Мой любимый враг (СИ) - Шолохова Елена - Страница 17

– Дааа, их девчонки тоже говорили, что она ему прохода не давала, – подтвердила Зеленцова, как и все не обращая на меня внимания. – Липла, на шею вешалась. Только позорилась…

До звонка все обсуждали Красовскую и Рощина. А я молча улыбалась сама себе, своим мыслям, своей новой тайне…

Дима

После её сообщения сон как рукой сняло. Хотя кроме «привет» Таня ничего больше не написала. Но и этого оказалось достаточно, чтобы полночи потом маяться. Ну то есть лежать в темноте и пялиться в потолок, вновь и вновь переживая в уме те несколько случайных моментов, когда мы с ней встречались.

Я не мог понять, какие чувства она во мне вызывает. Сначала мне было забавно наблюдать за ней – слишком уж выразительная и живая у нее мимика. Бери и читай как открытую книгу – буквально всё у неё на лице написано. Ну тут ещё, конечно, важно и то, что лицо у неё интересное. В смысле, симпатичное… ну, то есть красивое.

Потом мне было её жалко. Чисто по-человечески. Хотя, вроде, ей ничего такого не делали, обычные девчачьи разборки. Да и она, очевидно, из тех, кому палец в рот не клади. Я вспомнил, как ее одноклассницы галдели в фойе, как она им запальчиво, с вызовом отвечала. На самом деле, сплошь и рядом бывают ситуации куда похлеще. Правда, тут не в ситуации дело, а в том, сколько в ней отчаяния и бессильной ярости в тот момент кипело.

Звучит по-идиотски, знаю, но она с горящими злостью глазами просто завораживала так, что дыхание забирало. Хотя по жизни я скандалов и скандальных людей на дух не выношу.

А еще была наша встреча возле библиотеки…

У меня и без того из головы не шел тот момент. А теперь, после её сообщения, так тем более. Стоило закрыть глаза – и снова её лицо, пусть и размытое полумраком, но так близко, что чувствуется жар кожи… и снова её чуть дрожащее дыхание в тишине...

Я ей, конечно же, ответил. Написал сразу «привет», потом, подумав, спросил ещё, как у нее дела. Что еще можно написать совершенно незнакомому человеку, я не знал. Да и она, к тому же, вышла из сети.

***

На другой день школу пришлось пропустить – из-за маминых причуд. Она собралась навестить наших родственников, с которыми не виделась десять лет, и сейчас откладывала визит каждый день, пока они не позвонили и не сообщили, что обиделись. Жили они в соседнем Ангарске, так что выезжать имело смысл с утра пораньше.

Еще вчера мама приготовилась, накупила подарков, мне надавала ценных указаний, что делать и куда звонить, если вдруг что. А утром за завтраком вдруг выдала:

– Не могу к ним ехать. Вот не могу и всё тут.

– Ну позвони, скажи, что заболела, – пожал я плечами.

– Нехорошо, – покачала она головой. – Я обещала. Тамара сказала, что позвала ещё тётю Нюру. Она так обрадовалась, что увидимся. Ты представляешь, она уже такая старенькая – и приедет. А я – нет. Да и у Тамары наверняка там пир горой. Очень некрасиво получится…

– Ну тогда езжай, – не понимал я дилеммы.

– Да, надо, но… не могу. Всю ночь не спала, нервничала. И сейчас сердце болит и колотится. Одна не могу. Дим, а поедем со мной? Вот они все там обрадуются! Они же тебя совсем маленьким помнят, а ты вон какой уже… мужчина.

– Мне же в школу надо.

– Ты у меня умный, ничего страшного не случится, если один раз пропустишь. А вашей классной я позвоню, предупрежу. Ну… не могу я одна… мне и так тяжело… а встретимся – разговоры начнутся, воспоминания, вопросы… Боюсь, не выдержу я…

В общем, в начале девятого мы мчали в такси на северо-запад по Московскому тракту.

Уверен, если бы мама знала, каким скандалом в итоге закончится сегодняшний вечер, так бы не рвалась выполнить свое обещание.

***

Мама оказалась права – наши многочисленные родственники, близкие и дальние, в том числе и те, о существовании которых я и не подозревал, собрались на эту встречу в доме тети Тамары, маминой старшей сестры.

Мне там не понравилось сразу. Просто не привык я к такому скоплению разновозрастного народа в одном маленьком месте. От шума, суеты, духоты и всяких смешанных запахов накатила тошнота.

