Город имени меня (СИ) - Ру Тори - Страница 38

— Могу... наверное... — Я подбираюсь и почти праздную победу, ведь Юра только что подтвердил, что рядом со мной забывается, но окончание фразы натурально бьет под дых: — Да ни черта я не могу, Кир. Ты очень хорошая, но — нет. Я не приму этого, тем более от тебя, поняла?

Он встает и быстро уходит, а я остаюсь одна – ледяной ветер треплет волосы, забивается в нос и мешает вдохнуть.

"Нет" — это больно. Это значит, что моя версия прекрасного будущего никогда не случится. "Никогда" — это кладбище некогда живых, полнокровных надежд. Несбывшиеся надежды — это отрезанные пути к возможному счастью...

Я не хочу плакать, но слезы сплошным потоком сами текут по щекам. Здесь, на пустой крыше, одиночество достигает остроты лезвия, и я малодушно сбегаю в комнату, закрываю раму и задвигаю шторы. Голова вот-вот взорвется от ужаса и порожденной им дурной мигрени, легкие горят огнем. Нашариваю на стене выключатель ночника, в рюкзаке — вязальный крючок и нитки, забиваюсь в дальний угол кровати и сосредотачиваюсь на воздушных петлях.

Все просто — это не мой мир. Юра — не мой человек: эльфы при всем желании не способны любить хоббитов. Он прямым текстом сказал, что я ему не подхожу и, если продолжать надеяться на невозможное и корить себя за несоответствие, жизнь окончательно превратится в ад. Пора домой — взяться за то, что действительно в моих силах: разогнать пьяную шоблу, разобраться с упырем Кубиком, закончить последний курс, найти работу и идти вперед дорогами, которые для меня все еще открыты.

Утром я прекращу себя мучить — надену самые красивые вещи: как подтверждение, что сегодняшний день не был сном, а еще — как компенсацию за моральные страдания, оставлю Юре на долгую память вязаную пигалицу с пуговицами вместо глаз и пойду строить свой собственный город. И в нем не будет ярких, неоновых вывесок с именами тех, кто не принял чью-то любовь.

Вываливаюсь в прохладное дымное утро, впервые за несколько дней ощущаю под ногами твердую почву, но привычной уверенности в том, что я со всем справлюсь, больше нет — рядом с Юрой я слишком быстро отвыкла от одиночества и научилась быть слабой. На плечи давят километры атмосферы, исполинские размеры жилого комплекса, нависшего над головой, превращают людей в испуганных бесполезных букашек. Покачиваясь от одуряющего отчаяния и тупого бессилия, выхожу за кованые ворота с вензелями застройщика и, свернув за угол, ускоряю шаг.

Небо неуловимо изменилось — стало ненасыщенным и прозрачным, и, даже не глядя на календарь, можно понять: пришла осень. А с памятного холодного апреля, изменившего мою жизнь, прошло почти полгода.

Я целых полгода мучительно и безответно влюблена, и каждая встреча с Юрой напоминает красивый, болезненный, отлетевший по утру сон.

Теперь точно все. Я — упертая, не гордая, самоотверженная и отчаянная — оказалась бессильна перед призраком его бывшей. Зажмурившись, осторожно, на ощупь, прошла все ступени шаткой лестницы наших странных отношений и уперлась в тупик.

Намеренно культивирую в себе здоровую злость, но она не клеится к темному образу одинокого, вечно отстраненного Юры. Может, когда-нибудь в далеком будущем, я переборю свои комплексы и страхи и превращусь в серьезную деловую женщину, судьба нас снова столкнет, и Юра наконец разглядит во мне равную. Но это всего лишь самообман: он не мыслит такими категориями. Он просто не хочет никого к себе подпускать. Не хочет просыпаться...

А я смогу нормально дышать только тогда, когда часть живого, некогда чуткого сердца, где он поселился, отболит и отомрет.

Ежась от пронзительного ветра, прячусь под пластиковым козырьком остановки, терпеливо дожидаюсь автобуса, запрыгиваю в среднюю дверь и повисаю на поручне. В душе гуляет все тот же ледяной ветер – от него на ресницах наворачиваются слезы, а в сведенном спазмом горле застревает судорожный вдох.

