Злая Русь. Зима 1237 (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич - Страница 35

Князь Пронский важно кивнул, после чего посмотрел в мою сторону. И тут в разговор неожиданно вмешалась княжна, пусть всего на мгновение, но обратив на меня неожиданно горящий, светящийся гордостью взгляд:

— И как укрепить град наш, предложил именно Егор!

В глазах Всеволодовича Михайловича загорелся нешуточный интерес:

— Н-да? Необычно, когда молодой дружинник учит воевод, как град оборонять от пороков, да измышляет, коим образом врага на льду реки замедлить… Откуда же ты такой грамотный и разумный взялся?

Нисколько не покривив душой, я коротко ответил:

— Читал. Как в старину греки да ромеи свои крепости защищали. А про рогатины на льду сам измыслил.

В этот раз во взгляде княжьем (ровно, как и его дочери) промелькнуло искреннее удивление. Но сам факт того, что я назвался умеющим читать, не является каким-то уж невероятным, фантастическим допущением: на Руси люди владеют грамотой. Пусть не поголовно, но священники могут научить наиболее способную окрестную детвору читать, писать, и немного считать. Понятно, что у крестьянских детей времени познавать науки крайне мало — в их среде с самого раннего детства ребенок включается в работы по хозяйству. Хотя везде есть свои исключения… Да и зимой времени свободного побольше будет. Но дети дружинных — иное дело. У них также имеются свои обязанности по хозяйству, но их не так много, а само по себе владение тем же счетом для воев просто необходимо! Хоть тот же разъезд степной сосчитать, хоть определить, сколько стрел в колчане осталось… Да и умение написать послание на той же бересте или, наоборот, прочитать — для ратников весьма полезно.

Другое дело, что выучившись письму, счету да чтению, мало кто из тех же воев интересуется чтением и может похвастаться, что прочитал за жизнь хотя бы одну книгу! Да и книг тут в привычном понимании нет — в основном тексты духовного содержание вроде Библии или жития святых. Все художественные, образные произведения народного творчества вроде былин или сказок запоминают на память, их рассказывают или сказители, или же просто родители своим деткам (хотя ведь наверняка также имеются свои исключения вроде «Слова о полку Игореве»)… Но возможно встретить и различные исторические труды-хроники, в основном переводы с греческого — и вот знакомством с подобной рукописью (в буквальном смысле!), что чисто теоретически могла оказаться в храмовой «библиотеке», я и объяснил свою разумность. И тем самым изумил благородных собеседников…

Всеволод Михайлович удивленно покачал головой:

— Это же надо, какой муж молодой, да уже ученый!

И вновь в разговор вступила княжна, коротко стрельнув в меня глазками с этаким ехидным прищуром, и одновременно с тем звонко воскликнув:

— Он и в ратном искусстве ловок да умел, батюшка. Одолел Еруслана в схватке!

Однако же теперь князь, изменившись в лице, отвернулся от меня, обратившись уже к Ростиславе:

— А я смотрю, тебе добрый молодец глянулся, а, дочка?

Девушки стремительно и неожиданно мило залилась краской, что не укрылось ни от меня, ни от отца. На что Всеволод Михайлович мгновенно посуровел и резко произнес:

— Ты эту дурь брось! Он простой ратник, а ты княжна! Найдем тебе в мужья ровню, а то удумала…

И тут бы мне промолчать, засунув язык себе в задницу! Но неожиданная реакция княжны на, казалось бы, детскую провокацию отца, реакция, твердо означающая то, что я действительно ей понравился, в одно мгновение погрузила меня в состояние «море по колено»! Стараясь сохранить голос спокойным, я все же с легким вызовом заметил:

— Но разве Господь не создал людей равными? И разве мы все — не потомки Адама и Евы?

Мой вроде бы и невинный вопрос заставил князя стремительно вспыхнуть, а Кречета подавиться медом. Выждав немного, отец Ростиславы сурово заметил:

— Ты, Егор, поосторожней с речами своими вольными, а то ведь и язык укоротить могут.

Ну, сказал «а», говори и «б». Вон, с каким неприкрытым восхищением на меня Ростислава смотрит!

