Три минуты молчания. Снегирь - Владимов Георгий Николаевич - Страница 14

Майор Запылаев бросил свой документ заполнять, вздохнул.

– Ныркин, какой завтра отходит?

– Кто его знает. В диспетчерскую надо звонить.

– Н-да… Тем более, он же не знает, диспетчер, есть там этот Шалай в роли или нет. Кто у тебя капитан?

Я пожал плечами. Капитана я не успел придумать.

– В море, – говорю, – познакомимся.

– Врёт, – сказал Ныркин. – А может, не врёт.

– Ну, а кого-нибудь помнишь? Старпома? Дрифмейстера?

– Штурманов? – баба сказала из-за решётки. – Механиков?

– Во! Стармеха помню. Бабилов.

– Сергей Андреич?

– Точно.

Запылаев опять чего-то вздохнул.

– Телефон-то у него наверняка есть…

Это правда, телефон был у «деда», его за три года до этого депутатом выбирали в райсовет. Только не нужно ему было знать про мои похождения.

– Он же спит, – говорю.

– Что ж делать, разбудим. Твоя вина.

– И всё я пошутил. Никакой у меня не отход.

– Врал, значит?

– Ага, – я снова пошёл к лавке, – давай мне, старшина, комплект, я спать буду.

Майор Запылаев всё же набрал номер. Я так себе и представил – как в длинном-длинном коридоре, где сундуки стоят, корыта, холодильник чей-нибудь, а на стенах висят велосипеды, как там звенит, заливается звонок, – пока кто-нибудь нервный не выскочит, протирая кулаками очи, не нашарит выключатель, потом в другой конец не зашлёпает, к телефону. Потом к «деду» идут стучать – тоже подвиг, опять в другой конец шлёпай. Но «деда» нельзя не позвать, его и ругают, и уважают. И вот «дед» поднимается, кряхтит, накидывает бушлат, суёт ноги в тёплые галоши, идёт. И вся квартира, конечно, пристраивает уши к дверям – кому ж это он понадобился в столь поздний час? Любопытно, любопытно, «майор Запылаев из милиции», то-то нынче пошатывались, когда пришли. Нет, с «дедом» всё в порядке, матросик из его экипажа набедокурил – «в нетрезвом, конечно». Скажите, тысячу рублей размотал, не помнит где. Хорош экипаж! А «деду» он что – сын, племянник? Ах, этот, который всё к нему ходил, вроде подкидыша. Хорош подкидыш, с таким жить да радоваться. А старый-то за него просит, унижается, было бы из-за кого. Господи, и Ненил Васильна выбежала. Бог своих не дал, вот и носятся с прохиндеем великовозрастным, души не чают… Потом идут они двое между замочных скважин и молчат. Запираются в своей комнатёшке и друг другу ни слова.

Майор Запылаев положил трубку, погладил свой «внутренний заём» и насупился: что ж ему теперь с официальным документом делать?

– Оставлю на всякий случай. Жильцы пожалуются. Стёкла придётся тебе вставить. Договорились?

Я кивнул. Ничего, сквозь землю не провалился, только лицо как будто пятнами пошло.

– Я идти могу?

– Мотай! Хотя подожди, Лунёв с Макарычевым тебя отвезут, а то ещё где-нибудь попадёшься, снова придётся Бабилова будить.

Тут как раз и подъехали Лунёв с Макарычевым – злые как бесы. Макарычев платком ссадину зажимал на щеке, а Лунёв высыпал майору Запылаеву на стол гильзы от пистолета – штуки четыре, – оказывается, в международный конфликт им пришлось вмешаться, возле Интерклуба англичане подрались с канадцами.

– Весёлая ночка! – сказал майор Запылаев. – А придётся ещё, Макарычев, съездить, бича в общежитие свезёшь.

Лунёв поглядел на меня зверем.

– Так и будем, значит, работать? Мы задерживаем, а ты выпускаешь.

– Видишь, какое дело, Лунёв. Чем ты его воспитывать собираешься? Метлу в руки дашь – улицу подметать? Это ему приятный отдых. А вот он завтра в море идёт, в восемь утра, это проверено, так лучшей меры мы с тобой не придумаем. И рыбы мы тоже не наловим для государства, Лунёв…

– Пусть отдохнёт Макарычев, – сказал Лунёв, – сам свезу.

По дороге я Лунёва попросил подождать, зашёл в один знакомый двор и постоял там, задрав голову. Окошко на четвёртом этаже погасло. Я вернулся и сел в коляску.

