Камни последней стены - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 30

• Предыдущая
• 30/67
• Следующая

– Жив. Он перенес несколько операций, был в очень тяжелом состоянии, но выжил.

– Слава Богу, – произнесла она с чувством. – Мы считали себя виноватыми в их смерти. Все произошло так неожиданно и так быстро. Мы думали, что Хеелиха и Шилковского убрали по приказу из Москвы.

– Я вас понимаю.

– У вас есть его адрес? Хотя нет, не нужно. Спустя столько лет.

Он молчал, ожидая, когда она выговорится.

– Первое время было так ужасно. Ни во что не хотелось верить, я никому не могла верить. – Она достала из сумки сигареты, потом посмотрела на запертую дверь и убрала пачку чисто подсознательно, как бывший профессионал. Она верно вычислила, что сигаретный дым могли почувствовать в коридоре и найти их в этом убежище.

– Хорошо, что вы мне сказали о Шилковском, – призналась женщина. – А насчет остальных тоже правда?

– Да. Нигбур погиб несколько дней назад в автомобильной катастрофе. А два дня назад в Тель-Авиве кто-то стрелял в вашего бывшего коллегу Оливера Бутцмана. Он чудом остался жив, хотя его положение еще достаточно сложное.

– Непонятно, – нахмурилась она, – кому понадобилось убивать Бутцмана. Он был прекрасным человеком.

– Вы хорошо знали Гайслера?

– Конечно, хорошо. Мы работали в одной группе. А почему вы спрашиваете?

– В Израиле считают, что именно он стрелял в Бутцмана.

– Карстен Гайслер стрелял в Бутцмана? – Она медленно покачала головой. – Никогда в жизни. Никогда. Либо вы блефуете, либо в Тель-Авиве произошла какая-то ошибка. Это абсолютно исключено.

– Почему?

– Он не станет стрелять в Бутцмана. Это невозможно.

– Тем не менее кто-то выстрелил в вашего бывшего коллегу. И у следователей есть все основания полагать, что это сделал Гайслер.

– Значит, они ошибаются. – Она снова взглянула на пачку сигарет. Но не притронулась к ним.

– Что значит ошибаются? Почему вы так в этом уверены?

– Гайслер обязан жизнью Бутцману. Он его спас в восемьдесят восьмом, в Марокко. Тогда в дом, где должна была состояться встреча, заложили взрывчатку. Бутцман успел в последний момент предупредить Гайслера. Он спас ему жизнь, и Карстен об этом всегда помнил.

– Значит, вы считаете, что он не мог выстрелить?

– Никогда, – твердо сказала она, – никогда. Нужно было знать Гайслера. Это неправда.

– В таком случае чем вы можете объяснить эти покушения?

– Не знаю. Я сама заметила, что за моим домом установили слежку. Я думала, что это обычная проверка. Здесь часто проверяют прибывших с Востока. Но потом заметила, как профессионально они меня «ведут», и поняла, что это специалисты из другого ведомства.

– Вы помните ноябрь восемьдесят девятого, когда вы вывозили документы из архивов?

– Конечно, помню. Тогда убили Хеелиха и Шилковского. Черт возьми, никак не могу привыкнуть, что он жив. Интересно было бы на него посмотреть.

– Он изменился.

– Мы все изменились.

– Вы сдали документы и возвращались все вместе. Правильно?

– Да. Но у нас спустилось колесо. Менарт решил его поменять, а полковник Хеелих не стал ждать. Он собирался ехать за ребятами и Шилковский попросил взять его с собой. Они поехали в машине полковника за оставшимися ребятами. В здании оставались Нигбур и Вайс. Как раз в этот момент толпа прорвала Берлинскую стену, и мы опасались погромов.

– Что было потом?

– Мы остались вчетвером. Я, Менарт, Гайслер и Бутцман. Как странно, что мы остались именно вчетвером. Потом Гайслер сказал, что напрасно мы отпустили Хеелиха. Нужно было ехать всем вместе. А Бутцман сказал, что напрасно мы сдали документы русским. Их можно было продать.

– Продать?

– Да, я точно помню, что он сказал «продать». Но потом сам засмеялся и добавил: «Кому они будут нужны, ведь скоро не будет ни нашего государства, ни нашей разведки». Только Менарт молчал. Он возился с колесом и ничего не говорил. Потом мы поехали дальше и забрали Нигбура с Вайсом. К этому времени выяснилось, что Хеелих и Шилковский еще не вернулись. Мы поехали обратно и увидели, что они убиты. Вернее, убитого Хеелиха и тяжело раненного Шилковского. Неужели он выжил? Мы были убеждены, что он умер.