В Питере у нас тоже, конечно, случались какие-то празднества, но всё происходило иначе. Любой повод отмечали в ресторане. Дома – лишь изредка и только в тесном кругу семьи: отец, мать, Вадик.

По коридору гурьбой и с воплями пронеслись какие-то дети, едва не сбив маму с ног. Отовсюду орали, смеялись. Незнакомые женщины и старушки норовили меня обнять, и все, как будто договорились, повторяли одни и те же фразы. Мне – «Димочка, какой ты стал взрослый!», а маме – «Надюша, ты ничуть не изменилась».

Застолье организовали на просторной веранде, благо погода ещё позволяла. Стол был длинный, но мест едва хватило для всех. К нам сразу же привязались, точнее, к маме: требовали рассказать про питерскую жизнь и как сейчас устроились. Мама им что-то отвечала, я слушал вполуха. И… то и дело поглядывал в телефон, но Таня больше не писала.

Про маминых родственников я почти ничего не знал. Даже про тетю Тамару. То есть знал, что у мамы есть старшая сестра, с которой они то мирились, то ссорились, чаще ссорились. Ну и всё.

Есть я не хотел, выпил стакан брусничного морса и думал потихоньку улизнуть в сад – заприметил там в кустах беседку. Но мама, стоило мне привстать, вцепилась в мое запястье. Так что я остался сидеть со всеми, вынужденный слушать болтовню про неизвестных мне теток, дядек, чужих внуков и племянниц. А, ну и тосты.

Я, само собой, не пил, хотя какой-то дед напротив уговаривал: «Ты чего, не мужик, что ли?». Да и не только он. Справа от меня сидела женщина лет тридцати, плюс-минус. И тоже: «Выпей немножко. Ты же уже большой мальчик».

С неё, между прочим, всё и началось.

Если её воркования я мог спокойно пропускать мимо ушей, как и дребезжание старика напротив, и тупо игнорировать, то когда она, уже нормально подвыпив, принялась наглаживать под столом мою ногу – стало противно.

– Руку убери, – сказал я.

Она и не подумала – наоборот, потянулась к ширинке. Тогда я сам отбросил ее руку, и то она упиралась, жарко нашептывая: «Не бойся, маленький, тебе понравится».

Мама заметила возню и как-то сразу всё просекла. Резко встала из-за стола, глядя на тетку во все глаза. Ноздри ее затрепетали, и сама она пошла пунцовыми пятнами.

– Я гляжу, ты не меняешься, Галина!

– В смысле? – прищурилась та и тоже поднялась. За столом сразу стихли все разговоры, и всё внимание обратили на них.

– Сначала к Вадику постоянно лезла. Думаешь, я не помню, как вы тогда с ним...на нашей даче? А теперь еще и к Диме пристаешь. Постыдилась бы! Ему всего семнадцать!

Эта Галина взвилась как ужаленная. Остальные тоже сразу оживились.

– Помолчала бы ты уж про своего Вадика. Он сам меня домогался!

– Вот уж не надо! Я все прекрасно помню, – мама издала нервный смешок.

– Вадик твой был редкой мразью. И тебе бы лучше вообще о нем не заикаться!

– Да как ты смеешь! Он за себя ответить теперь не может, но скажу я. Он был замечательным сыном, чтоб ты знала…

Галина пьяно расхохоталась.

– Говном он был и убийцей. Да-да, убийцей! И если он сдох, туда ему и дорога!

Мама открывала и закрывала рот в бессильном ужасе, а эта дура продолжала хохотать. Кто-то попросил её замолчать, кто-то, наоборот, выкрикнул, что она права.

Я подхватил маму и чуть ли не силой уволок ее в дом. Усадил в кресло на кухне, пропахшей чадом, налил воды, достал из сумки бутылёк с успокоительными каплями. Пока она пила, мелко стуча зубами о край стакана, вызвал такси. Какие-то тетки штурмовали кухонную дверь, которую я закрыл на шпингалет. Хотели обсудить стычку. Еле их спровадил.

Машина подъехала через четверть часа. Я вывел маму во двор, и к нам подбежала Тамара:

– Ну что ж вы сразу уезжать-то? Побудьте еще! Надя!

Мама что-то пробормотала, глотая слезы. Но все-таки они обнялись на прощанье. Тамара отступила к воротам, махнула рукой, я усадил маму на заднее сиденье. И тут снова нарисовалась эта Галина. Подплыла к машине, вихляя задом, встала передо мной.