Царь Александр Грозный (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 24

Григорий Борисович Васильчиков, Санькин посол в Персии, был им приближен и обласкан, так же, как и Пётр Алтуфьев и привык к тому, что царь, находясь от него за много вёрст, обращается к нему, время от времени, на прямую.

При наборе штата посольского приказа Санька лично «проводил тестирование» кандидатов на правильное понимание поручения, психологическую устойчивость.

В своё время, когда Санька пробовал заниматься йогой и медитациями, он научился терпеть боль и даже разработал, как ему казалось, соответствующие методики. Полагая, что послов могут пытать, дабы узнать секреты, Санька попытался ввести эти методики в учебный курс по подготовке послов. Однако даже после двух месяцев обучения, болевой порог у «будущих послов не повысился.

Тогда Санька установил каждому послу «сторожок», который в случае грозящей ему опасности, сигнализировал бы об опасности Саньке. Александр, после получения сигнала, просто «включался» в мозг терпящего бедствие и начинал действовать за него.

Санька изменил методики и при экзаменационных испытаниях курсанты просто, как им казалось, теряли сознание. На самом деле в простых случаях сознание им отключал Александр, а в сложных случаях брал тело под свой контроль.

При подготовке будущих послов Александр активно участвовал в тренировках духа в качестве контролёра состояния практикующих. Он по своему опыту знал, что психологическое самопогружение может привести к негативным последствиям, вплоть до сумасшествия. Бесы, Санька знал, не дремали. Когда-то давно однажды он с трудом вышел из медитативного пике в тёмную бездну, когда уже услышал визг и смех сатаны. Мозг и воля отключились. Он даже не мог вспомнить «Отче наш…» С большим трудом ему удалось вырваться из лап Тёмного.

Самое интересное, что такие практики были хорошо известны в монашеских кругах. И сам Максим Грек благословил их. Тот же патриарх убедил послов, что установившаяся после «тренировок» ментальная связь послов с Александром — «се благость и идёт от Духа Святого».

Санька передачей мыслей на расстоянии не злоупотреблял, но заверил послов, что то, что у них появляется в голове, ему становится известно сразу. Сие было проверено неоднократно и врать послам стало не резон. Для «обратной связи» была установлена контрольная фраза, после которой мысль, поступившая в голову послу, считалась «посланием». Фраза была простой и дурацкой: «Липа, липа, я сосна! Приём!». После этой фразы, посол должен был начинать записывать «сообщение».

Не откладывая в долгий ящик, Санька прямо из-за стола «связался» с послом в Персии и отправил ему пространное сообщение о надвигающейся беде, стараясь нагнать на шаха жути, дескать, что после Азова оборотни и шайтаны двинутся на Астрахань, а оттуда на Ширван. Посол, как разнаходился у себя в покоях и смог записать сообщение, не торопясь, с трепетным чувством, с толком и расстановкой. После принятия царского послания Григорий Борисович Васильчиков поцеловал пергамент, встал к образам и стал истово молиться, благодаря Бога за то, что дал особый дар слышать царя.

Ни в Константинополе, ни у крымского хана послов у Александра не было, ибо он отозвал их сразу по восшествию на престол, а новых слать не стал. Не хотел, чтобы издевались над ними.

Санька думал так: «Надо будет турецкому султану, пусть сам послов шлёт, а он, Санька, и так, узнает то, что ему надо». Он сначала приноровился пользоваться толмачами, пересказывая слово в слово то, что слышал в «записи событий». А через некоторое время и сам стал понимать, что говорят на чужих языках. Толмаческий перевод в его голове ложился на оригинал, и Санькина ментальная[3] сущность не только выдавала ему смысл сказанного, но и откладывалась. Так он набрал минимальный «словарный запас» и от переводчиков отказался.

— Есть тут купцы? — спросил Александр Салтанкула.

— Есть, как не быть. Мы торговлю не останавливали. Только пошлину берём. Как ты говорил, государь. Корабля четыре, пять в порту. Да на подходе остановили двух. Тебя ждали.

— Это хорошо. Пошли кого-нибудь, пусть позовут самых важных. Всё равно, за столом ещё долго сидеть, а с послами к султану надо срочно решать. Вдруг уплывут?