Лунёв меня довёз, разбудил вахтёршу и на прощанье помахал мне рукой.

– Всё хреновина, не огорчайся.

Про деньги ему сказали.

– Спасибо, – говорю.

– Счастливо в море!

Я пришёл, скинул только куртку и тут же повалился на койку – лицом вниз. Заснул без снов, без памяти, как младенец.

Вахтёрша своё дело знала. Если кому в море идти, она всю общагу перевернёт, но тебя и мёртвого поставит на ноги. Постоишь, покачаешься – и оживёшь. Но уж соседям, конечно, не улежать. Все мои четверо проснулись, поглядели на чёрные окна и задымили в четыре рта. Сочувствовали мне. Шутка сказать – вместе неделю прожили! Тем более нам в одной компании уже не встретиться. Сегодня же на моё место другой придёт – как в том анекдоте: «Спи скорей, давай подушку».

Они себе покуривали, а я собирался. Чемоданчик ещё был крепкий, две пары белья на смену, три сорочки и галстук, и шапка меховая, и золотые часики, а пальто и костюм я на хранение решил оставить – одолжил у соседей иголку и химический карандашик, зашил в мешковину и написал: «Шалай С.А. Ждать меня в апреле. СРТ-815 “Скакун”». Вот всё, что я нажил. И ещё курточка. Ну, с ней ничего не сделалось, и кровь хорошо замылась, никаких следов. Да, вот и пачка осталась «Беломора», на сегодня хватит, а завтра можно и в кредит брать в лавочке у артельного. А если сегодня и вправду отойдём, то и деньги мне ни к чему, сами понимаете. Вот если б они были, тогда другое дело. Ну, ладно, что теперь говорить.

– Счастливо, негритята!

– Тебе счастливо, дикарь.

– Встретимся в море?

– Возле Фарер.

Мы посидели, как водится, и я всем пожал лапы – ещё тёплые, вялые со сна.

Сколько же раз я уходил отсюда? Дайте вспомнить. Ну, не из этой комнаты, все они на один лад: пять коек с тумбочками, стол под газеткой, потресканное зеркало на стене и картина – люди спасаются на обломке мачты, а на них накатывает волнишка, баллов так на десять – чёрта лысого спасёшься! На другой стене – пограничный дозор в серых скалах вглядывается в серое море, старшина ладошку приставил ко лбу – бинокль у него, наверно, в воду свалился. Да, без воды нам, конечно, не обойтись на берегу. Ладно, пускай висят. А я пошёл.

На выходе вахтёрша меня остановила:

– Погоди, сынок, у тебя за семь суток не уплочено.

Вот этого я не учёл Семь дней – это, значит, семьдесят копеек. Я вынул свои сорок. Она поглядела на меня поверх очков, вздохнула.

– У соседей не мог одолжить?

– Меньше десятки занимать – несолидно.

– Ладно, сама за тебя заплачу. Упомнишь?

– Забуду. Вы напомните, пожалуйста.

– Постой, я тебе пропуск выпишу.

Я показал ей, что у меня в чемоданчике, а пропуск порвал и кинул в плевательницу. Кому же его показывать? Той же вахтёрше.

– До свиданья, мамаша.

– Ступай, счастливо тебе в море.

Была ещё самая ночь, когда я выходил, со звёздами. Я пошёл по тропке, вышел на набережную. Порт переливался огнями, до самых дальних причалов, вода блестела в ковшах[19], и весь он ворочался, кипел, посапывал, перекликался тифонами и сиренами, и отовсюду к нему спешили – толпами, врассыпную, из переулков, из автобусов.

На углу Милицейской я остановился. Четверть десятого было на моих. Она уже там, на работе. Она минута в минуту приходит. Не то что я к отходу. Монеты у меня для автомата не было, но я зато способ знаю.

Подошёл там к трубке мужчина.

– Нельзя, – говорит, – она в лаборатории. И мы по личному делу…

– Ах, какая жалость! Тут к ней брат приехал…

– Из Волоколамска?

Так и есть, нарвался я на очкарика.

– Ну, нельзя – не зовите. Только передайте: тот самый звонил, ему сегодня в море, просил её прийти на причал. – Я ему сказал, какое судно и как найти причал. – Запомните?

С кем-то он там пошептался и ответил:

– Хорошо, я постараюсь.

– Вы-то не старайтесь, пусть она постарается.

– Она… по-видимому, придёт. Если сможет. Больше ничего?

– Нет, спасибо.

Так мы с нею и пообщались.