Хранить вечно. Дело № 1 (СИ) - Батыршин Борис - Страница 38

Впрочем, если тебе что-то непонятно – проще простого спросить, не так ли? Особенно, когда есть у кого.

- Что это у тебя? – стараясь, чтобы вопрос звучал как можно небрежнее, я протянул руку к проволочной хреновине. Но не тут-то было – Татьяна спрятала её за спину.

- Так расскажешь, где вы пропадали, или нет?

Я пробурчал что-то типа «некогда, вон, сколько дров ещё…» в ответ на эту наглую ложь Татьяна упрямо тряхнула мокрой шевелюрой, отчего капельки и ряска полетели во все стороны. Я невольно залюбовался этим зрелищем – а особенно, мокрой, в облипку, майкой. Да, бюстгальтеры у комсомолок явно не в ходу… и не надо.

Она перехватила мой взгляд и слегка покраснела.

- Ладно, не хочешь - не говори. Я хотела узнать: ты думаешь возобновлять тренировки?

- Тренировки? – я не сразу понял, о чём речь. – Ах да, конечно. Но..

- Никаких «но». Приходите сегодня с Марком, а я предупрежу девчонок. Кстати… - она хитро глянула на меня . – Маруся все глаза выплакала, когда вы пропали. Только пообещай, что Марку не скажешь!

И, прежде чем я успел ответить, повернулась и побежала к палатке своего отряда. Я проводил её взглядом – биолокационную загогулину Татьяна по-прежнему держала в левой руке.

Вот уж точно, сюрприз на сюрпризе… А Марку я действительно ничего не скажу – пусть сам не зевает, не маленький!

…а всё же, почему никто, кроме Татьяны, даже не подумал поинтересоваться причинами нашего отсутствия?..

Тренировка состоялась, но прояснить взволновавший меня вопрос я не смог – не хотелось говорить при Ольге с Марусей, да и сама Татьяна пришла на занятие без «рамки».Выполнив комплекс упражнений на растяжку и позанимавшись с шестами – от них даже руки не успели отвыкнуть, что такое три дня перерыва, ерунда! – мы разбились на пары и принялись отрабатывать связки ударов и уклонений. Я на правах «мастера и тренера» прохаживался от одной пары к другой и с удовольствием подправлял положение девичьих ножек, плеч, и талий. И как-то само собой получилось, что возле Татьяны я задерживался чаще, чем возле прочих своих «учеников». Кажется, под конец занятия она что-то такое заподозрила, но виду не подала – по-моему, ей это нравилось. Только играли в серых глазах озорные чёртики, заставляя меня принимать строгий вид и переходить на сугубо официальные выражения, типа: «товарищ Макарьева, примите правильную стойку «Гунбу!» вместо ласкового «Танюша, лапочка, когда становишься в «позу лучника» – переднюю ногу согни в колене, талию прямо, а грудь выпяти… вот так…»

И лёгким, более похожим на ласку, нажимом между лопаток показать, как именно.

Гормоны мои, гормоны… хорошо, что над вами есть сейчас разум далеко уже не молодого мужчины ухитряющегося как-то держать вас в узде. А то ведь, и вправду, взрывное сочетание – с энергией и пылом молодости, на которые накладывается более чем солидный интимный опыт выходца из совсем других времён – да тут все девки будут наши! А это никуда не годится – порядки в коммуне строгие, а в плане «личных отношений», так и особенно. Нам – мне и Лёхе Давыдову – тут ещё жить, а потому наступаем на горло собственной песне и изо всех сил стараемся не обращать внимания на то, на что не смотреть просто невозможно.

Жаль, что поблизости от коммуны нет какого-нибудь городишки, большого села, на худой конец – по бабам бы сбегал. Маленькое сельцо или деревенька не подойдут. Во-первых, выбор не тот, а во-вторых, там всё, как на ладони – и будущую пассию скомпрометируешь в глазах сельских кумушек, и сам огребёшь большого геморроя, когда пылающая праведным гневом родня заявится прямиком к Погожаеву. А оно мне надо?

В-общем, с тренировкой мы кое-как покончили, договорились о следующей. Марк отправился провожать девушек в лагерь, (Татьяна, кажется, надулась) а я, оговорившись неким важным делом, отстал и припустил бегом на озеро. Есть там местечко, где на дне метрах в пятнадцати от берега бьют ключи, и вода, особенно если нырнуть, мало что не ледяная – то, что надо, чтобы успокоить разгорячённую плоть. Что я и сделал, сперва закоченев до мурашек по всему телу так, что пришлось дважды переплыть озерко туда-сюда, хоть как-то восстанавливая кровообращение.

