Дочь пирата - Джирарди Роберт - Страница 21

• Предыдущая
• 21/64
• Следующая

— Я угощаю. Пойдем.

— А что делать с водкой?

— Возьми с собой.

Они двинулись по булыжной мостовой, не касаясь друг друга, мимо каменных домов с окнами, закрытыми на ночь ставнями, повернули на узкую улочку, ведущую к площади с бронзовым всадником, простершим руку в сторону моря, и поднялись по лестнице. Таким образом они покинули Нижний город и очутились на тихой улице. Одни дома здесь были покрашены в бледно-голубой цвет с белой каймой, другие — в бледно-желтый с голубой каймой. Поверх терракотовых крыш Нижнего города Уилсон увидел гавань. Луна то и дело скрывалась за облаками. Невесть откуда выскочил черный кот, зашипел и исчез в переулке.

— Дурная примета, — сказал Уилсон, задрожав от страха.

Крикет обняла его, прижала к стене голубого дома и несколько раз поцеловала.

— Ну ладно, — успокоился Уилсон.

В конце улицы находился двухэтажный особняк. Фасад освещали три фонаря в форме сов. В узком холле стояли пухлое кресло и латунный горшок с каллами. Консьержка в черном платье, обычном для почтенного возраста, и грязном белом переднике сидела в кресле и дремала над журналом «Островной курьер». На обложке Уилсон углядел фотографию Майкла Джексона. От хлопка входной двери консьержка проснулась. Крикет обратилась к ней на португальском языке. Женщина ответила на повышенных тонах и несколько раз махнула руками в сторону Уилсона. После десяти минут горячих переговоров консьержка вынула из передника ключ, Крикет взяла его и повела Уилсона наверх.

В большой комнате с окном, выходящим прямо на прогал между городскими застройками и морем, оказалась двуспальная кровать на платформе.

— Это единственный стоящий номер, — сказала Крикет. — Остальные либо упираются в стену, либо над окном висит «сова». Кроме того, только здесь кровать достаточной ширины.

Уилсон кивнул, приняв информацию к сведению. Он безотчетно нервничал. Водрузив сумку на стул с сиденьем из камыша, он сунул руки в карманы брюк и прошелся по комнате. Все, что он увидел, — это овальный коврик на деревянном полу, нарисованную цветными мелками картинку (террасные поля Сан-Мигеля) и фотографию в раме: английская королева в малиновой униформе конных гвардейцев, пятидесятые годы. Уилсон посетил смежную комнату и обнаружил большую мраморную ванну на ножках в виде лап, каждая держала в когтях шар. Когда он вернулся к Крикет, она — уже без жакета и платья — стояла босиком около кровати и пыталась расстегнуть на спине черный бюстгальтер.

Уилсон, не вынимая рук из карманов, с удивлением наблюдал за ней, по шее катился пот.

— Эй! Ты не хочешь помочь мне? — спросила Крикет, застенчиво полуобернувшись.

Уилсон подошел к ней и дрожащими пальцами начал расстегивать лифчик. Спина у Крикет была гладкая и мускулистая, позвонки напоминали коралловые островки на мелководье. Наконец бюстгальтер упал на пол. Уилсон обнял Крикет. Так он постоял некоторое время. Когда он почувствовал, как соски Крикет под его ладонями становятся твердыми, сердце у него яростно заколотилось. Он развернул ее и слегка укусил мягкую кожу над ключицей. Крикет задрожала и потянула его вниз, и в следующий момент (Уилсон так и не смог сообразить, каким образом) он вдруг оказался голым, а ноги Крикет раздвинутыми. И они принялись кувыркаться на двуспальной кровати в неизвестном пансионате на далекой земле, окруженном со всех сторон глубокой мрачной ночью и Атлантикой.

Два дня они занимались любовью и рассказывали истории своих жизней. Солнце всходило и заходило над Фаялом и Пику, над Сан-Мигелем и Корву — над Азорскими островами и континентами, подобными трещинам на драгоценном камне мира. Они не замечали перемен, происходящих с солнечным светом, и лежали в забытьи, обнявшись, один внутри другого, как некая часть компромисса, который пользуется дурной славой, однако обеспечивает чередование поколений.

