Самые близкие (СИ) - Доронина Слава - Страница 27

Она садится в машину, а я достаю сигареты. Пора бы завязывать, но не могу. Дожил, блядь. Со спортивной карьерой заканчиваю, подсел на легкое расслабление. Что потом?

На мгновение задумываюсь о Натали и ее пагубной привычке. Вот чего человеку не хватало? Или это от вседозволенности? Смотрю на сигарету и, морщась, выкидываю ее в урну.

На посту узнаю у медсестры, до скольких можно задержаться у Багдасаровой. Та говорит, что от силы полчаса. Оставив наличность, прошу, чтобы нас не беспокоили чуть подольше, и иду в палату.

Яна стоит у окна, обхватив себя за плечи. Я замираю в дверях, разглядывая ее. Такая она хрупкая, маленькая. Похудела сильно. Грудь правда стала заметно больше. Давлю порыв подойти и обнять. До хруста косточек сжал бы Яну в объятиях и стоял так, пока хоть немного не отпустило бы. Но не уверен, что отпустит и тяжесть на сердце станет меньше.

Яна медленно поворачивается и смотрит на меня. Сейчас мы один на один. У обоих было время осмыслить все, что произошло. Чувствую, как меня словно затягивает в какой-то густой и вязкий дурман. Подхожу ближе. Беру в ладони ее лицо. Яна не сопротивляется. Вообще, очень импонирует, что несмотря на взрывоопасный характер, она не истерит, не выкрикивает обвинения, хотя меня есть в чем обвинить. Неужели понимает, что я и без того сгораю в своей вине, не зная, как ее искупить?

— Знаешь, чего бы я сейчас очень хотела? — произносит Яна шепотом, глядя на меня широко распахнутыми глазами.

— Чтобы поцеловал?

Она моргает.

— Только это не будет означать ровным счетом ничего... — Ее голос надламывается.

Яна выглядит дезориентированной, уязвленной, беззащитной. Сердце опять сжимается.

— Я просто хочу…

Не дав ей договорить, льну к горячим губам. Ощущаю себя так, будто год бродил по пустыне, а теперь добрался до живительного источника. Пью Яну. И надо бы дозированно, мелкими порциями, но не могу с собой совладать. Ненадолго прерываюсь, сдвигая ладони на ее затылок. Мы смотрим друг на друга. А потом я опять на нее набрасываюсь.

Словно в прошлое вернулись. Нет ничего и никого. Только мы, влажность ее языка, тепло податливого тела. Яна стонет мне в рот. Так вкусно, что невозможно остановиться. Ничего невозможно! Лижу ее губы, всасываю, от переизбытка эмоций у меня как будто пробки выбивает. И мать твою, Яна отвечает с такой же страстью. Но потом вдруг вцепляется в мои плечи, сгребает футболку в кулаки.

— Хватит… Пожалуйста… Остановись…

Я отстраняюсь.

Наше дыхание сливается. Мы не сводим друг с друга глаз.

Дышать невозможно, меня всего колотит. Запаха и вкуса Яны слишком много. Опускаю взгляд к ее распухшим губам. Накрыло обоих, пиздец. Стараюсь переключиться, но почти не помогает. Я весь сейчас в ней.

Прижимаюсь лбом к ее переносице.

— Сложно себя контролировать рядом с тобой, — признаюсь.

— А когда не рядом?

Я ухмыляюсь.

Яна упирается ладонями в мои плечи, и я ловлю новую волну кайфа от того, что она сейчас близко. Опускаю руки ей на талию, сжимаю в объятиях. Зарываюсь лицом в ее волосы, и мы стоим так какое-то время. И дальше бы стояли, если бы не вибрирующий в кармане джинсов телефон.

Нехотя тянусь за ним. Думал, Янис звонит сказать, что они прилетели, но на дисплее высвечивается — «Натали». Яна замечает имя и тут же напрягается. Да блядь! Как же это не вовремя.

Встречаюсь с ней взглядом. Замираем оба. В ее глазах снова боль.

— Ответь ей! — бросает Яна с вызовом.

— Зачем?

— Что значит зачем? Вообще-то у нее ребенок умер. Ваш ребенок… Пусть у Натали проблемы с наркотиками, но ей тоже больно и нужна поддержка...

— Мимо, — отрицательно качаю головой. Сбрасываю вызов, и включаю беззвучный режим.

Завожусь моментально, когда кто-то начинает защищать мою бывшую. Яна это видит и тут же опускает глаза. Беру ее за плечи, заставляя на меня посмотреть.