…Нет, с этим точно надо что-то предпринять – и срочно, покуда не дождался каких-нибудь неприятностей…

За попытками унять либидо я ожидаемо пропустил сигнал на подготовку ко сну. В итоге – влетел в палатку пятого отряда в последний момент метеором, вызывающе проигнорировал мрачный взгляд Олейника и его «Явился, не запылился…» и поплёлся к стоящему на улице лотку с рукомойниками – вода туда подавалась из укреплённого сверху чёрного железного бака и к вечеру немного нагревалась солнцем, становясь приятно-тёплой. Когда я вернулся, Марк уже спал, свернувшись под одеялом калачиком; я тоже улёгся и собрался по привычке неспешно обдумать недавние события. Но, видимо, наше путешествие, полное треволнений, самолётной тряски, впечатлений, эмоций, и очень скупо отмерянных часов сна сделали своё дело – я провалился в чёрный, лишённый сновидений колодец, едва только голова прикоснулась к подушке…

С утра жизнь вошла в привычную коммунарскую колею. Звонкая треть побудки, зарядка всем отрядом – «Раз-два, ноги на ширину плеч… - пригоршни воды из остывшего за ночь вода бака над рукомойником, которыми щедро окатывают друг друга хохочущие мальчишки. Обязательный визит дежкома и дэчеэска, придирки к плохо отмытым коленям, неподстриженным ногтям и полу в шатре, который хорошо бы посыпать свежими опилками. Завтрак из полевых кухонь, коптящих жестяными трубами (не забываем о послеобеденном наряде!), сладкая рисовая каша за длинными, врытыми в землю столами, чай – и горн на работу. Пятый отряд весёлой гурьбой направляется на «завод»; Олейник ворчит, пытаясь привести коллектив к порядку, и это ему удаётся – выстроившись в колонну по два, мы немедленно затягиваем «батьку Махно» и в таком виде прибываем на место. Здравствуй, родной сборочный цех, здравствуй, наш вклад в развитие Воздушного Флота, здравствуй, обтирка!

Отсюда все наши приключения – и полёт в Москву, и музей, набитый полупомешанными «новыми тамплиерами», и «дядя Яша» с Гоппиусом - казались если не дурным сном, то чем-то ненастоящим. Я привычно окунал ветошку в жестянку с керосином, отжимал лишнюю жидкость, обтирал лоснящиеся от масла детали, откладывал в сторону, снова смачивал ветошку и процесс повторялся. Есть всё же что-то успокаивающее в монотонной работе, когда ты можешь предоставить рукам возможность действовать механически, без участия разума, а сам улетаешь в сверкающие сферы своего воображения, которому дай только волю – и унесёт неведомо куда…

- Давыдов! Всё мух считаешь?

Это Лёвка Семенченко – сегодня он замещает Олейника на нелёгком посту надсмотрщика, подгоняльщика и инспектора ОТК. Сам комотряда вызван в заводскую контору, и ребята, когда выдаётся свободная минутка, шёпотом гадают, что бы мог означать такой вызов. На нас с марком внимания обращают не больше, и не меньше, чем на других – ну, подумаешь, сбегали ребята в самоволку, не они первые, не они последние.

Я инстинктивно удваиваю скорость движений, едва не опрокинув при этом жестянку с керосином. Особого смысла нет, скорость поступления деталей, требующих обтирки, таков, что я и так справляюсь с их потоком – но производственная дисциплина требует от Лёвки бдительности и окрика. Некоторое время он наблюдает за мной, после чего направляется дальше, выставив напоказ блокнот и химический карандаш, выполняющий в нашем дружном коллективе роль то ли гетманских клейнодов, то ли императорских инсигний. Я провожаю его взглядом и возвращаюсь к прежнему темпу движений.

- Гринберг! Давыдов!

А это уже не Семенченко и даже не Олейник. Незнакомый молодой человек в синем лабораторном халате, в точности таком, какие носили сотрудники Гоппиуса. Из нагрудного кармана торчит карандаш, в руках – бумажка, на которой я разглядел нечто вроде списка фамилий.