Однажды в Лопушках (СИ) - Лесина Екатерина - Страница 56

Потянул за ленту в растрепавшейся косе.

— Но вообще пишут много чего… тебе что-то конкретное нужно?

— Да, — согласилась я. — Если… твоя матушка позволит.

Вот мнится мне, что выброс темной силы и многодневная буря, оставившая после себя кучу мертвой живности, событие в достаточной мере серьезное, чтобы в хрониках жриц нашлось для него место.

Беломир Бестужев стоял над бочагом, вытянув руки. Глаза его были закрыты. На лбу прорезались складки. А по вискам ползли крупные капли пота.

Николай ждал.

Со стороны, говоря по правде, дорогой дядюшка выглядел презабавно, но веселиться желания не было. Что бы он там ни делал, артефакту это не нравилось. Сеть дрожала от испытываемого напряжения, грозя вот-вот обвалиться. И цифры на мониторе выскакивали вовсе уж невозможные.

Но Николай фиксировал.

А заодно прислушивался к собственным ощущениям. Нет, прав был многоуважаемый профессор Ройшах, когда говорил, что хороший некромант сам себе лучший анализатор. И что не стоит слишком уж на приборы полагаться. Из-за взглядов этих профессора считали изрядным ретроградом, посмеивались и пророчили скорый уход на давно заслуженный отдых.

Он и вправду ушел.

Правда, не на отдых, а в Особый отдел императорской службы безопасности, что несколько поубавило смешливости.

Плевать.

Дело не в приборах.

Демонстрируемый ими рост напряжения совершенно не чувствуется. Как и дичайшие скачки, которые должны были бы привести как минимум к стихийному выбросу третьего класса. Но не приводили. А вот эта яма, возникшая спонтанно, будто энергия взяла и самоликвидировалась?

Нет её.

А есть некие едва ощутимые флуктуации, центром которых и является проклятый бочаг. Ощущение такое, что между Николаем и артефактом стоит серьезная преграда.

Вода?

Естественный растворитель, а еще универсальный поглотитель энергии.

— Хватит, — сказал Николай, когда стрелки описали идеальный полукруг, чего вновь же быть не могло, даже на модулированных лабораторных системах.

И дядя отступил.

Руки упали. Он покачнулся, но устоял, наклонился только, упершись руками в колени. Несколько мгновений так и стоял, дыша ртом, и по лицу текли уже не капли, но ручьи пота. Майка промокла насквозь, приклеившись к хребту.

— Не знаю, — просипел он, когда вернулась способность говорить. — Что там за дрянь, но… надо уводить этих твоих.

— Что ты чувствовал?

— Я? Тьму, дорогой племянничек… тьму высшей пробы, с которой сталкиваться у меня нет ни малейшего желания, — он разогнулся и смахнул ладонью пот. — Так и скажи… нет, я сам скажу… ты… пока мал и глуп.

— О да, мне повезло, что есть ты, который стар и мудр, — не удержался Николай, глядя на танец стрелок. Воздействие на бочаг прекратилось, а они все-то никак не успокоятся.

И главное, нутро его говорит об обратном.

Артефакт, растревоженный чужою силой, вновь замыкался, а стрелки плясали.

— Еще как, — дядюшка осклабился во весь рот. — Еще как…

Он похлопал себя по штанам.

— Закурить есть?

— Не знал, что ты куришь.

— Обычно нет, но… состояние больно поганое. Прогуляемся?

— А сумеешь?

— Сумею. Меня так просто не возьмешь, дорогой племянник… я еще… Потемкиных тряхнуть надо. Они точно знают, что там хранится. Правда, не совсем понятно, почему только сейчас зашевелились.

Сигарет у Николая не было, но зато нашелся чупа-чупс, который тоже был принят весьма благосклонно. Дядюшка зубами разорвал обертку и сунул леденец за щеку.

— Ты, дорогой племянничек, только если девице своей конфеты дарить решишь, потрудись купить нормальных, не позорься.

— Я…

— И помалкивай. Главное — помалкивай.

— Где?

