Сокровище храма - Абекассис Элиетт - Страница 7
- Предыдущая
- 7/56
- Следующая
И тогда я вышел на середину зала, встал перед сидящими; рядом со мной стоял мой наставник Леви.
— Слушайте, братья, — сказал я, — слова человека, своими глазами видевшего непристойность, совершенную в нашей пустыне рядом с нашими пещерами. Свершилось убийство человека, а могилы наших предков в Кирбат-Кумране осквернены!
По рядам сидящих прокатился ропот. Одни читали молитвы, другие высказывали свое возмущение соседям.
— …Я ходил между разрытых могил, и я видел кости, сухие кости, выброшенные из оскверненных могил; кости были сухи! Но как сказал пророк, придет день и Господь духом своим облачит их в плоть и кожу и они оживут; ведь мне было видение, я видел их ожившими, и были на них плоть и кожа; они жили, наши предки-ессеи, жили, как вы, как я, и ходили они, как мы, их было множество, целая армия, готовая к бою!
Снова по залу пробежали сдавленные голоса и шепот.
Некоторые из сидящих вставали со своих мест, вздымали руки, взывая к Имени Господа, другие плакали, слыша это.
— Что происходит, Ари? — спросил Леви, когда в зале воцарилось молчание и все взгляды устремились на меня.
— Это убийство, — вновь заговорил я. — Преступление имитирует жертвоприношения наших бывших жрецов, Великих Коэнов. Я видел на жертвеннике то, о чем ведают только ессеи и ученые, ибо в том, что сделано, и заключается обряд последнего жертвоприношения перед очищением; я видел семь кровавых полос на алтаре. Сказано в наших текстах: «И соберет он на алтаре перед Всевышним горящие угли, и наполнит ими кадильницу, и возьмет он горсть ладана, и предстанет перед покровом. Он бросит ладан в огонь перед Всевышним; дым ладана закроет жертву на ковчеге, и он не умрет. И омочит он палец в крови быка и окропит им жертву с запада на восток, и проведет пальцем семь полос». Такое убийство могло быть совершено или, по крайней мере, поддержано только кем-то знающим наши ритуалы и законы!
Опять ропот возмущения пробежал по залу, эхом продолжив мои слова. К нему примешивался другой ропот, требующий мести. Под сводами раздался крик ужаса: все знали, какое наказание ждет виновного: он будет казнен по языческим законам.
Наставник Леви повернулся ко мне, и в зале поднялся невообразимый шум; все смотрели друг на друга, как бы желая убедиться, что хорошо слышали мои слова… Одни хмурились, другие дергали себя за бороду, а третьи в страхе ерзали на месте, посматривали на своих соседей, вздымали руки или потрясали в воздухе кулаками, требуя возмездия…
В первом ряду причитали старые Коэны, а левиты уже предавали анафеме преступника.
Затем Ханох, самый старый из многочисленных, сидевший в первом ряду, встал во весь рост. Как и на всех, на нем была белая туника, он был лыс, лицо изборождено глубокими морщинами, черные глаза метали молнии; подняв свой посох, он воскликнул:
— Да будет славен Бог! Народ, который шел во мраке, увидит яркий свет. Наконец-то пришел день! Наконец-то ты Спасешь нас. Наконец-то закончится столь долгое ожидание, которое длилось две тысячи лет, и мы войдем в Царствие Небесное! Он сделал тебя знаменосцем избранных и толкователем таинственных знаний! Братья мои, встаньте и единодушно провозгласите Мессию!
Наступило долгое молчание. Несколько свечей погасло. Пламя горящих колебалось от шепота и дыхания. И вдруг все сто многочисленных поднялись как один, все сто запели псалмы, завершив их Аллилуйей. Все лица были повернуты ко мне, на них лежала печать света и надежды; все смотрели на меня, а я смотрел на них. Я видел снизошедший на них Святой Дух, дух мудрости и согласия, дух спаянности и силы, дух знания и благочестия, и все были исполнены страха Господнего.
На следующее утро я встал очень рано, совершил утреннюю молитву и, приветствуя рассветную зарю, отправился в лагерь археологов. Там было пусто. Казалось, его эвакуировали: только двое полицейских оставались на посту, обеспечивая охрану. Передо мной, внизу, Мертвое море поблескивало под первыми солнечными лучами, отражая пастельные силуэты Моавийских гор.
