Начисто - Резник Юлия - Страница 38

– Ясенька! – первой меня замечает мама. – Ты зачем встала, маленькая?

– Пусть зайдет.

– Но…

Игнорируя материнский протест, поворачиваюсь к Игорю. Выглядит он жалко. Хотя и бодрится. Директор охранного агентства, в которое, как оказалось, обратился Дым, беспокоясь о моей безопасности, объяснил мне, что я могу выдвинуть обвинения против Молотова. Шансы на то, что он сядет, достаточно велики, даже если Игорь не признает вины, и будет только его слово против моего. Но сейчас мне настолько все равно, что я никак не могу понять, зачем все это.

– Что ты хотел, Игорь?

Смотрит на меня с жадностью. Воспаленные красные глаза поблескивают от слез. Самое смешное, что я его понимаю. Вседозволенность правит бал. Власть дает крылья, которые постепенно возносят тебя над миром, лишая всякой связи с реальностью. На этой высоте не существует слова «нет». Здесь в топе твои желания, на алтарь которых ты готов принести любую жертву.

– Попросить прощения.

Его всегда сильный голос срывается. Надо же – из окна выпрыгнула я, а с небес на землю как будто он упал. И стоит теперь поверженный. Опустив сломанные крылья.

– На меня какое-то затмение нашло. Казалось, не выживу, если тебя потеряю. Сдохну.

– Ты удивишься, Игорь, но люди очень живучие.

Однако тот, словно меня не слыша, повторяет:

– А потом я правда чуть тебя не потерял и… – сглатывает, трясет головой. Слезы все же переливаются через край. Никогда не видела, чтобы он плакал. – Мне так жаль, Ясь. Так безумно жаль. Я столько всего передумал, пока ты там… – кивает куда-то за дверь. – Без сознания. Я не знал, выживешь ли ты…

– А я и сейчас не знаю, выжила ли, Игорь.

Наши взгляды с Молотовым встречаются. Я слышу, как вдох умирает в его глотке. Он хватается за сердце.

– Иди. Не надо нам говорить. Тебе хуже станет.

Да и бессмысленно это. Нет во мне прощения. Ни для него. Ни для себя. Я не могу простить того, что сделали с Климом. Отхожу к окну, из которого открывается вид на небольшой сквер перед больницей. Игорь еще какое-то время стоит за спиной, а после навсегда уходит из моей жизни, бесшумно прикрыв за собой дверь.

– Яська! Ты как, маленькая? Он тебе ничего не сделал?!

– Ну конечно, нет.

– Ну конечно?! – кричит мама, стряхивая слезы со щек. – Он чуть тебя не убил!

– Я сама себя чуть не убила.

Говоря это, я не сразу замечаю застывшего в дверях Клима. Вот же черт! Только этого мне и не хватало.

– Привет.

– Привет.

– Вы не могли бы нас на некоторое время оставить?

Мама напрягается. Я знаю, что ей это все не по душе. Что будь ее воля, она бы давно меня забрала домой, но мне все равно. С намеком указываю взглядом на дверь. А сама, окончательно обессилев, возвращаюсь в кровать и отворачиваюсь к стенке. Простите. Я дерьмовый собеседник.

Дым проходит в палату. Шоркают по полу ножки стула, и следом моего плеча невесомо касается его ладонь.

– Меня на днях выпишут. Отец больше не может оттягивать…

Очевидно, он ждет от меня какой-то реакции на свои слова. Я знаю. Но не могу ему дать то, что нужно.

– Ясно.

– А ты? Что ты думаешь делать?

Нет ни одной мысли на этот счет. Мне все равно. Жизнь обнулилась. Старые желания и мечты разбились. А новых… новых попросту нет. Я вообще не поспеваю за нашей реальностью.

– Наверное, вернусь домой. Мама никуда меня сейчас от себя не отпустит.

И все-таки я оборачиваюсь. Клим смотрит на меня из-под низко натянутой на глаза кепки. Дрогнув, пустота внутри касается оболочки. По телу идет рябь, а мурашки разбегаются кто куда. Слюны во рту становится слишком много. Я сглатываю. Нам нужно обсудить то, что случилось.

– Я хочу извиниться, – замечаем синхронно и снова замираем, будто животные, принюхиваясь друг к другу.

– Давай ты первый, – в конце концов, шепчу я.

– Я хочу извиниться за то, что не уберег тебя. Я… Черт. – Клим проводит здоровой рукой по щеке, сглаживая вздувшиеся желваки. – Я был уверен, что тебя охраняют лучшие.

