Президентский марафон - Ельцин Борис Николаевич - Страница 6
- Предыдущая
- 6/90
- Следующая
Александр Коржаков тоже нашёл свою «предвыборную технологию». «С трехпроцентным рейтингом бороться бессмысленно, Борис Николаевич, — говорил он. — Сейчас упустим время за всеми этими предвыборными играми, а потом что?»
Чего греха таить: я всегда был склонен к простым решениям. Всегда мне казалось, что разрубить гордиев узел легче, чем распутывать его годами. На каком-то этапе, сравнивая две стратегии, предложенные мне разными по менталитету и по подходу к ситуации командами, я почувствовал: ждать результата выборов в июне нельзя… Действовать надо сейчас!
Я решился и сказал сотрудникам аппарата: "Готовьте документы… " Началась сложная юридическая работа. Был подготовлен ряд указов: в частности, о запрещении компартии, о роспуске Думы, о переносе выборов президента на более поздние сроки. За этими формулировками — приговор: в рамках действующей Конституции я с кризисом не справился.
Ситуацию я для себя сформулировал так: ценой тяжёлой потери качества — выхода за конституционное поле — я решаю одну из своих главных задач, поставленных мной ещё в начале президентства. После этого шага с компартией в России будет покончено навсегда.
23 марта в 6 утра состоялось закрытое совещание с участием Черномырдина, Сосковца, силовых министров, главы администрации Николая Егорова. Я ознакомил всех с этим планом, сказал: «Вот есть такая идея. Высказывайтесь. Что вы обо всем этом думаете?»
Повисла тяжёлая пауза.
Неожиданно резко против этого плана высказался Анатолий Куликов, министр внутренних дел. «Компартия, — сказал он, — в половине регионов России контролирует местную законодательную власть. Она выведет народ на улицы. За всех своих подчинённых в этой ситуации поручиться не могу. Что будем делать, если часть милиции будет за президента, другая — против? Воевать? Это же гражданская война». Ту же позицию занял и Черномырдин, сказав, что не понимает, чем вызвана необходимость столь резких и необратимых ходов.
Но большинство участников этого утреннего совещания поддержали идею переноса выборов. «Борис Николаевич, — говорили мне, — вы же не отказываетесь от выборов, вы только переносите их на два года, поэтому обвинить вас в нарушении демократических принципов нельзя. Народ не хочет никаких выборов. Все привыкли к вам. И с коммунистами можно покончить только решительными действиями. Сколько лет они будут людям головы морочить, отравлять всем мозги?! Сейчас, может быть, тот самый благоприятный момент, когда это можно сделать. У вас пошёл рейтинг вверх, за вами все пойдут». Наконец я сказал: «Все понятно. Большинство — „за“. Совещание закончено. Идите, я подумаю сам».
Оставшись один, я все обдумал: решать надо сейчас, в течение суток. Откладывать такие вещи нельзя, иначе информация может просочиться. Опять почувствовал этот внутренний холод: я один должен принять решение и один отвечать за него.
Пока я находился в кабинете, Таня позвонила Чубайсу, позвала его в Кремль. «Папа, ты обязан выслушать другое мнение. Просто обязан», — сказала она. И я вдруг понял: да, обязан…
… Когда Чубайс волнуется, его лицо мгновенно заливается алой краской. «Борис Николаевич, — сказал он. — Это не девяносто третий год. Отличие нынешнего момента в том, что сейчас сгорит первым тот, кто выйдет за конституционное поле. Хотя, в сущности, и в девяносто третьем первыми за флажки вышли они. Это безумная идея — таким образом расправиться с коммунистами. Коммунистическая идеология — она же в головах у людей. Указом президента людям новые головы не приставишь. Когда мы выстроим нормальную, сильную, богатую страну, тогда только с коммунизмом будет покончено. Отменять выборы нельзя».
… Мы разговаривали около часа.
Я возражал. Повышал голос. Практически кричал, чего вообще никогда не делаю. И все-таки отменил уже почти принятое решение. До сих пор я благодарен судьбе, благодарен Анатолию Борисовичу и Тане за то, что в этот момент прозвучал другой голос — и мне, обладающему огромной властью и силой, стало стыдно перед теми, кто в меня верил…
После этой важной психологической и идеологической победы аналитическая группа с Чубайсом во главе стала главным центром принятия всех политических решений. Предвыборный штаб Сосковца перестал существовать.
