и коренастых, белокожих и смуглых, раскосых и круглоглазых. Чтоб подразнить тебя, я мог бы сказать, что из женщин Империи получаются лучшие рабыни именно потому, что женщины Империи прирожденные шлюхи. Но это не так. И мы и южные торговцы женским телом умеем сделать шлюху из любой. Ошейник и жало — отличные инструменты убеждения и воспитания. Мы занимаемся этим многие сотни лет, и Империя постоянно поставляет нам женщин. У нас было время научиться и довести эту науку до совершенства. Это несложно, когда понимаешь, с какого конца за это взяться — и он нетрезво расхохотался. — Смешно получилось. Скорее, каким концом…