– А я до сих пор в шоке, что ты позаботился об этом.

Точнее, была бы в шоке. Если бы хоть какие-то чувства могли пробиться сквозь корку сковавшего меня льда. Сейчас же я лишь краем сознания фиксирую факты, которые могли бы меня взбудоражить, поверни жизнь по-другому.

– Сама ты не сподобилась, – невесело ухмыляется Дым.

– Ты… удивительный мужчина. Я раньше таких не знала.

– Но простить ты меня все же не можешь?

Ледяную корочку плавит его горящий взгляд.

– За что мне тебя прощать, господи?

– Если бы не я, всего бы этого не произошло.

Я сажусь в отчаянной попытке ухватить мелькнувшую в голове мысль. Ледяная корочка трещит. Острые льдинки впиваются в горло.

– Значит, это правда?

– Что?

– То, что ты через меня Игорю мстил?

Клим растерянно хлопает глазами. Переворачивает кепку козырьком назад. И склоняется низко-низко.

– Боже мой. Он и тебе это сказал?

– Я не поверила.

Голос похож на карканье ворон, которые облюбовали деревья в сквере.

– А сейчас?

– А сейчас ты извиняешься. Разве не за это?

– Конечно же, нет! Какая ты у меня дурочка!

– Но ты сказал, что если бы не ты, то этого бы не произошло. – Моргаю растерянно.

– Да! Мне нужно было отойти, чтобы уберечь. Но я какого-то хера решил, что и отсюда справлюсь. Ты хоть можешь представить, что я чувствовал, когда понял, что облажался?

Дым берет меня за руку и утыкается лбом в край койки в попытке успокоиться, но ни черта у него не выходит. Плечи в рваном ритме вздымаются, спина ходит ходуном... Я сползаю ниже и, согнувшись в три погибели, утыкаюсь лбом в его затылок, чтобы разделить эту дрожь.

– Прости меня, пожалуйста, прости. Клим. Господи…

– Ну а ты за что прощения просишь, Ясь? Прекрати.

– Я не верила ему. Клянусь…

– Что ж тогда тебя поломало, девочка?

– Он сказал, что тебя изнасиловали дубинкой… из-за того, что я п-посмела т-тебя п-полюбить. И показал видео… А я так хотела п-помочь, я так хотела тебе помочь, Клим… Но просто не смогла ничего сделать. Ничего не смогла. Даже просто под него лечь.

Меня разрывает. Разрывает на части. Я пытаюсь взять себя в руки, чтобы все ему объяснить, но это, кажется, невозможно. Голос больше похож на скулеж. Половина слов тонет в громких надсадных всхлипах. А остальные – в безрезультатных попытках урвать между ними воздуха хоть на один вдох.

– Я не смогла. Не сумела это вынести. Мне так больно было, Клим. Так за тебя больно…

– Яся! Ясмин! Эй! Какое видео? Никто меня не насиловал. Ты чего?

Дым пытается меня вразумить, да только какой там! Разве можно вот так просто вытащить кого-то из ада?

– Их много, а ты один…

– Яся! – легонько встряхивает. – Посмотри на меня! Ну?! Что ты видишь?

Тот ужас. Мне так и не удается произнести это вслух из-за серии бесконечных всхлипов, но Климу как будто и не нужны слова. Зачем? Если он мои мысли читает.

– Нет-нет! Сосредоточься! Сейчас. Что ты видишь сейчас?

– Т-тебя.

– Правильно. И что я делаю?

– С-сидишь.

– Сижу. Ясь, смею тебя заверить, что человек, изнасилованный ментовской дубинкой, не сможет сидеть очень долго.

Пока я ошалело осмысливаю сказанное, Клим не сводит с меня глаз.

– Но ты же… Как? И рука сломана, и… Я видела, как тебя били.

Не дав мне до конца высказаться, дверь в палату открывается.

– Дым, время! – гремит наручниками конвоир. Я бросаюсь на Клима, оплетая его руками и ногами, как обезьяна. Не отдам!

– Еще пять минут. Пожалуйста. Очень надо, – как-то сдавленно просит тот, и я лишь в этот момент понимаю, что своими действиями причиняю ему боль. В ужасе отшатываюсь, но какой там. Клим только крепче прижимает меня к себе. – Тшшш.

– Две минуты. Развели тут балаган… – ругается конвоир.

– Осторожней, бешеная.

– Я боялась, что тебя потеряла.

– А я тебя чуть на самом деле не погубил.