Китайцы. Моя страна и мой народ - Юйтан Линь - Страница 62

Постепенно возник определенный тип беллетристики, которая в переводе на английский язык выглядит крайне глупо. В недавнем важном заявлении одной политической партии читаем: «Те, кто попирают наш национальный суверенитет и вторгаются на нашу территорию, будут изгнаны! Тех, кто угрожают миру на земле, мы остановим! Мы полны решимости... Мы готовы приложить силы... Мы должны объединиться...». Современная публика отказывается принимать такого рода заявления. Ей необходимы более тщательный анализ современной внутри- и внешнеполитической обстановки, более детальное описание конкретных путей и способов «изгнания» агрессора и «остановки» нарушителей мира на земле. Такого рода дурная привычка в беллетристике порой приводит к абсурду. В тексте рекламы шелковых чулок объемом в 500 слов первая фраза звучала так: «С тех пор как были потеряны три северо-восточные провинции в Маньчжурии...».

Однако это не значит, что все китайские граждане простаки и глупцы. Наша литература полна общих рассуждений, но она совсем не проста. Наоборот, несмотря на некую двусмысленность и туманность этих рассуждений, она, как ни странно, создала удивительные формы выражения. Китайцы, прошедшие хорошую литературную школу, давно научились читать между строк и понимать истинный смысл написанного. Это иностранцы не способны читать между строк. Или все дело в отвратительных переводах, из-за которых утрачен т.н. скрытый смысл, или подтекст. И вот иностранные корреспонденты ругают Китай и самих себя за то, что неспособны понять заявление, в котором столько ничего не выражающих, хитроумно сплетенных между собой слов.

В Китае процветает искусство манипулирования словами, восходящее к односложной структуре вэньяня. А мы верим в слова. Мы живем в словах, и слова определяют наши победы и поражения в политической и правовой борьбе. Гражданской войне в Китае всегда предшествует война слов в форме обмена телеграммами. Публика прилежно читает этот обмен ругательствами, а также вежливые опровержения и даже бессовестную ложь, решая, какие из них лучше с точки зрения литературного стиля, в то время как над горизонтом нависают зловещие тучи. По-китайски это называется «сначала вежливость, потом оружие». Мятежная политическая партия обвиняет центральное правительство в «коррупции» и «распродаже страны врагу», тогда как центральное правительство более искусно требует от восставшей партии «сотрудничать в интересах мира», «приложить усилия к объединению нации», сетует на то, что «мы живем в эпоху смуты», и т.п. Одновременно армии обеих сторон копают глубокие окопы, и линии окопов этих армий все более сближаются. Партия, которая найдет более красиво звучащий лозунг, выиграет пропагандистскую войну, привлечет людей на свою сторону. Таким образом, мертвый язык стал языком обмана. Все дозволено, если вы сумеете исказить смысл слов.

Ниже мы приведем несколько примеров литературных приемов, которыми любят пользоваться китайцы. Когда правительство одной из провинций собиралось разрешить продажу опиума, оно придумало чрезвычайно умный «боевой клич» — всего из четырех слов: «Мы намерены запретить налогообложение». Именно такой лозунг, как никакой другой, принес успех местному правительству. После Шанхайской войны (высадка японского десанта в Шанхае в январе 1932 г.) китайское правительство перенесло свою резиденцию из Нанкина в Лоян под лозунгом: «Политика долгосрочного сопротивления». В провинции Сычуань некоторые милитаристы, заставляя крестьян выращивать опиумный мак, были настолько изобретательны, что придумали «налог на лень». Его должны были платить те, кто не хотел выращивать опиумный мак. Недавно в той же провинции ввели еще один налог, назвав его «налогом доброй воли». Он взимается сверх тех, которые суммарно в 30 раз превышали законно взимаемый сельскохозяйственный налог. Новый сбор должен был породить «добрую волю» в отношениях между крестьянами и солдатами, чтобы крестьяне отдавали деньги солдатам, а те не занимались бы мародерством. Вот почему мы между собой часто посмеиваемся над «простоватостью» «заморских чертей».

Лингвистическая катастрофа подобного рода возможна только в стране, где веруют в ложные языковые клише. К этому печальному итогу привела ошибочная методика написания сочинений в начальной школе. Современный китаец, наблюдая такие литературные уродства, может сделать одно из двух. Во-первых, он может избрать традиционный взгляд на литературу и рассматривать ее как чистую беллетристику.

