Сборник бихевиорационализма - Елизаров Роман - Страница 33
- Предыдущая
- 33/40
- Следующая
Действительно, существуют инструкции к которым правомерен вопрос «почему?» Я их рассмотрю ниже и буду называть условными инструкциями. Однако этот вопрос правомерен в отношении далеко не всех инструкций, поэтому всеобщее логическое применение категории причины является рискованным, потому что во многих случаях поиск причин действия является излишним. Так излишне спрашивать «зачем вам надо переместить коляску?» Это просто идея, пришедшая в голову. Эта инструкция не имеет причины, причины имеют только условные инструкции, о которых я скажу ниже. При этом ниже будет ясно, что условные инструкции существуют только постольку, поскольку существуют безусловные, немотивированные и существуют ради них.
Я предостерег вас против логики, однако существует более легкий и «дешевый» взгляд на вопрос. Это позиция такого современного мыслителя-гиперформалиста как Делез.
Делез пишет в своих провокационных работах: «Такое переоткрытие стоической мудрости– удел не только маленькой девочки. Известно, что Льюис Кэррол вообще не любил мальчиков. В них слишком много глубины, да к тому же фальшивой глубины– ложной мудрости и животности. В Алисе ребенок мужского пола превращается в поросенка. Как правило, только девочки понимают стоицизм. Они улавливают смысл события и отпускают бестелесного двойника. Но случается, что и маленький мальчик оказывается заикой и левшой, а значит, улавливает смысл как двойной смысл поверхности. Неприязнь Кэррола к мальчикам можно приписать не глубинной амбивалентности, а, скорее, поверхностной инверсии – подлинно кэрроловскому понятию. В Сильвии и Бруно именно мальчик играет роль изобретателя. Он учит свои уроки самыми разными способами: на изнанке, на лицевой стороне, над и под, но только не в «глубине». Этот важный роман доводит до предела эволюцию, начавшуюся в Алисе и продолженную в Зазеркалье. Замечателен вывод первой части– победа Востока, откуда приходит все здравое, «субстанция того, на что уповают, и существование того, что невидимо».
Делез утверждает: «Глубина– больше не достоинство. Глубоки только животные, и оттого они не столь благородны. Благороднее всего плоские животные».
Таков смысл «Логики смысла» перекликающийся с «Представлением Захер-Мазоха» того же автора. Пример мифа, которому невозможно не подчиниться: «И потом, произнесенные слова идут вкривь и вкось, словно что-то давит на них из глубины, словно их атакуют вербальные галлюцинации, какие наблюдаются при тех расстройствах, когда нарушение языковых функций сопровождается безудержной оральной деятельностью (все тянется в рот, все пробуется на зуб, все съедается без разбора). «Это неправильные слова», – выносит Алиса приговор тому, кто говорит про еду. Но поедать слова– дело совсем другое: здесь мы поднимаем действия тел на поверхность языка. Мы поднимаем тела (на поверхность), когда лишаем их прежней глубины, даже если тем самым бросаем рискованный вызов самому языку. Нарушения и сбои теперь происходят на поверхности, они горизонтальны и распространяются справа налево. Заикание сменило оплошность [речи], фантазмы поверхности сменили галлюцинацию глубин, быстро ускользающий сон сменил болезненный кошмар погребения и муку поглощения. Бестелесная, потерявшая аппетит идеальная девочка и идеальный мальчик– заика и левша– должны избавиться от своих реальных, прожорливых, жадных и спотыкающихся прообразов».
Религия Делеза – идиотизм. Это впрочем вполне можно принять как позицию, ключевым словом к которой является слово «поверхностность». Будьте логичны означает будьте поверхностны. Делез призывает быть смелее, наглее, извращеннее в своей поверхностности.
В том-то и дело, что в обстоятельствах аристофановского «вихря» мудрец и создан «спотыкаться». Возможно, он прожорлив, жаден и что угодно, но это спотыкаться, брать паузу, даже ненавидеть – все это оправдано. Я во всяком случае протягиваю руку тем кто «спотыкается» в вихре формул и схем, тем кто слишком тяжел и не может скользить по поверхности формального подхода, но уходит на глубину содержания.
Я с удовольствием познакомлю вас с взглядами одного мудрого автора.
Французский мыслитель-структуралист Ролан Барт приводит пример мифического (по его определению) высказывания: «Предположим, я сижу в парикмахерской, мне протягивают номер журнала «Пари-Матч». На обложке изображен молодой африканец во французской военной форме; беря под козырек, он глядит вверх, вероятно, на развевающийся французский флаг. Таков СМЫСЛ изображения. Но каким бы наивным я ни был, я прекрасно понимаю, что хочет сказать мне это изображение: оно означает, что Франция – это великая Империя, что все ее сыны, независимо от цвета кожи, верно служат под ее знаменами и что нет лучшего ответа критикам так называемой колониальной системы, чем рвение, с которым этот молодой африканец служит своим так называемым угнетателям. И в этом случае передо мной имеется надстроенная семиологическая система: здесь есть означающее, которое само представляет собой первичную семиологическую систему (АФРИКАНСКИЙ СОЛДАТ ОТДАЕТ ЧЕСТЬ, КАК ЭТО ПРИНЯТО ВО ФРАНЦУЗСКОЙ АРМИИ); есть означаемое (в данном случае это намеренное смешение принадлежности к французской нация с воинским долгом); наконец, есть РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ означаемого посредством означающего.
К данной установленной причинно-следственной связи Барт относится неприязненно, стремясь изжить это логическое движение души, объявляет его мифом, буржуазным излишеством.
Барт утверждает:
«миф же – это язык, не желающий умирать; из смыслов, которыми он питается, он извлекает ложное деградированное бытие, он искусственно отсрочивает смерть смыслов и располагается в них со всеми удобствами, превращая их в говорящие трупы». «У угнетателя есть все: его язык богат, многообразен, гибок, охватывает все возможные уровни коммуникации, метаязык находится в его монопольном владении. Угнетаемый человек СОЗИДАЕТ мир, поэтому его речь может быть только активной, транзитивной (то есть политической), угнетатель стремится сохранить существующий мир, его речь полнокровна, нетранзитивна, подобна пантомиме, театральна, это и есть Миф».
Далее:
«Итак, существует по крайней мере один тип немифической речи, это речь человека-производителя. Везде, где человек говорит для того, чтобы преобразовать реальность, а не для того, чтобы законсервировать ее в виде того или иного образа, везде, где его речь связана с производством вещей, метаязык совпадает с языком– объектом, и возникновение мифа становится невозможным.
Барт высказывает взгляды в сущности совпадающие с моими: «Если я лесоруб и мне надо назвать дерево, которое я хочу срубить, то независимо от формы своего высказывания, я имею дело непосредственно с этим деревом, а не высказываюсь ПО ПОВОДУ дерева. Значит, мой язык имеет в этом случае операциональный характер, он связан с предметом транзитивным отношением: между мной и деревом есть только мой труд, то есть действие, это и есть политический язык; он репрезентирует природу лишь в той степени, в какой я её преобразую, это язык, при помощи которого я ВОЗДЕЙСТВУЮ на предмет; дерево для меня не образ, а смысл моего действия».
Однако же это заклинание у него остается таковым, призывом. Я в «Бихевиористской теории рационализма» изложил теорию подобного взгляда на вещи, которая в общих чертах совпала с такой формой мышления как программирование. Сейчас, в этой работе я дам более обширное развитие этой теории.
- Предыдущая
- 33/40
- Следующая
