Пленники надежды - Джонстон Мэри - Страница 4

Послеполуденное солнце изливало свой жар на дом и сад Верни-Мэнора, листья на деревьях недвижно никли, слепящая белизна дорожек резала глаза, и казалось, что все здешние цветы красны. Благоухание роз и жимолости тонуло в тяжелом, обволакивающем аромате белой акации. В саду в цветках лиан гудели пчелы, над спящими гончими жужжали никем не тревожимые мухи. Над длинным опустевшим причалом и зеленым бархатом приливных болот дрожал перегретый воздух, и смотреть на воду было все равно, что смотреть на синее пламя. С табачных полей доносился тягучий напев, а из голубятни слышалось тихое непрестанное воркование. Зной, благоухание и усыпляющие звуки придавали этому залитому солнцем пейзажу приятную дремотность.

В тени просторной террасы сидел хозяин плантации, развалясь в кресле и положив ноги на другое кресло. На сиденье третьего кресла стояла высокая серебряная кружка с хересом, а на его спинке висели пышный завитой парик и камзол из зеленого сукна, которые полковник Верни снял из-за жары. Из его длинной трубки поднимались редкие облачка синеватого дыма, заволакивая его румяное лицо.

Его умные серые глаза, смотрящие из-под седеющих волос, были полуприкрыты в ленивом довольстве, порожденном послеполуденным часом, выкуренным табаком и выпитым вином. По мнению полковника Верни, всё у него было хорошо. В минувшем году он собрал большой урожай и продал его со славным барышом; в нынешнем году урожай обещал быть еще более богатым. За последние месяцы полковник купил несколько рабов и подневольных работников, что давало ему право прибавить изрядное количество акров к своим и без того огромным владениям; земля, еще раз земля и все больше и больше земли — таковы были устремления и требования любого виргинского плантатора семнадцатого века. Как и было заведено в те времена, он был в одном лице плантатором, торговцем, членом Государственного совета, военным, по временам сочинителем и светским человеком. Ярый роялист, он близко приятельствовал с губернатором Беркли и к тому же имел красавицу-дочь, за благосклонность которой одна половина молодых дворян графств Йорк и Глостер была готова скрестить рапиры с другой. Так что мир полковника Верни был приятным, деятельным и давал ему обильную пищу для размышлений, которым он мог предаться в погожие послеполуденные часы.

Напротив сидел его родич и гость сэр Чарльз Кэрью. Он также курил трубку и пил херес, но на этом его сходство с полковником кончалось, ибо сэр Чарльз почитал делом чести выглядеть с иголочки во всякое время — как сражаясь на войне, так глазея на хорошеньких молочниц. Дневному зною было не под силу повлиять ни на безукоризненную элегантность наряда молодого человека, ни на изысканную непринужденность его манер. В руке он держал томик "Гудибраса"[12], однако мысли юноши не были сосредоточены на книге и вместо этого, как и мысли его родича, блуждали по плодородным полям плантации Верни-Мэнор.

— Ваше поместье в этом прекрасном новом свете поистине великолепно, — благозвучным томным голосом молвил он.

Плантатор отвлекся от дум о том, с какого участка своих новоприобретенных земель начать атаку на лес.

— Да, это недурное место для того, чтобы приятно прожить остаток своих дней, — благодушно ответствовал он.

— У нас при дворе сложилось совершенно превратное мнение о Виргинии. Должен признаться, что, прибыв сюда, я обнаружил, что не ошибся только в одном из моих ожиданий — ожидании найти здесь любезного и любящего родственника. — Тут сэр Чарльз благосклонно улыбнулся и учтиво склонил голову, глядя на своего старшего родича. — Я полагал, что попаду в дикую и грубую глухомань, а нахожу, что здешние места поистине подобны библейской Земле обетованной.

— Истинно так. Помнишь, что сказал Дрейтон?[13]

"Виргиния!

Ты рай земной"!

