Одноколыбельники - Цветаева Марина Ивановна - Страница 24

Теперь мы большие и боле

Не мальчики в юбках, – о нет!

Но память о нем мы уносим

На целую жизнь. Почему?

– Мне десять лет было, ей восемь,

Одиннадцать ровно ему.

Отъезд

Повсюду листья желтые, вода

Прозрачно-синяя. Повсюду осень, осень!

Мы уезжаем. Боже, как всегда

Отъезд сердцам желанен и несносен!

Чуть вдалеке раздастся стук колес, —

Четыре вздрогнут детские фигуры.

Глаза Марилэ не глядят от слез,

Вздыхает Карл, как заговорщик, хмурый.

Мы к маме жмемся: «Ну зачем отъезд?

Здесь хорошо!» – «Ах, дети, вздохи лишни».

Прощайте, луг и придорожный крест,

Дорога в Хорбен… Вы, прощайте, вишни,

Что рвали мы в саду, и сеновал,

Где мы, от всех укрывшись, их съедали…

(Какой-то крик… Кто звал? Никто не звал!)

И вы, Шварцвальда золотые дали!

Марилэ пишет мне стишок в альбом,

Глаза в слезах, а буквы кривы-кривы!

Хлопочет мама; в платье голубом

Мелькает Ася с Карлом там, у ивы.

О, на крыльце последний шепот наш!

О, этот плач о промелькнувшем лете!

Какой-то шум. Приехал экипаж.

– «Скорей, скорей! Мы опоздаем, дети!»

– «Марилэ, друг, пиши мне!» Ах, не то!

Не это я сказать хочу! Но что же?

– «Надень берет!» – «Не раскрывай пальто!»

– «Садитесь, ну?» и папин голос строже.

Букет сует нам Асин кавалер,

Сует Марилэ плитку шоколада…

Последний миг… – «Nun, kann es losgehn, Herr?»^[30]

Погибло все. Нет, больше жить не надо!

Мы ехали. Осенний вечер блек.

Мы, как во сне, о чем-то говорили…

Прощай, наш Карл, шварцвальдский паренек!

Прощай, мой друг, шварцвальдская Марилэ!

В Шенбрунне

Нежен первый вздох весны,

Ночь тепла, тиха и лунна.

Снова слезы, снова сны

В замке сумрачном Шенбрунна.

Чей-то белый силуэт

Над столом поникнул ниже.

Снова вздохи, снова бред:

«Марсельеза! Трон!.. В Париже…»

Буквы ринулись с страниц,

Строчка-полк. Запели трубы…

Капли падают с ресниц,

«Вновь с тобой я!» шепчут губы.

Лампы тусклый полусвет

Меркнет, ночь зато светлее.

Чей там грозный силуэт

Вырос в глубине аллеи?

…Принц австрийский? Это роль!

Герцог? Сон! В Шенбрунне зимы?

Нет, он маленький король!

– «Император, сын любимый!

Мчимся! Цепи далеки,

Мы свободны. Нету плена.

Видишь, милый, огоньки?

Слышишь всплески? Это Сена!»

Как широк отцовский плащ!

Конь летит, огнем объятый.

«Что рокочет там, меж чащ?

Море, что ли?» – «Сын, – солдаты!»

– «О, отец! Как ты горишь!

Погляди, а там направо, —

Это рай?» – «Мой сын – Париж!»

– «А над ним склонилась?» – «Слава».

В ярком блеске Тюильри,

Развеваются знамена.

– “Ты страдал! Теперь цари!

Здравствуй, сын Наполеона!”

Барабаны, звуки струн,

Все в цветах… Ликуют дети…

Все спокойно. Спит Шенбрунн.

Кто-то плачет в лунном свете.

В Париже

Дома до звезд, а небо ниже,

Земля в чаду ему близка.

В большом и радостном Париже

Все та же тайная тоска.

Шумны вечерние бульвары,

Последний луч зари угас,

Везде, везде всё пары, пары,

Дрожанье губ и дерзость глаз.

Я здесь одна. К стволу каштана

Прильнуть так сладко голове!

И в сердце плачет стих Ростана

Как там, в покинутой Москве.

Париж в ночи мне чужд и жалок,

Дороже сердцу прежний бред!

Иду домой, там грусть фиалок

И чей-то ласковый портрет.