— Если хочешь, мы поговорим. Но только без слез и успокоительных препаратов. Договорились?

— О ней?

— Обо всем.

Умом понимаю, что нам необходим этот разговор, но в глубине души мне страшно испытать боль, особенно там, где ее раньше не было. Наверное, единственный способ сбросить балласт — рассказать о том, что беспокоит. Потому что я не представляю, как дальше общаться с Андреем, да и вообще находиться рядом без чувства легкости, которое может прийти, только если открыться друг другу.

В прошлый раз я много плакала и мало говорила. Он терпеливо успокаивал. Я бы и сейчас рыдала на его плече, но устала лить слезы. Кажется, я готова выслушать Ковалёва, попытаться его понять. Возможно, даже простить. Но прощать придется не только Андрея, но и себя. За то, что проявила силу не там, где нужно. Надо было тут же ехать домой, когда врачи начали говорить, что с беременностью что-то не так.

Меня съедает чувство тревоги и вины, что не смогла сама родить ребенка. Что Алина больна, а я ничем не могу ей помочь. Шов этот от кесарева ненавижу, потому что он всегда будет напоминанием о моей глупости.

Хотя, может быть, моя импульсивность и отчаянность помогли сохранить жизнь нашей дочери, не позволили сделать аборт. Когда прихожу к Бусинке и смотрю на нее, при мысли, что я могла убить свою кроху, волосы шевелятся на голове. Врачи ведь как один предупреждали об ужасных патологиях и последствиях. Которых в итоге нет.

Ковалёв садится на кровать и увлекает меня за собой. Его близость заставляет нервничать. Губы горят от недавнего поцелуя. Эмоции и чувства по-прежнему сильные, но теперь как будто все иначе. Появилась стена, и каждый раз, когда хочу сделать шаг навстречу, я натыкаюсь на нее.

— Не знаю, с чего начать, Яна, — произносит Андрей, поглаживая мою спину. — С бабулей мне просто. Но ты не она. С тобой у нас с детства сложно строился диалог.

— Он вообще никак не строился. Ты отталкивал меня. Постоянно. И мы творили откровенную дичь.

— С моей стороны все изменилось после того, как Майкл тебя обидел. Помнишь тот день?

На мгновение задумываюсь. Стычек между мной и Андреем было предостаточно. Нам не мешало даже то, что жили мы порознь. Всегда находились способы и на расстоянии сделать друг другу больно, чем-то задеть.

— Твой сосед?

Андрей кивает.

— Он тогда попытался меня облапать и поцеловать. Мне не понравилось, и я попросила его перестать. А Майкл обозвал дурой и толкнул в кусты роз. У меня шрам остался. — Поднимаю руку и показываю небольшое пятно на правом запястье.

Его могло не быть, но рана нарывала, а я ковыряла корочку.

Андрей берет мою руку и целует шрам.

— Когда я узнал, что тебя незаслуженно обидели, впервые испытал такие сильные эмоции. Это была гремучая смесь из ревности, ярости, желания отомстить. Я не смог взять их под контроль. Выбежал на улицу и избивал соседа, пока нас не разняли. После того случая иной раз казалось, что я и тебя возненавидел за свои чувства. Ты еще, как назло, став постарше, начала отчаяннее добиваться моего внимания и мельтешить перед глазами.

— Ты избил Майкла? — потрясенно выдыхаю я.

— Да. Вы уехали на следующий день. Наверное, родители не стали тебе об этом рассказывать. Да и хвастаться особо нечем. Я сломал Майклу нос, ему потребовалась операция. Алёна и Янис оплачивали его лечение, меня в наказание закрыли на месяц дома. Но я ни о чем не жалею.

— А потом?

— Не помнишь, что было потом?

Неопределенно пожимаю плечами:

— Ты сменил фамилию. Поставил всех на уши своим решением, задел чувства Яниса. Он тебя как своего воспитывал, очень переживал из-за твоего поступка. Я тоже злилась на тебя. Ян не заслужил такого отношения...

— Знаю, — печально хмыкает Андрей. — Но отец тогда резко сдавать начал. Я улетел к нему, чтобы провести вместе последние месяцы его жизни. Мы много о чем говорили перед его смертью. Он признался, что не смог забрать меня у Алёны, после того как вышел из больницы. Все, что отец испытывал, глядя на меня, — страх. Боялся не справиться, не хотел брать на себя такую ответственность. Спустя время осознал, что сделал, но было уже поздно. По сути, он бросил меня, променял сына на свое спокойствие. А пацану ведь очень важно иметь тыл. С самого детства.