Хранить вечно. Дело № 1 (СИ) - Батыршин Борис - Страница 39

- Давыдов Алексей и Гринберг Марк? - «лаборант» дождался наших «да» и «так точно», нахмурился и сделал пометку в своём списке. – Заканчивайте работу, приведите себя в порядок, переоденьтесь, пойдёте со мной. На всё вам две минуты, жду у выхода из цеха.

Мы с Марком переглянулись – тревожно, недоумевающе – и поспешили в подсобку, провожаемые удивлёнными взглядами товарищей по отряду.

…Похоже, жизнь готова выкинуть очередное коленце…

Из аэропорта Яков поехал к себе на квартиру. Не на конспиративную, куда он чуть больше суток назад привёз двух подростков, а на свою, где он поселился после возвращения из Закавказья. Там он служил с двадцать четвёртого года, занимая одновременно должности члена коллегии Закавказского ГПУ, уполномоченного Наркомвнешторга по борьбе с контрабандой, и ещё несколько ответственных постов, в том числе, и в советско-турецкой и советско-кавказских миссиях. Тогда же, в августе двадцать четвёртого, он поучаствовал в подавлении антисоветского мятежа, поднятого грузинскими меньшевиками. На рукаве его английского, горчичного цвета, френче, красовались тогда три ромба - знак принадлежности к высшему комсоставу РККА.

Уже к пятому сентября части Красной Армии и ОГПУ разгромили войска «Временного грузинского правительства, сумевшие ранее занять почти всю Западную Грузию. Далее последовали расстрелы – всего к стенке поставили до трёхсот человек, и в решении участи многих из них Яша Блюмкин принял живейшее участие – как и заместитель председателя Грузинского ГПУ, двадцатипятилетний подающий надежды чекист по имени Лаврентий Берия, получившийза подавление восстания орден Красного Знамени.

Надо ли говорить, что ни Яшу, ни упомянутого товарища Берия, ни других участников подавления восстания, вроде Соломона Могилевского, совесть не терзала. С какой стати? Если бы они оказались в роли подсудимых, господа меньшевики и их соратники тоже не колебались бы ни секунды. Такое уж тогда было время – время молодых, нахальных, энергичных и беспощадных. А ещё - не признающих слова «нельзя», как в отношении дела, которому они служили, так и в общении с начальством и своими соратниками. Подобный склад ума и пренебрежительное отношение к общепринятым нормам поведение (его привычка чуть что, хвататься за пистолет стала притчей во языцех, особенно, в московских окололитературных кругах) дорого стоили Якову Блюмкину. Сколько ушатов грязи было вылито на него - начиная с убийства Мирбаха, которое он продолжал считать самым значительным своим деянием, и до работы в Персии и Тифлисе - теперь уж и не сосчитать. В редкие периоды оседлой жизни он селился в Первом Доме Советов (прежде гостиница «Националь») или жил на квартире у кого-нибудь из друзей. И тольков двадцать пятом году, вернувшись в столицу, он озаботился тем, чтобы обзавестись постоянным жильём.

Дом, где он занимал просторную четырёхкомнатную квартиру на пятом этаже, стоял в Денежном переулке. В том же доме, в соседней первой квартире проживал нарком просвещения Луначарский. Яшу подобное соседство ничуть не напрягало – как и само расположение дома, окна которого выходили прямо на здание бывшего германского посольства. Кого другого подобное совпадение заставило бы искать другое жильё, или хотя бы подпортило настроение, но не таков был Яша Блюмкин. Никаких «кровавых Мирбахов» в его глазах не мелькало; он находил даже некоторое удовольствие в том, чтобы сидя на подоконнике, созерцать место своего триумфа.

