Страж (СИ) - Соболянская Елизавета - Страница 34

Разом постаревший Аристарх Петрович приказал похоронить сына и воспитанницу рядом – на Смоленском кладбище.

Вскоре вихрь революции смел все, но Зинаида Павловна с маленькой Лилечкой успели уехать за границу. Семья Байковых погибла от репрессий, голода и эпидемий. Уцелели только Мария Николаевна, умевшая с упорством истинной смолянки не замечать жизненных трудностей, и двое из пяти ее детей. Мельница так и не была достроена. В тридцатые годы ее сожгли, а в шестидесятые на том самом месте построили новый мукомольный завод.

В память об Алексее Аристарховиче и Катеньке остались две потертые фотографии, найденные любопытной Лилечкой в столе старшего брата и прихваченные ею в эмиграцию.

Глава 28

Община Кольвиль-сюр-Мер региона Нижняя Нормандия была довольно скучным местечком. Море, пляж, единственная церковь Богородицы и крохотный рыбный рынок, на котором на рассвете можно было купить устриц, крабов и только что выловленную рыбу.

Отец Луизы был рыбаком, а она стояла за прилавком на рынке, ловко вскрывая ракушки, потроша, нарезая и обжаривая рыбу, если покупатель готов был съесть покупку, не отходя. Кувшин сидра, лимонный сок и жаровня с углями всегда стояли наготове.

Только вот уже пять лет на рыбном рынке Кольвиль-сюр-Мер покупки делали солдаты в серой немецкой форме.

Мужчин в общине почти не осталось. Молодых женщин – тоже. Отец Луизы, старый Беланже, как называли его в деревне, не попал в призыв, потому что не имел двух пальцев на правой руке и сильно хромал на одну ногу. Еще до войны он попал зимой в шторм, и ему оторвало пальцы сетью. Ногу же Гийом Беланже зашиб, выбираясь на берег.

Тогда это казалось несчастьем, но с приходом немцев соседки завидовали Эмилии Беланже, ведь ее мужа точно не заберут в рекруты. Луизе тогда было десять, и она помнила, как мужчины покидали общину – под дулами винтовок. Их забирали в рекруты для новых «французских дивизий».

Остались старики и мальчишки. Впрочем, их хватало, чтобы собирать ракушки, ставить ловушки на крабов и кое-как возделывать яблоневые сады. А вот на приготовление сидра сил у уцелевших жителей не осталось. Не было лошадей, чтобы крутить сокодавильные прессы, таскать тяжелые корзины с яблоками, и некому было переливать сок в огромные кувшины для брожения. Яблоки теперь сушили на солнце и ели! Старики возмущенно ворчали: «Настоящий нормандец яблоки не ест, а пьет», но делать было нечего. Впрочем, сушеные яблоки немцы неплохо скупали в армейские пайки, так что община кое-как выживала. Но при ценах на одежду, инструменты и лекарства любая болезнь, прореха или сломанные ножницы сулили голод и смерть.

Овец в общине осталось всего две – и тех тщательно прятала у себя в доме старая Агнес. Когда-то ее «овцы соленого луга» давали лучшую шерсть Кольвиль-сюр-Мер, потому что кормились не только скудной травой, но и выброшенными на берег водорослями. Женщина пряла шерсть и вязала моряцкие фуфайки – теплые, гладкие, согревающие даже в море. Эти фуфайки теперь покупали немецкие офицеры, обходящие посты на продуваемых ветрами пляжах.

Община и раньше была невелика, а теперь в ней осталось едва три десятка человек, и не все из уцелевших дожили до весны.

Луиза поправила волосы, торчащие из-под страшного бурого платка, найденного в сундуке бабули, и постучала молоточком для отбивания мяса по жаровне, чтобы угли горели ровно. Все дорого. Уголь – дорог. Хлеб – дорог. Масла нет уже много месяцев. Если бы не море и не фруктовые деревья, половина общины уже умерла бы с голода. Или… как ее мама.

Эмилия была красивой женщиной, яркой и дерзкой. Она стояла на рынке и не позволяла солдатам расхватывать товар бесплатно.

– Заплатите, месье, – приговаривала она, – мне нужно кормить детей!

