Тьма под кронами (СИ) - Коллектив авторов - Страница 29

Они сидели за раскладным столом внутри палатки. Какое-то время Оксана пыталась подсчитать, во что обошлась их гиду экипировка, мебель, посуда, и прочее туристическое снаряжение. Ее отец увлекался пешими походами и очень берег то немногое, что смог позволить себе купить на скромную зарплату школьного учителя, так что цену окружающим вещам она хорошо представляла, и сколько времени с ними проводят вне дома — тоже. У Степана все было очень добротным, но не с иголочки. Вряд ли парень домосед…

Украдкой Оксана продолжала его разглядывать. Короткая стрижка, скуластое малоподвижное лицо грубоватой лепки с характерными чертами коренных сибирских народов — будь то шорцы, тельмучины или хакасы, — но смягченные, вероятно, славянской кровью: прозрачно-синие глаза, точеный, почти женственный профиль. Странное сочетание, наводящее на мысли об опасности, точно такие же, какие внушала ей окружающая тайга: бескрайняя, глухая, затаившаяся; лишь на поверхностный взгляд — скопление знакомых деревьев и кустов. За ней чувствовалась бездонная глубина и дикость, способная поглотить их маленькую группу в пол присеста.

И чего такой человек в Вике нашел? Ну, красивая. Умеет себя подать. Рисовальщица хорошая, слов нет, рука набита. Вот только работы ее всегда казались залитыми лаком: застывшим, потрескавшимся, мертвым. Она их не чувствовала. Голая техника, скелеты.

Алкоголь снял мышечные зажимы. Оксана, пожалуй, даже увлеклась за компанию с Виктором. Степан пил мало, а Вика больше делала вид, что показалось Оксане странным. Потом она забыла об этом.

— …заканчивали ординатуру, — рассказывал Виктор. — Последнюю неделю, по существу, жили в больнице. Ну, и пили, само собой. Спирт…

Он говорил много и громко, стягивал внимание на себя, как одеяло, а взгляд при этом был отсутствующий, словно он не байки травил, а пытался доказать теорему Ферма. Оксану забавляло это странное противоречие, пока она не пришла к простой и очевидной догадке: Сергачев сбит с толку, а то и напуган. С чего бы?

— …не помню, когда вырубился: только, вроде, стакан держал и бац! Темнота! Очнулся от холода, зуб на зуб не попадает, башка трещит, во рту сухо и гадко. Глаза разлепил. Что такое?! Пелена серая перед лицом: мутная, холодная. К лицу льнет, о щеку трется. Себя не пойму: не то сижу, не то лежу; верх-низ, все попуталось, только шаги слышу. Осторожные такие, крадущиеся…

Илгун-Ты.

Оксана поежилась, словно ее накрыла вязкая и холодная тень. Дерево-то никуда не делось. Оно парило на задворках ее чуткого сознания, не в темноте — как сейчас, в реальности, — в оранжевых лучах умирающего солнца. Образ резкий и четкий, словно продавленный в бумаге кохиноровским карандашом с твердостью пять эйч, не меньше…

— …проняло. Заорал я, короче. Ну, как заорал — замычал. По лицу себя пятерней лапнул и сел. Муть серая с лица сползла. Вижу лампочки бледные, желтушные, под потолком короткого коридора, в конце — двери железные. Вдоль стены две каталки стоят, и я сижу на третьей, простыня скомкалась на коленях. За спиной орет кто-то, да противно так, истошно и тонко, как пальцем по стеклу…

Она видела каждое движение ветвей, наклон иголок, изгибы корней и трещин в коре. Переплетенные сучья и вороха опавшей хвои в изломанных складках оврага. Паутинные клубки дикого шиповника. Чуткие пальцы едва заметно зашевелились, повторяя линии, продавливая вязкий воздух в провалы двери и окон нелепой избушки, застрявшей в корнях, как муха в паутине.

— …уроды не придумали ничего лучше, как уложить меня на каталку, накрыть простыней и отвезти к больничному моргу — протрезветь на холодке. За каким мертвяком туда понесло сестру-хозяйку — ума не приложу, но меня она заметила…

Что-то отозвалось на ее прикосновения, коснулось виска колким холодком. Змеи-корни зашевелились, стягиваясь в клубок. С треском провалилась крыша, и остатки кровли взметнулись изломанными крыльями, под дождем опадающей хвои. Слюдяные чешуйки коры закрутились вокруг ствола пепельным смерчем. Ветхий сруб пополз враскат, мох отваливался слоями, как мертвая кожа, и домишко вдруг вмялся внутрь, выстрелив окрест желтой щепой…

Оксана вскрикнула.