Такая литература вряд ли нуждается в том, чтобы ею наслаждались, читая между строк. Во-вторых, он может потребовать более тесной связи между словами и мыслями, потребовать разработки новых литературных стандартов, создания нового литературного языка, наилучшим образом отражающего жизнь людей и их мысли. Другими словами, современный китаец должен отвергнуть засилье многословных статей, берущее начало даже не в политике, а в самой литературе. Однако он должен твердо верить, что лишь после упразднения этой негодной практики в литературе она исчезнет также и в политике.

Литературная революция действительно была необходима, и она произошла в 1917 г. под руководством доктора Ху Ши и Чэнь Дусю, которые выступали за то, чтобы писатели и поэты писали на разговорном языке байхуа. Прежде происходили и другие подобные революции. Хань Юй во времена династии Тан выступал против напыщенного стиля V-VI вв. и ратовал за возврат к безыскусному и ясному стилю, к разумным литературным нормам и к удобочитаемой прозе. Однако для него это означало возврат к литературе древней эпохи Чжоу. То есть Хань Юй придерживался ортодоксальных конфуцианских взглядов, он лишь подражал древним. После Хань Юя литературная мода то копировала стиль эпохи Чжоу, то подражала стилю эпохи Цинь-Хань. Когда сам Хань Юй стал «древностью», литература эпоха Тан в самые различные времена надолго становилась объектом подражания. Поэты эпохи Сун подражали поэтам эпохи Тан, а писатели времен династий Мин и Цин подражали собратьям по кисти времен династий Тан и Сун. Фактически литературной модой стало соревнование подражателей.

Только к концу XVI в. явился дальновидный человек, утверждавший, что «современные люди должны писать на современном языке». То был Юань Чжунлан, которому помогали два его брата. Юань Чжунлан посмел ввести в свою прозу просторечные выражения и даже сленг. Некоторое время его книги пользовались большой популярностью, у него были даже последователи, составившие «группу Гунъ-ань» (Гунъань — родина Юань Чжунлана). Он ратовал за освобождение прозы от формальных и стилистических условностей той эпохи. Писатель также считал, что в литературном творчестве важны лишь слова, которые вытекают «из-под кисти руки». Юань Чжунлан ратовал за личностный, индивидуальный стиль, поскольку, по его мнению, литература — это способ самовыражения личности (синьлин), которую нельзя подавлять.

Однако использование крылатых выражений и просторечий вскоре вызвало острую критику со стороны ортодоксальных придворных конфуцианцев, и во всех историях литературы XVII-XIX вв. Юань Чжунлана называли «легкомысленным автором» и наделяли другими нелестными эпитетами. Лишь в 1934 г. этот основатель личностного литературного стиля наконец был спасен от окончательного забвения. Однако даже у Юань Чжунлана не хватило смелости проповедовать использование в литературном творчестве байхуа, разговорного языка. На деле авторы популярных романов, отказавшиеся от тщеславных помышлений, были вынуждены писать на байхуа, чтобы читательские массы могли их понимать. Эти писатели создали фундамент литературы на байхуа. Поэтому, когда Ху Ши развернул движение за использование байхуа, подготовительная работа была уже проведена в течение предшествующих примерно 1000 лет — и Ху Ши это не раз подчеркивал. Все, кто стал писать в новом стиле, мог следовать прекрасным образцам. Поэтому всего за три-четыре года движение за байхуа достигло блистательных успехов.

После литературной революции произошли два значительных события. Во-первых, возник и сформировался индивидуальный стиль письма, не связанный никакими ограничениями, Его представителями стали братья Чжоу — Чжоу Цзожэнь и Чжоу Шужэнь (Лу Синь). Стоит обратить внимание на то, что Чжоу Шужэнь испытал сильное влияние школы Юань Чжунлана. Во-вторых, произошла «европеизация» китайского языка в области как синтаксиса, так и лексики. Первое было глупостью, а второе неизбежностью. Введение западных терминов стало необходимым, так как старая терминология не годилась для обозначения современных понятий. Эти перемены начались в 1890-х годах и связаны с деятельностью Лян Цичао, однако после 1917 г. темпы перемен возросли. Люди стали проявлять маниакальный интерес ко всему западному, и «европеизация» китайского языка лишь усугубила этот процесс. Однако «европейский» стиль был настолько чужд китайскому языку, что его преобладание не могло не быть кратковременным. «Европеизация» особенно отрицательно сказалась на переводах иностранных книг, которые изобиловали нелепостями и были непонятны среднему китайскому читателю.