И это и вправду подлинный рай, в коем почти нет изъянов, после того как король вступил в свои права, если, конечно, не считать этих клятых фарисействующих квакеров и анабаптистов, и этих вопящих краснокожих чертей на наших рубежах, и угрозы восстания кабальных работников, и того, что Его Величество (да благословит его Бог!) и его Тайный совет обдирают нас еще более нещадно, чем сам Старый Нолл[14]. Надо думать, по их мнению, растущий на наших плантациях табак сделан из золота, как те растения, которые, как рассказывают, Писарро[15] видел в Перу. Но это прекрасная земля. Да ты только погляди по сторонам! — В голосе полковника зазвучало искреннее воодушевление. — В здешних водах полным-полно рыбы, на приливных болотах кишмя кишит пернатая дичь. Зимой воздух оглашается гоготом диких гусей. Когда они прилетают и улетают, их стаи застилают все небеса. В лесу олени только и ждут, когда ты всадишь в них пулю, а барсуков, лис, медведей, волков, пум и рысей здесь будет побольше, чем в Англии зайцев. Это такое наслаждение, когда ты скачешь во весь опор при морозном свете луны по мерзлой гулкой земле лесных полян, слышишь неистовый лай гончих и видишь перед собой на серебряном снегу стаю воющих волков. А летом лес бывает полон поющих птиц и таких дивных цветов, о которых в Англии можно только мечтать. От ягод земляники земля становится красной, а тут еще дикие арбузы, дикий виноград, тутовые ягоды, а орехов тут больше, чем белок, и эти орехи хороши. Здесь произрастает все. Здесь мировой сад. Что может быть прекраснее, чем зелень табака и початки кукурузы? А взять здешние величественные реки, истоков которых никто никогда не находил, ибо они таятся в Голубых горах близ Южного моря[16]. Виргиния, сэр, это Божья земля.

— А у вас не бывает столкновений с индейцами?

— Таких, о которых стоило бы говорить? Нет, с сорок четвертого года, когда на нас напали орды Опечанканоу, таких не бывало. То, что произошло между нами и рикахекрианами семь лет назад, не в счет, это были пустяки. Они полностью разбиты как здесь, так и в графстве Аккомак. Правда, выше по течению рек дьявол все еще силен, и до нас то и дело доходят рассказы о том, как краснокожие вырезают тамошних первых поселенцев вместе с их женами и детьми. А за большим водопадом на дальнем западе, в землях монаканов и в краях, простирающихся до Голубых гор — Сатана властвует безраздельно, но здесь, в низинах, все достаточно безопасно. Мы не страшимся дикарей. Хотелось бы мне, чтобы мы могли сказать то же самое про кабальных работников!

— Но чего именно вы опасаетесь от них?

— Трудно сказать, но вот уже год или более, как нами тут владеет какое-то беспокойное чувство. Все дело в этих клятых последователях Кромвеля, которых нам присылают сюда. Видишь ли, после благословенной реставрации власти Его Величества к нам присылают одну шайку бунтовщиков за другой: тут и индепенденты, и магглтониане, и люди пятого царства[17], и угрюмые шотландские пресвитериане — опасные фанатики все до одного! Многие из них сражались против наших в рядах железнобоких[18], а сейчас обожествляют память этого приспешника дьявола — Старого Нолла. У всех них хорошо подвешен язык, и они мастаки убеждать. Мы по мере сил стараемся их разъединить, приобретая не более пяти-шести этих малых на одну плантацию, и мы в верхней палате нашей Законодательной ассамблеи, Государственном совете, понимаем, что они — это опасная закваска. Если, упаси Бог, тут начнется смута, именно они и станут зачинщиками и разрушителями существующего порядка. А тут еще и другие преступники: разбойники с большой дороги, поддельщики документов, карманники и уличные грабители, от заботы о которых мы также освобождаем правительство Его Величества. Этих каналий тут немного, но каждый из них — это чумной очаг, заражающий более честных малых. Рабы — кроме, разумеется, мулатов из испанских и португальских владений в Вест-Индии, которые все сущие дьяволы, — недостаточно сообразительны, чтобы плести заговоры, но случись бунт, они превратятся в демонов, спущенных с цепи.