– Чудом, – кивнул Дронго. – А Бутцман мне не говорил, что вы сначала забрали Нигбура и Вайса, а потом поехали за Хеелихом.

– Может, он забыл. – Она тихо вздохнула. – Прошло столько лет, а я помню события той ночи во всех подробностях. Собственно, та ночь разделила мою жизнь на две части. В первой была Восточная Германия, служба, командировки, мои коллеги. Во второй – эта сытая, спокойная, равнодушная Западная Германия с ее устоявшимися правилами и привычками. Мне еще повезло, я встретила своего будущего мужа и переехала сюда. Потом родились дети. Первое время я здесь сходила с ума от тоски и скуки. В нашей прежней стране люди были гораздо приветливее, умели смеяться и плакать, не были такими равнодушными. А здесь – вежливость и политкорректность. Здесь никого не интересует, что у тебя в душе, какие у тебя проблемы в семье. Пришла, отработала и ушла. Вот такая у меня теперь жизнь. После моей прежней привыкнуть к этой было достаточно сложно. Но я смогла.

– Как вы думаете, кто-нибудь из ваших бывших коллег мог оказаться предателем? Мог сдать Хеелиха и Шилковского?

– Зачем? Документы мы уже отдали представителям КГБ. Зачем нужно было убивать наших товарищей? Мы были абсолютно убеждены, что это было сделано по приказу КГБ. Лично я в этом не сомневалась. Через два с половиной месяца мы узнали, что по приказу Горбачева в Баку были введены войска. По телевидению показывали убитых и раненых. Если ваше руководство могло решиться на такое в отношении собственного народа, разве для них имели какую-нибудь ценность жизни двух наших офицеров? И мы жили ожидая, когда очередь дойдет до нас.

– Вам было трудно, – сказал Дронго.

– Да, – вздохнула она. – Вы первый человек, которому я выговорилась за столько лет. Не знаю почему, но мне стало легче. Наверно, раньше такую функцию брали на себя исповедники. Как вы думаете?

– Наверно. Бальзак говорил, что юристы, врачи и священники не могут любить и уважать людей. Они знают слишком много их пороков.

– Вот именно. Пороках. У каждого из нас свое прошлое. В этой проклятой жизни все узнаешь.

– Мы хотим выяснить, кто мог сдать ваших товарищей.

– Не знаю. Если погиб Нигбур, если ранен Бутцман. Не знаю. Остались только Гайслер и Менарт. Но ни с одним из них вы поговорить не сможете.

– Что-нибудь случилось с Менартом?

– Нет. Но он ни с кем не хочет разговаривать. У него проблемы в семье. Жена ушла от него с сыном, которого он очень любит. Менарт замкнулся. Я несколько раз пробовала его пригласить к нам, вытащить из Веймара. Но все безрезультатно. Сейчас он, кажется, переехал в Зуль. Это небольшой городок в Тюрингии. Вы знаете, где находится Зуль?

– Я был там лет пятнадцать назад. У вас есть его адрес?

– Это маленький городок. Его дом чуть выше музея оружия. Вы знаете, где находится этот музей.

– Примерно представляю.

– Значит, знаете. Только это не Менарт. И не Гайслер. Среди наших ребят предателей быть не могло.

– Я могу только восхититься вашей самоотверженностью по отношению к бывшим коллегам, – пробормотал Дронго. – Кто еще мог знать о вашей работе в архивах «Штази»?

– Никто. Нам разрешили работать в архивах. Охрана пропускала нас, проверив документы. Хеелих, видимо, заранее согласовал список с Дамме, руководителем отдела, который отвечал за безопасность архивов. Пока мы работали, никого там не было.

– Ясно. Я сейчас подумал, что у вас могут быть неприятности после того, как я отсюда уеду.

– Может быть, – улыбнулась она. – Я уже отвыкла от неприятностей. Отвыкла от прежней жизни. Вы на несколько минут вернули мне ощущение полноты жизни. Я вам благодарна за это.

– Вы не слышали фамилию Барлах?

– Барлах? Нет, не слышала. У нас в группе не было такого сотрудника.

– Спасибо. Вы мне очень помогли, Габриэлла.

Она снова взглянула на пачку сигарет. Очевидно, ей нестерпимо хотелось курить.

• Предыдущая
• 30/67
• Следующая