По мере приближения к родному району неприглядная реальность становится все более осязаемой: вот они – кривые столетние ветлы, сломанные лавочки во дворах и кучи мусора возле переполненных урн. Сверяюсь со временем: через пятнадцать минут нас сгонят в актовый зал, и директриса начнет свою нудную торжественную речь. Домой не успеваю — нагряну после занятий. Хотя, если бы действительно хотела туда попасть, сделала бы все, чтобы успеть...

На подкорке всплывает трусоватый, бегающий взгляд отца, и я упираюсь лбом в затекшую руку. Он предал меня, предал все, что мы пытались вместе создавать. А я совершенно разбита и вовсе не уверена, что ради него опять готова сражаться с алкашами и... с Кубиком.

Телефон коротко жужжит в кармане пиджака, и от иррациональной надежды темнеет в глазах. Достаю его и тут же вспоминаю, что Юра не знает мой номер. Сообщение от Элины: она отвечает на вчерашний смайлик, говорит, что новые шмотки – «огонь», что рада за нас, а еще — подробно рассказывает о гостинице, где их поселили, и о теплом ласковом море за окном. Ныть, что ни черта у меня с ее другом не вышло, не собираюсь — не хочу разочаровывать Элю. Вместо этого представляю ее прозрачные, вечно грустные глаза и сдержанную улыбку, и на душе становится чуть лучше. Ярик и Элина сейчас наверняка плещутся в соленых солнечных брызгах, а остальные ребята смеются и подтрунивают над ними. Воображение тут же пририсовывает к идиллической сцене и Юру — он сидит в тени пляжного зонтика, курит и задумчиво смотрит на волны. Место Юры там, рядом с группой, но его там нет... А здесь к вечеру обещают сильный ветер и проливной дождь.

Подошвы новеньких лоферов шаркают по асфальту, из густых, все еще по-летнему зеленых зарослей выплывают серая кирпичная кладка шараги, и я погружаюсь в черное уныние — еще год в ее стенах кажется вечностью.

У кустов сирени собралась небольшая тусовка: Геля и ее товарки тайком разливают в стаканчики прозрачное пойло, курят, грызут семечки и смачно харкают под ноги. За каникулы местные дивы стали еще здоровее, задницы едва влезли в парадные юбки и брюки.

Спешу к гостеприимно распахнутым дверям, откуда доносится бодрый марш, но Геля замечает меня и гнусит:

— Шелби, ты? Не узнала, богатой будешь. Откуда шмот? Бутик грабанула?

Лезвие осталось в манжете олимпоса, на самом дне под завязку набитого клубками и вещами рюкзака, поэтому решаю не обострять и бубню:

— Расслабься, это паль.

— Ну да, паль... Я серьезно, Кирюх, откуда? — в мутных глазах Гели читается зависть и мольба: ей срочно нужен действенный рецепт, как вылезти из ямы и прийти к такому же успеху. Девки бросают опустевшие стаканчики в загаженную клумбу и увязываются за мной, а их предводительница продолжает наседать: — Любовника завела?

"Ах, если бы это действительно было так..."

— Угу... — Я приторно улыбаюсь. — Шикарного и взрослого. Такой тебе точно не по зубам, Гель.

Не люблю набивать себе цену, но привычка ставить Гелю на место сильнее меня. В конце концов, я же почти не вру. Только вот Юра мне не любовник. И не парень. И никогда им не станет...

Беты Гели посматривают с уважением, но сама альфа-самка вспыхивает и злобно прищуривается:

— Ну смотри, Белкина. Если врешь — за слова придется ответить!

— Отвали, а? — рычу и, оттолкнув тупую корову плечом, быстро иду к заплеванным ступенькам крыльца.

Речь директрисы ожидаемо не вдохновляет собравшихся в зале учеников, по ее окончании сонная толпа расходится по аудиториям и, гремя стульями, рассаживается на привычные места. Занимаю свое, устраиваю на пустой стул рюкзак и с опаской кошусь на соседнее здание. Мой дом. Отсюда наши окна не видны, но воплей, музыки или звуков драки не слышно, и, случись что-то плохое, тетя Валя бы обязательно позвонила.

Кураторша, брызгая слюной, полчаса распинается о том, как важно быть полноценными членами нашей "дружной группы, почти семьи" и многозначительно на меня смотрит. Подперев ладонью щеку, мрачно пялюсь и изо всех сил надеюсь, что она заметит мое преображение, задержит и спросит, откуда шмот, но она лишь безучастно улыбается, а потом и вовсе отпускает всех по домам. А я не хочу домой — так сильно, что подгибаются коленки.