Криминальный попаданец (СИ) - Круковер Владимир Исаевич - Страница 3

Эти стилистические изыски промелькнули у меня в голове и сменились благодатным умиротворением. Вечно сохнущий рот наполнился слюной, я вынул из горячих батарейных ребер беляши, куриную ногу, распластал луковку и начал с беляша. Курицу оставил напоследок. Вот ведь, детская привычка — оставлять вкусненькие кусочки на конец еды!

Запив трапезу последним глотком пива, я потянулся за сигаретами. они у меня находились в пластиковой коробочке от какой-то импортной гадости, и среди них, как я помнил, было два вполне приличных бычка.

Нет ничего лучше, чем после легкой выпивки и приличного ужина затянуться крепкой сигареткой. Я точно помнил, что один из бычков «соверинг» — прекрасный вирджинский табак из Англии. Но ни бычка, ни коробочку, в которую я складывал предварительно подсушенные бычки, на месте не было. Не было в кармане бушлата, не было в кармане ватных штанов, не было ни в одном кармане пиджака. Ума не приложу, где и как я ее ухитрился посеять? Не стащили же ее у меня?!

Я повозился, вставая, размял ноги и потопал вниз, на улицу. Я хорошо согрелся, взбодрился и чувствовал некий подъем. В любом случае совсем без курева ночь могла превратиться в кошмар. Да и выпивки не мешало бы надыбать про запас. Ведь через пару часов алкоголь выветриться, начнет потихоньку подступать трясучка. А я с похмела буду совсем вялый, трусливый. Сейчас хоть какая-то уверенность проявляется.

Я открыл дверь и поморщился от морозного воздуха. Дверь вдруг обмякла в моей руке и превратилась в кусачее одеяло, а я уже не стоял в ночной Москве, а лежал в больничной кровати. И представления не имел ни о том, где я и не о том, кто я!

[1] В.Круковер, «Декадентские стихи»

[2] Максим Андреевич Далин — русскоязычный писатель, автор произведений в жанрах фантези, научной фантастики и даже детской прозы. Родился в 1970 году в Петербурге, где и живёт до сих пор.

Глава 2

Летит паровоз по долинам и взгорьям,

Летит он неведомо куда;

Я к маменьке родной заеду ненадолго,

А срок мне представлен на три дня.

Прости меня, мама,

Прости, дорогая! –

Вот всё, что я маме скажу.

Теперь я не знаю, в которую минуту

Я буйную голову сложу.

Изначальный вариант «Паровоза» был написан задолго до революции, а соответственно, и до появления на свет «официальных» авторов — Ивановского или Сечкина.

— Больные, приготовится к обходу! — голосила медсестра, заглянув в палату. — Сходить оправится и кровати заправить, сегодня сам главный будет обход делать!

Я спустил ноги на пол, нашарил плоские тапочки. Сильно пахло чем-то резким. Чем же это так противно пахнет? Ой, это же карболка. Вспомнилось как санинструктор в армии при помощи пульверизатора обрабатывал карболкой баню после ее посещения солдатами. И еще вспомнилось как, чтобы обезопасить от заражения грибком, нам, прежде чем приступить к банным процедурам, предлагалось встать ногами в таз с этим раствором.

Больничная рубаха и кальсоны на мне были мокрыми от пота, помнилось как колотило меня от высокой температуры, сон про то, что я — бомж, вспомнился. Но сильнее всего напомнил про себя мочевой пузырь, поэтому зашаркал ногами по сырому, вымытому с этой самой дезинфекцией, полу.

В туалете опять ударил по обонянию отвратительный запах, который излучали комья серо-белого порошка, насыпанного прямо возле унитазов. И опять память подсказала, что пахнет хлорка вкупе с другими отвратительными запахами туалета.

По возвращению поймала сестричка, протянув свежее белье:

— Переодевайся быстрей, скоро обход. Да и пижаму надень, ты теперь ходячий. Я тебе на кровать положила.

Что ж, дело хорошее. Только бы душ сперва принять.

— А помыться, я потный весь?

— Ну, положим, ты ночью был потный. Но горячую воду только после пяти дадут. Да и не стоит тебе пока рисковать, вчера еще в горячке метался, какое тебе пока мытье.