Подождав немного, я увидел ее. Джейн выходила из своей палатки. Лицо у нее осунулось, вид был усталый, но бездонные черные глаза сверкали от проснувшегося солнца, а усыпанные веснушками щеки, уже покрасневшие от начинавшейся жары, не испытывали зависти к маслянистым утрам пустыни. Мы посмотрели друг на друга, радуясь встрече, несмотря на всю драматичность ситуации; мы будто вновь узнавали друг друга; но откуда шел отсчет? Издавна ли? Накануне, два года назад или со времен еще более отдаленных?
— Здравствуй, Ари.
И, как накануне, мы снова погрузились в звуконепроницаемый ларчик.
— Есть новости? — спросил я.
— Полиция ведет расследование. Они обшаривают весь район. Уже допросили бедуинов недалеко от нашего лагеря и жителей кибуца, который находится напротив. Нас они тоже допрашивали добрую половину ночи, сперва каждого в отдельности, потом всех вместе, чтобы сопоставить наши показания. А сегодня рано утром все ушли.
— Были результаты?
— Пока они ничего не сказали.
Я протянул ей фотографию профессора Эриксона, которую она дала мне накануне.
— Посмотри, — сказал я ей, показывая на рулон в его руке, — это не Медный свиток.
— И, правда, не похоже…
— Тогда что это?
— Не знаю.
— А когда сделана эта фотография?
— Недели три назад… Я сама фотографировала.
Она чуточку поколебалась, потом предложила:
— Выпьем кофе?
— Хорошо, — согласился я.
Мы вошли в большую палатку, служившую столовой, и она налила из старенького термоса две чашки кофе. Я сел рядом с ней.
— Расскажи мне все, — вдруг попросила Джейн. — Мне нужно, чтобы ты рассказал.
— Что ты хочешь знать?
— О твоей жизни среди ессеев… Ты счастлив?
— Счастлив… — повторил я с колебанием в голосе, которого мне очень хотелось избежать. — Сейчас уже не до счастья.
— Почему же? Нужно быть счастливым. Жизнь коротка и так непредсказуема…
— Я все сделаю, чтобы тебе помочь…
— Ты уже дал обет? — резко оборвала она меня. — Ты прошел церемонию посвящения?
— Я окончательно вступил в Союз. Я торжественно принял устав общины и дал обещание соблюдать все, что положено.
— Значит, ты уже никогда не можешь выйти оттуда?
— Ни под каким видом — ни под влиянием страха, ни от отчаяния, ни от любого испытания, имеющего отношение к искушению Сатаны…
Мы замолчали. Джейн посматривала на меня серьезно и доверительно, словно желая сказать: «Вот видишь, ты не изменился, зачем тогда думать, что ты можешь мне помочь?»
— Тебя сюда послали ессеи? — спросила она.
— Нет. Шимон. Шимон Делам.
— Я так и предполагала. Ты незаметен, никто тебя не знает, стало быть, ты вне подозрения. Ты сможешь быть его агентом, его секретным оружием…
— Я не секретный агент, — возразил я. — Я ессей.
— Любопытно… — протянула она. — Эриксон незадолго до смерти говорил, что готов к ней… Можно подумать, он вас искал… Он говорил, что ессеи существовали всегда, и на земле у них был Мессия, именно здесь, в Кумране.
Джейн опустила глаза, будто что-то увидела в своем кофе. Щеки ее горели, глаза блестели, она, было, открыла рот, но не произнесла ни звука. Ее смятение гулким ударом гонга отозвалось в моем сердце. Джейн Роджерс, археолог и протестантка, дочь пастора, была в шоке, и я не знал, чем ей помочь. Я почувствовал что-то вроде ожога в сердце, ощутил страшный гнев против своего бессилия.
— Ари, — чуть слышно произнесла она, — ты в порядке?
— Да, — ответил я, — все в порядке. — А как ты жила все это время?
Мы взглянули друг другу в глаза.
— Два года назад я готова была бросить все ради тебя… Потом решила, что все это напрасно… Когда я вошла в эту экспедицию, то не ради археологии, Ари…
— Я думал, ты меня забыла и утешилась.
Она печально улыбнулась.
— Не верь этому. Мне просто удалось смириться с твоим призванием.
— Джейн, я должен тебе кое-что сказать…
- Предыдущая
- 7/56
- Следующая