Ключ – бронзовый, старой дореволюционной работы со сложной двусоставной бородкой – скрежетнул в замочной скважине. Квартира встретила своего хозяина не слишком приветливо – остатками весенней сырости, с которой так и не справились тёплые летние деньки, да затхлым, нежилым запахом, какой возникает в домах, надолго оставленных владельцами без присмотра. Он не был тут уже больше полугода, и даже вернувшись недавно в Москву после очередной константинопольской командировки, он так и не удосужился навестить своё жилище. Но Яшу это не смутило – его вообще мало что могло смутить. Для начала, он распахнул настежь окна, те самые, смотрящие на бывшее германское посольство. Вытащил из портфеля французскую булку, полфунта нарезанной ветчины - перед тем, как поехать домой, он заглянул на Тверскую в Гастроном № 1, бывший Елисеевский, и закупился продуктами, в том числе, и жестянкой хорошего чёрного чая, к которому ещё со времён Персии испытывал слабость. Отыскал в шкафчике на кухне полупустую бутыль керосина, раскочегарил примус, закурил оставшиеся со Стамбула папиросы с турецким табаком, сел к столу и задумался.

Во время недавней своей «командировки» по линии ИНО[1] - Блюмкин оказался в Стамбуле на роли ведущего агента-нелегала с псевдонимом «Живой». Для выполнения задания в его распоряжении имелась своя, никак, никак не связанная с советским Генконсульством резидентура. Яша сам подбирал и тщательно инструктировал этих людей: Льва Штивельмана, он же «Прыгун», легализованный как представитель фирмы, торгующей в Палестине и Сирии автозапчастями; его жену Нехаму-«Двойку», чья легенда была построена на торговле бижутерией по всему Ближнему Востоку (отличное прикрытие для курьера!), а так же её отца Мануса Альтермана («Старца»). Во время краткого визита в Париж по коммерческим делам (сам Блюмкин действовал под личиной персидского еврея Якуба Султан-заде, торговца древними еврейскими книгами, свитками, ритуальными одеждами и предметами культа) он завербовал и пятого члена своей команды, некоего Н. Шина, выходца из России, французского подданного, профессора музыки. В донесении в Москву, Трилиссеру, Яша характеризовал его как человека очень общительного, легко завязывающего связи, способного «проникнуть в любую среду» и привиться там». К тому же «товарищ Шин» имел открытый паспорт на Сирию и Палестину и, прекрасно зная Северную Африку и Ближний Восток, беспрепятственно мог получить визу в страну «конечной цели» и осесть там.

Казалось бы, всё готово для успешного проникновения в Палестину, где раньше дела у советской разведки не ладились. Между тем, работать там было нужно – этот недавно отторгнутый от Турции регион, на территории которого действовал британский мандат, был охвачен незатухающими конфликтами, предоставлял из себя тучные угодья, в почву которых требовалось бросить семена мировой революции. Но тут произошло нечто, не то, чтобы разрушившеепланы агента с оперативным псевдонимом «Живой», но уж наверняка внёсшее в них изрядную толику неопределённости.

Дело в том, что именно в Стамбуле пребывал тогда опальный Троцкий. Некоторое время он жил в здании Генерального консульства СССР, но позже снял небольшую виллу на одном из островов в Мраморном море – оставаться в Константинополе, кишащем белоэмигрантами, для «льва революции» было бы небезопасно. И именно на этой вилле состоялась его встреча с бывшим сотрудником его секретариата, ныне резидентом советской разведки, Яковом Блюмкиным.

Яша никогда не скрывал своего особого отношения к Троцкому, и Лев Давыдович прекрасно был об этом осведомлён. Положение сложилось весьма двусмысленное – с одной стороны, Блюмкин не имел прямого распоряжения руководства наладить связь с изгнанником, но с другой – Трилиссер, инструктируя агента «Живого» перед отбытием, посоветовал «приглядывать за нашим выкидышем». Это можно было рассматривать, как руководство к действию, а то и прямое распоряжение, если бы рекомендация была дана в письменном виде, или хотя бы в присутствии третьего лица. Но «Старик» (под этим псевдонимом проходил в оперативных документах сам начальник ИНО) был слишком хитроумен и острожен, и никаких следов та беседа не оставила – кроме смятения, зароненного в душу Яши, и без того испытывавшего симпатию, а, пожалуй, что и трепет перед изгнанником. Надо полагать, и сам Меир Абрамович не забыл письмо «Блюмкина», присланное из Германии, куда его ненадолго занесли книжно-коммерческие гешефты Якуба Султан-заде.