Команда Чубайса развернулась в полной мере.
Социолог Александр Ослон, шаг за шагом, стал составлять социологическую карчу выборов — но не «среднестатистический» портрет россиянина, у которого Ельцин имеет двух — трехпроцентный рейтинг доверия, а конкретную, точную картину, из кусочков, сегментов, срезов общества. Вот тогда-то и выяснилось, что конкретный россиянин смотрит на вещи совсем не так, как «среднестатистический»! Служащие и «челноки», студенты и молодые специалисты, семейные сорокалетние люди и пожилые работающие пенсионеры, жители юга и севера, больших и малых городов — все ждут от выборов разного.
Во время обсуждения какой-нибудь очередной идеи, когда все замолкали, задавался вопрос: «А что думает народ?» Все глядели на Ослона. И он, углубляясь в свои тетрадки, выносил окончательный вердикт, что по такому-то поводу народ думает. Под этим условным именем — «Народ» — Александр Ослон и работал в аналитической группе.
Мы стали искать адресную подачу предвыборной программы, новую тональность, новый стиль. И переход от казённой лексики к живому и понятному языку, конкретный разговор с каждой группой людей об их проблемах, вызвал сначала замешательство, потом интерес. «Ельцин другой», — заговорили тогда многие с удивлением. И как результат, примерно с середины апреля рейтинг стал подниматься быстрее. Огромное значение имели, безусловно, и средства массовой информации. Журналисты поняли, что если они не хотят коммунистической цензуры, — нужно работать согласованно. Игорь Малашенко выстроил чёткую вертикаль в работе с телевизионщиками и журналистами.
Позже он проделал эксперимент — положил передо мной фотографии двух предвыборных кампаний.
На первой фотографии, нынешней, 96-го года, — толпа начальников и ожидающий их «за санитарным кордоном» испуганный люд (по-моему, вКраснодаре). На второй, старой, 91-го года, — огромная масса людей, оживлённые лица, сияющие глаза. Я увидел счастливое лицо женщины, которая тянет руку ко мне, к другому Ельцину, и чуть не заревел от боли. Впечатление было сильное. Ведь это было всего пять лет назад!
Я вспомнил ощущения от встреч с людьми, и все сразу встало на свои места.
… Было сделано главное — мы придумали саму стратегию выборов. Борис Ельцин — один из участников предвыборной гонки, а не только президент. Да, он вместе с остальными кандидатами борется за голоса избирателей: ездит по стране, встречается с людьми, активно ведёт кампанию. В её рамках проводится агрессивная молодёжная акция — концерты, плакаты, реклама, — но, по большому счёту, это огромная жизнерадостная игра, и в этой игре никто никого не принуждает, не заставляет, не запугивает («не выберете Ельцина, тут вам всем и крышка»), просто предлагает идти на выборы.
Я потом думал: как же точно и вовремя молодая команда перевела стрелки от надоевшей всем идеологии — на игру. «Голосуй, или проиграешь». Вся активная часть общества, в сущности, была втянута в эту игровую ситуацию: нажмёшь на одну кнопку — один результат, нажмёшь на другую — прямо противоположный. Как игра по телевизору. А человек в жизни в каком-то смысле — игрок.
Ещё один игровой момент — кампания с телевизионными роликами «Выбирай сердцем»: с телевизионного экрана простые люди говорили, что думают обо мне. Сейчас даже трудно представить, какой эффект дала эта кампания. Интерес к личности президента вырос. Народ удивлялся, задумывался. Настолько был силён контраст между сложившимся образом президента и этим призывом.
Избиратель как будто бы проснулся. Конечно, можно поставить на Явлинского, Лебедя, Жириновского, но готовы ли они гарантировать наше благополучие? Готовы ли они защитить людей от новых социальных передряг? Наверное, все-таки нет. А вот «новый Ельцин» — ожил, встряхнулся, может быть, опять поставить на него?
- Предыдущая
- 6/90
- Следующая