Солдатам и даже офицерам нравилась ее улыбка, теплые карие глаза и довольно светлые волосы. Поначалу они вели себя вежливо – покупали ракушки и рыбу, любили запеченных на углях крабов и сидр. А потом… Эмилия приглянулась офицеру, но отказала ему. Ее утащили прямо с рынка, обвинив в подстрекательстве к свержению германского владычества. Крики женщины недолго раздавались из здания комендатуры, утром ее выбросили на пляж куском мяса.

Соседки подобрали несчастную женщину, принесли домой, где она пролежала еще несколько дней, а потом тихо умерла, оставив мужа и тринадцатилетнюю дочь. Новорожденный сын умер от голода – в Кольвиль-сюр-Мер не осталось коров или коз, чтобы выкормить его.

Потом была тихая церемония прощания на маленьком общинном кладбище, а утром отец Луизы ушел в море. Его не было так долго, что девочка замерзла, стоя на причале, где жены, матери и сестры прежде встречали рыбаков. Солнце давно село, когда баркас Гийома наконец стукнул бортом о просмоленные доски, и Луиза поймала неловкими от холода руками причальный канат.

Отец был спокоен и молчалив – как всегда. Только лицо было абсолютно мокрым от соленых морских брызг.

Он вытащил из лодки корзину с уловом – почти пустую, и медленно побрел к дому, прижав к себе Луизу. С того дня девочка стала хозяйкой в доме. Она заняла на рынке место матери, но по совету старой Агнес стала прятаться. Огромная кофта поверх нескольких юбок – так и стоять теплее, и солдаты не обращают внимания. Сразу три платка, скрывающие лицо, волосы и плечи. Только руки на виду, но руки эти трудно назвать красивыми – они поцарапаны острыми краями раковин, разъедены морской солью, обожжены искрами жаровни. Ничем не привлекательные руки работающего ребенка…

И все же Луиза росла. Иногда ей отчаянно хотелось сбросить потертые, пыльные «маскировочные» тряпки. Надеть красивое платье, уложить волосы и прийти в церковь в воскресенье красивой и взрослой… Увы, уже через два года стало понятно, что маскировка нужна, просто необходима! Луиза быстро росла и, несмотря на скудное питание, округлялась.

Старая Агнес только головой качала и подсказывала подложить в грубые башмаки свернутую газету – чтобы прихрамывать, как отец.

Кое-как миновало пять лет. Луизе исполнилось восемнадцать. Снова пришла весна. Но жизнь на побережье стала еще труднее – рыбакам запретили выходить в море. Их баркасы отобрали или пробили лодкам дно. На берегу немцы выстроили бункер, и вокруг него постоянно ходили патрули, стреляя без предупреждения.

К весне умерла старая Агнес, за ней еще несколько стариков. Отец Луизы сильно сдал и больше сидел и грелся на солнце, чем занимался садом. Девушка была почти в отчаянии – что же делать? Как выжить? И вдруг на рассвете в начале июня над морем завыли низко идущие самолеты. Потом раздались близкие взрывы, и жители общины уже привычно нырнули в подвалы и щели, выкопанные за минувшие годы оккупации.

Сидели практически весь день, слушая грохот канонады, крики солдат и автоматные очереди. Когда все стихло, Луизу внезапно схватил за руку отец:

– Пляж! Беги на пляж, детка! Пока море не смыло то, что упало на берег!

– Что? Отец, что ты говоришь? – Непонятливо вскинулась девушка.

– Ты слышала гул и грохот? Корабли, самолеты, танки… Наверняка там сейчас куча разбитой техники, которую унесет отливом в море!

Больше Луизе объяснять было не нужно. В их скудном быту пригодится все – веревки, чехлы для сидений, сухпайки и фляги. Все, что получится раздобыть!

Она выбралась из погреба и помчалась на пляж, с ужасом разглядывая огромные воронки на булыжной мостовой в центре деревни. Другие соседи тоже выбирались из подвалов и, щурясь, осторожно спешили к морю. А там… Всюду лежали мертвые. Валялась разбитая техника, оружие, гильзы от патронов и снарядов.

Пляж в общине давно был поделен между семьями, так что люди разошлись по «своим» углам и начали торопливо собирать «трофеи». Кто-то снимал сапоги и ремни, кто-то не отказывался от простреленных плащей и кителей. Луиза с отцом дошли до той части пляжа, что считалась «их», и остановились. Тут лежал разбитый самолет!

– Сколько дерева! – обрадовался Гийом. – Можно будет сделать запас!