За столом рассмеялись.

— Я не хотел никого пугать, — сказал сквозь смех Виктор, — Как и в тот раз. Но кричали похоже…

Она краснела безобразно, пятнами. И сейчас чувствовала жгучие кляксы на щеках и шее. Кислая горечь заполнила рот. Оксана потянулась к стакану с подсыхающими островками пены на стенках, но, коснувшись стекла пальцами, отдернула руку.

— Кому пришло в голову построить там дом?! — выпалила она перед собой. Алкоголь притупил внутренний слух, и слова упали резко, перестуком, словно рассыпанные по столу гвозди.

Смех оборвался. В тишине пламя газовой плитки шипело как клубок растревоженных змей. Ночной мотылек с треском бился о лампу под потолком. Кия тихонько гладила гальку в густой темноте за палаткой.

Сергачев покосился на Вику, та пожала плечами.

— Это очень старый дом, — сказал вдруг Степан. У Оксаны обмякли плечи — как камень с души. С затаенной радостью она мимолетно подумала, что никто не спросил, о каком доме она говорит. И где это — там? Вообще, о чем? Никто. Ни Виктор, улыбка которого застыла и напоминала теперь болезненный оскал. Ни Вика, чьи глаза заблестели жадными тревожными сполохами болезненного любопытства, она, наконец, почувствовала. Мертвенный лак треснул и осыпался, обнажая нервы и способность воспринимать невидимое.

— Ему лет сто, может, больше, — проговорил Степан закуривая. Он смотрел на свои руки, на струйку сизого дыма и, кажется, продолжать не собирался.

— Разве можно жить в таком месте? Под всем… под этим, — Оксана не закончила. Мысль о тоннах дерева над головой вгоняла в тошноту.

— Нет, — ответил Степан, — Строго говоря, это не совсем жилье. Скорее — храм, и никто кроме Олман-ма Тай жить здесь не может…

— Кого?

— Мать-Которая-Знает, ну, ведунья по-русски. Что-то вроде жрицы Дерева Истины…

— Начинается, — Сергачев не скрывал презрительной усмешки, — Ведьма из Блэр: Сибирская страница.

— Ш-ш-ш, — Вика сделала сердитые глаза.

Виктор отсалютовал ей пивной банкой.

— Виктор! — Оксана нахмурилась и вновь повернулась к Степану, — Расскажи, что знаешь. Почему-то ты привез нас именно сюда.

Тот вздохнул.

Сергачев демонстративно уткнулся в смартфон: сигнала здесь не было, только в игрушки погонять. Степан заговорил.

— Тельмучины верят, что Илгун-Ты, Мировое Древо, проросло из зерна Истины, которое Унгмару, бог Света, случайно обронил на землю, возделывая свой небесный сад. Упав, зерно раскололо горы, и должно было погибнуть на мертвой каменистой почве, но Кельчет, Мировой змей и властитель подземелий, натаскал в расщелину земли из глубоких нор и напоил почву подземными водами. Так появилось Илгун-Ты, что тянет ветви к Свету, а корни — в самое сердце Тьмы…

Степан замолчал. Лоб собрался морщинами, темные глаза почернели и стали походить на крохотные кусочки угля, как у того старика в деревне. Сигарета догорела до фильтра, он не заметил.

— Хочешь сказать, это то самое дерево? — Оксана постаралась скрыть разочарование. Дурацкая байка. Никакое дерево столько не проживет.

— Что? A-а, нет, вряд ли оно то самое, первое, но это неважно…

— Почему?

— Разве ты не чувствуешь? — Степан пожал плечами с видом «я все сказал», чем напомнил Оксане краснокожих героев Купера. С ответом она не нашлась.

— И все? — прервала затянувшуюся паузу Вика.

— Говорят, через Илгун-Ты можно обратиться к Богу: с просьбой, вопросом — не имеет значения.

— Как это?

— Нужно прикоснуться к дереву и спрашивать, ну, или просить. Спрашивать и слушать. Слушать дольше. Если сразу Бог не ответит, то, как правило, оставляют подношение-памятку на ветке. Здесь это давно делали на обнаженных корнях: цветную ленту, ремешок, шнурок, что угодно, что можно привязать. Там, — Степан мотнул головой, — под крышей — их целые завесы. Некоторые очень старые, с тех времен, когда и сруба не было…