— Везде. В принципе. По жизни. Молчание и вправду золото, особенно когда имеешь дело с близкими людьми, — кажется, упражнения привели дядюшку в довольно меланхолическое расположение духа. Он потянулся, старчески покряхтывая, и сказал:

— Это, в конце концов, твое личное дело, но, поверь, чем меньше людей знают о твоих симпатиях, тем легче будет этим симпатиям жить.

И нельзя сказать, чтобы в сказанном не было толики правды.

Но Николай промолчал, а дорогой дядюшка к великой радости не стал развивать неудобную тему.

Шли недалеко, до ограды. И теперь Николай четко ощутил ту невидимую линию, что отделяла усадьбу от внешнего мира.

— Погань… — Беломир вдохнул полной грудью.

— Где?

— Да везде… но конкретно там, в колодце…

— Это колодец?

— По ощущениям если, то эта хрень неизвестная, в которой вообще дна, как такового, не ощущается. Но такое ведь невозможно?

— Невозможно, — подтвердил Николай и добавил. — С точки зрения физики и материального мира.

— Ага, — произнес это Беломир как-то так, что стало очевидно: не слишком-то он доверяет законам физики и этого самого материального мира.

— Еще что?

— Еще… в том и дело, что ничего… это я у тебя спрашивать должен, что там, точнее, что там быть может, поскольку сам знаешь, моя сила иного плана. Если же говорить о воде, то сродство с ней не исчезло полностью, однако сама эта вода настолько пропитана тьмой, что почти не поддается воздействию. Отклик слабый. И… пить её я бы не советовал. Купаться, впрочем, тоже.

— Заслон?

— Думаешь, не ставил?

— И я ставил, — признался Николай. — Только продержались они недолго.

— И мои. Главное, не могу понять, что произошло. Структура была стабильной. На редкость стабильной. Отток энергии на нижней границе нормы, рассеивание в своих пределах.

— Но потом структура схлопнулась?

— Именно, что схлопнулась, — согласился дядюшка. — Хорошее словечко… Потемкина надо трясти.

— Надо.

— Но правды он не скажет. Точнее, всей правды… подозреваю, что всей он и не знает. А вот со старым побеседовать бы, да… пока не дотянемся.

— Ты вообще кто? — поинтересовался Николай.

— Я? Племянничек, у тебя любовью мозги отшибло? Я твой дядюшка, единственный и любимый.

— Ты понял.

— Да… скажем так, когда Сашка пошел в армию, то я подумал, что вариант-то неплохой. У отца, конечно, руки длинные, но не настолько. Армия — достаточно закрытая организация, в которой свои правила.

А ведь сторожевые контуры дрожат, пытаясь восстановить плетение. Прорехи в нем достаточно велики, однако и плетение высокого уровня, такие способны к регенерации. Любопытно было бы проследить за процессом, но что-то подсказывало, что не выйдет.

— И вот я наивно решил, что там будет лучше.

— Не было?

— Да… не знаю. У меня характер иной. Сашка, он ведь всегда серьезный и ответственный. А я… я оказался вроде и к месту, но и занозой в заднице. Веришь, сам не хотел, но вечно в какие-то истории влипал. В общем, не сладилось. Точнее, не ладилось, пока не сделали мне прелюбопытное предложение.

Дядюшка замолчал ненадолго.

— Особый отдел… спецоперации, которые требуют и силы, и умения, и еще толики той дури, которая мешает людям ровно сидеть на заднице. Отцу, конечно, никто ничего говорить не стал. По официальной версии я в очередной раз влип в неприятности, за что и был выслан на Севера, полярных медведей гонять.

— А… по реальной?

— На Северах тоже бывал. И в степях. И где только ни бывал. Сперва учеба. Углубленного, так сказать, профиля. Потом задания… потом… и свою пятерку набрать позволили.

Он сделал судорожный вдох.

После и выдохнул.

— Похоронил всех. Тогда же… тот прорыв, он ведь… его ведь предсказывали. Такие умники, вроде тебя. Сидят в особом отделе. Аналитики, чтоб их. И предсказывают, в каком месте жопа мира приключится. Только все полагали, что есть еще время. Флуктуации эти… — он повел рукой в воздухе, рисуя волну. — Вроде бы подкритического уровня. Все, что я с отчета запомнил, так это подкритический уровень. Должны были испытать новую технологию гашения.