— Выход из порта ещё закрыт. Не уплывут, — усмехнулся Салтанкул. — Мы с братом думали, что ты захочешь с ними поговорить и предупредили их. Они ждут.

— Вот и зови.

Салтанкул подозвал стоявшего рядом охранника и отдал распоряжение, привести гостей, а потом обратился к царю.

— Как здоровье жены и сына, государь? Мы хорошо погуляли, когда узнали о рождении наследника, а отец, и до сих пор, наверное, принимает гостей.

— Ты же знаешь, здоровье твоей сестры и наследника в руках Богов. Обряды при рождении были все соблюдены. Ты же знаешь, наши правила идут испокон веку. Обойти никак нельзя. Сына допекали в бане пять дней. Уже оба во дворце.

— Странные вы, урусы. И Христу молитесь, и другим богам.

Санька посмотрел на Салтанкула.

— А вы? — сказал и усмехнулся он. — Не уж-то перестали молиться своим богам и молитесь только Христу?

Салтанкул тоже усмехнулся, но промолчал. Санька вздохнул.

— Как их забыть, когда такое вокруг?

Князь Вишневецкий, сидевший по левую руку от Александра, вдруг хлопнул ладонью по столу.

— Пся крев! — выругался он. — Не правильно всё это! Христос — свет наш! Если только ему молиться, любая тьма рассеется! Не нужны никакие другие…

Он не договорил, но Санька его понял. И был, в принципе, с ним согласен.

— Из-за того, что вы молитесь другим богам, и приходится терпеть всякую нечисть.

— Я другим богам не молюсь, — сурово возразил царь. — И не лайся мне!

Вишневецкий после рейда по Кавказу прискакал к Саньке и в категорической форме потребовал снабдить его новейшими винтарями с боезапасом, доукомплектовать донскими казаками и отправить брать Перекоп. Санька, заглянул ему в душу, винтарей не дал, сделал князю выговор и отправил брать Темрюк, выделив для казачьего войска, лошадей и фуража пять кораблей. Встретив сегодня Вишневецкого, царь отметил промелькнувшую по его лицу гримасу недовольства.

Вообще, отношения с подчинёнными у Саньки не складывались. Ни на кого, кроме Петра Алтуфьева, Санька положиться не мог. Этот верил ему искренне и свято. Даже молился Саньке Христа ради.

А все остальные только и думали, как обхитрить. Очень многие лишь сделали вид, что рады видеть его на престоле. Даже Адашев, спасённый Санькой от смерти трижды, часто кривил душой. Лишь страх перед неведомыми силами, с которыми якшался царь, останавливали Адашева от прямого неповиновения. Не все новые способы ведения государственных дел Адашеву были понятны и не все нововведения приветствовались им, хотя многие реформы придумал сам Адашев. Придумал, да передумал, когда увидел, что не очень-то они приветствуются «обществом»: родственниками, друзьями, влиятельными князьями, да боярами.

Санька и оставил Москву на Адашева, потому, что, по восшествию на престол, фактически исполнял программу реформ, разработанную Алексеем Фёдоровичем и начатую царём Иваном. Александр не был уверен, что реформы принесут пользу «Родине», но альтернативной программы не имел, вот и поплыл «по течению», оставив Адашева «крайним», зная, что реформы приведут к бунту.

Ещё во время возвращения Саньки из Усть-Луги в Москву они с Адашевым договорились, что царь подписывает все разработанные Адашевым указы и законы, но занимается «своими» делами. Дел у царя было по горло. Он и казну посчитал, наладив учёт по принципу «дебет-кредит», стену Московскую построил, снарядив орудиями и запасами, построил конные заводы, сельское хозяйство. Да много чего.

Хоть это всё было организованно Санькой только вокруг Москвы, но и оно сильно изменило жизнь крестьянского и работного люда.

Александр забрал с собой к устью Дона большую часть обученных им и его кикиморками воинов, однако не пожадничал, оставив около трёх сотен пушкарей и около шести сотен опытных ратников.

Не складывались у царя отношения и с родственниками. Своеволие, присущее русскому человеку, оказывается, было основной чертой черкесов, ногаев и остальных кочевых племён.