Уилсона восхищало тело Крикет. Казалось, ее вдвое больше, чем было Андреа. Мускулы ее спины и рук являлись следствием честной работы, а не спортивных упражнений — одного из видов праздности, и, лежа на ней, Уилсон чувствовал под собой нечто весьма фундаментальное. Единственное, что его беспокоило, — это руки Крикет. Они были толще его собственных и значительно грубее. Им приходилось держать такие вещи, к каким Уилсон никогда не прикасался. На них отразилась целая история труда и лишений.

Возможно, Крикет ощущала его беспокойство и, когда они занимались любовью, чаще пользовалась языком, чем пальцами, а потом прятала руки под простыней. Он испытывал определенное смущение от этого, хотя и находил ее застенчивость очаровательной непоследовательностью. «У каждого из нас, — думал он, — свои собственные секреты, тайные слабости». Утром третьего дня Уилсон взял ее за руки и попытался поцеловать в ладони.

Она испуганно отдернула руки.

— Ну, ну, не бойся, — сказал Уилсон.

За окном моросил дождь, и дневной свет был не ярче вечернего на иных широтах. Крикет отдернула руки:

— Нет, они безобразны, я их ненавижу.

— Ну, ну, как это можно ненавидеть часть самой себя?

— Очень просто, — ответила Крикет и повернула голову, так что дождь, скользивший по оконному стеклу, начал отбрасывать полосатую тень на ее лицо.

— Позволь, я посмотрю на них, — попросил Уилсон.

Крикет взглянула на него, медленно и печально вынула из-под простыни руку и протянула ему, словно посторонний предмет. Глаза у нее потемнели, а волосы на фоне подушки стали каштановыми.

— Не так уж и плохо, — солгал Уилсон.

Рука выглядела ужасно, она была жесткой, как подошва ботинка, вся в ссадинах. Уилсон мягко коснулся большим пальцем бугорков Венеры и Юпитера, по которым, как говорят хироманты, можно судить о наших помыслах и судьбе. Эти бугорки на ладони, обычно мясистые, были у Крикет твердыми как камень.

— Удовлетворен? — Крикет убрала руку под простыню и отвернулась от Уилсона.

— Ну и что? — сказал Уилсон. — Ты в отличие от меня занималась физическим трудом. И жизнь твоя отличалась от моей. Только и всего.

— Отличалась? Да моя жизнь была адом. — Слова прозвучали как констатация факта, а не как жалоба.

Уилсон коснулся Крикет, но она стряхнула его ладонь.

— А как насчет моря? Мне казалось, ты любишь его, — промолвил Уилсон, не зная, что еще можно сказать.

— Не будь идиотом! — отрезала Крикет и вдруг повернулась и положила голову ему на плечо. — Извини. — Она быстро погладила его по груди, будто нервный зверек пробежал. — Пойми, я пытаюсь стать другим человеком. Я была слишком агрессивной, добиваясь лучшей жизни, и очень одинокой. Я совершила несколько поступков, которые не дают мне спать по ночам.

— Какие, например? — По затылку Уилсона пробежали мурашки.

Крикет пожала плечами:

— Потом. Когда ты меня поближе узнаешь.

— Куда уж ближе! Ты что, переспала со всем экипажем какого-нибудь трампа[18]? Или убила кого-нибудь?

— Секс. Велика важность! До того как мы ушли в плавание, ты спросил: зачем ты мне на море? Тогда я тебе ответила, сам помнишь что. Вот еще одна причина: мне нужен кто-то, кому можно доверять, иначе у меня все внутри высохнет. Тебя грызла своя печаль, и я решила, что ты способен понять чужую.

Уилсон согласно кивнул:

— Это предчувствие беды.

Объяснение Крикет его не удивило. Он знал: невротическое состояние, которое делает его жизнь невыносимой, привлекает к нему лиц противоположного пола. Некоторые женщины слетаются на чувство страха перед неизвестностью, как пчелы — на мед.

— Мне знакомо это чувство, — сказала Крикет, и Уилсону показалось, будто она действительно поняла, о чем речь. — Ты готов потерять все в любой момент. Вот почему ты такой хороший игрок.

Уилсон с минуту поразмышлял и ответил:

— Возможно.

Во второй половине дня они впервые за двое суток оделись и сошли вниз в поисках пищи.

• Предыдущая
• 21/64
• Следующая