Что ж, пошел. Сменил белье, надел пижамные штаны с выцветшим узором, куртку с оторванным карманом. Клеймо больнице стояло на штанах спереди, я снял их и переодел наоборот, тем более что разницы между задом и передом не было, как и ширинки. Подумал, что надо бы и простыни сменить, но в коридоре раздалось многоголосье и я просто накинул одеяло и слегка подоткнул его под кроватную сетку.

В палате было еще несколько заправленных коек, но лежал я тут в одиночестве. И когда доктор с множеством сопровождающих вошел, я почувствовал себя как на расстреле под десятками любопытных глаз. Врач был как-то карикатурно айболитный: в очечках, с бородкой и фонендоскопом на груди. Рядом с ним шли, наверное, мой лечащий доктор — спортивный мужик лет тридцати без растительности на лице и старшая медсестра — полная дама с выбеленными перекисью волосами и прической паж — аля Мирей Матье. Откуда я все это знал — непонятно, но знал.

— Пациент доставлен шесть дней назад с ушибами и частичным обморожением. Диагностировано острое воспаление в легочной ткани, при котором, по клинико-рентгенологическим данным, пневмонический инфильтрат разрешается медленно. В настоящий момент у больного субфебрильная температура, потливость, утомляемость, общая слабость, вялость, кашель. Отмечается скудость проявлений при ярко выраженных рентгенологических изменениях в легких. В зоне пораженного сегмента выслушиваются влажные мелкопузырчатые хрипы, определяется укорочение перкуторного звука.

— Ну тес, ну тес? — главный врач посмотрел на дощечку с моей температурой, которую сняла со спинке кровати сестра, — ну тес, послушаем, разденьте больного.

С меня мигом стащили куртку и нижнюю рубаху, а доктор начал прикладывать холодный фонендоскоп к спине и к груди. Я зябко поежился.

— Почему в реанимационной палате холодно? — спросил главный.

О, я оказывается в реанимации лежу!

— С углем перебои. Кочегар ругается, что одна пыль, печи не могут набрать температуру. Мы уже в горздрав писали.

— Хорошо, сам позвоню. Ну тес, лечение выбрали правильное, добавьте еще витаминчиков ему в рацион и гематоген обязательно. Больной, вас как зовут?

— Он не помнит, ретроградная амнезия. Сегодня психиатр должен смотреть.

— Хорошо! Больной, есть просьбы?

— Мне бы помыться, пропотел…

— Горячая вода после пяти, вас проводят. Старшая сестра, позаботьтесь. Кто из студентов хочет послушать?

Желающие нашлись, так что я совсем задубел, пока будущие медики неумело прослушивали мои легкие.

Наконец толпа удалилась и мне удалось одеться. Я еще и одеяло на себя накинул. Бесила черствость врачей, как-то непривычно они себя вели. Даже видимость участия не изображали.

Но тут пришла сестра и принесла второе одеяло.

— Доктор распорядился, — сказала. — Одеяло хорошее, верблюжьей шерсти, не замарай.

И я подумал, что опять спешу с выводами. И еще подумал — а почему опять?

И как бы в ответ в сознании прозвучала песня, явно женская. Да и голос ощущался, как женский, хоть и слабенький — с невысоким диапазоном:

Смотри, как перевозят снег В небесной лодке. Какой короткий выпал век, Какой короткий. Чего искала, кем была, О чём мечтала?.. А снег осыплется с весла — И нас не стало.

Не стало неба и земли, Ни крыш, ни улиц, Как будто взрослые ушли И не вернулись, Как будто смотришь из окна И ждёшь ответа… Лишь лодка белая видна Над белым светом.

Очнёшься в городе пустом — Туман и слякоть. Уже не вспомнить ни о ком И не заплакать. Как скоротечен человек — И сам не знает. Качнётся лодка, ляжет снег, И полегчает…[1]

Я напрягся, несмотря на расслабляющую мелодию. Снег осыпался с весла бесконечно долго, он падал в пустой город, в туман и в слякоть… Казалось, сейчас вспомню, вот — вот…

— Больной, ваш ожидает психиатр, идите скорей!

Нет, я придушу эту бабу, такой голос противный!