— А чего мне бояться, княже? Наша с вами жизнь и так на одной чаше весов стоит. В следующие несколько седьмиц все решится — и коли поганых не остановим, так все одну участь и примем. А в посмертии нет князя или смерда, для Бога ведь все равны…

Князь пару секунд помолчал, промолчали, замерев от ужаса, и дядька с княжной — и больно нехорошим, тяжелым показалось мне это молчание… Наконец, Всеволод Михайлович вдруг зычно кликнул:

— Эй, Прошка! Зови сюда Любомира с воями, тут одного наглеца проучить надо!

В этот раз Кречет не стерпел, а тут же вскочив, быстро выпалил:

— Не губи, княже! Молод еще и горяч племянник, глупость говорит и того не ведает! Позволь самому проучить за дерзость!

Однако Всеволод Михайлович остался непреклонен:

— Поздно уму-разуму учить, нужно было в стороже твоей озорника наставлять да воспитывать. А теперь пусть вкусит батогов!

— Батюшка!

Это уже воскликнула княжна, чудо как хорошенькая от волнения: глаза горят, тонкие ноздри трепещут, полные губки приоткрылись… В любое другое время я бы ею залюбовался, но вот сейчас оно как раз максимально неподходящее для созерцания! Неспешно распрямившись, и одновременно с тем явственно ощутив, как тяжело бьется сердце в груди, как тело немеет от дикого выброса адреналина в кровь, я взялся за рукоять дареной сабли и, заслышав уже за спиной топот ног, спокойно вымолвил очередную дерзость:

— Пороть себя не дам. Живым не…

Но закончить фразу словами «живым не дамся» я уже не успел: голова вдруг взорвалась слева резкой болью, в глазах неожиданно потемнело, и последним, что я увидел, была стремительно приближающаяся земля…

…Оглушивший тяжелым, крепким кулаком будто бы сбрендившего из-за княжны племянника, Кречет, в последнее время старавшийся Егора не цеплять, потому как смущали его разительные в нем перемены (словно подменили юнца!), теперь чувствовал за собой острую вину. Недоглядел, не поставил вовремя на место за дерзость! А ведь уже после Пронска стоило… Да все не шла из памяти его схватка с татями на дороге, когда племяш его ослушался, но в итоге жизни их с Ладом и Микулой спас… Вот и думалось с тех пор голове сторожи, что не иначе как рука Божья ведет юнца! И в Пронске себя Егор проявил с лучшей стороны, заставив княжича себя выслушать да согласиться с ним, и в погосте гридя сам одолел, начавшего было народ смущать… Да вот только что ныне из того вышло?! Самому князю Пронскому дерзить осмелился, дурак! Рухнув на колени перед Всеволодом Михайловичем, Кречет истово взмолился:

— Не губи, не губи дурака несчастного, княже! Батьку его половцы срубили, без отца один матерью воспитывался, вот и дерзит чрезмерно! Но пощади, не лишай живота!

В шатер уже вбежали дружинники, обнажив клинки и разом шагнув к елецкому ратнику, но князь остановил их жестом руки:

— Быть по сему, живота не лишу. И батогами пороть не прикажу, помилую — хотя бы пошло ведь щенку на пользу! Но только на первый раз — а коли дурь из головы не выветрится, да речи дерзкие снова вспомнит, иль на княжну нескромно воззрится, так уж точно несдобровать наглецу! А вот сабельку мне его отдай — не иначе, как в Булгаре с боя взята моими гридями, признаю ее! Что же, сын мой подарил? Так, а я обратно заберу, пущай теперь урок дураку будет…

— Спасибо княже, спасибо!

Кречет опустил голову в земном поклоне, а Всеволод Михайлович меж тем, приказал воям:

— Берите бездыханного, да у коновязи его свяжите. Потолкую с ним к вечеру, когда в себя придет… А ты, ратник Елецкий, покуда к стороже своей возвращайся — да не бойся за племянника, худа ему не причиню. Поговорить по душам с ним только и желаю!

Смертельно побледневшему голове только и осталось, как вновь поклониться, да с тревогой глядя на Егора, чье бездыханное тело подняли дружинники княжьи на руки, выйти из шатра. Дождавшись же, когда и гриди верные покинут его, к отцу обратилась встревоженная и явно огорченная Ростислава:

— Батюшка, разве можно так? Он ведь столько добра нам сделал, все поведал и все рассказал! Да разве…