Последыш III (СИ) - Мах Макс - Страница 3

— Так и есть, — подтвердил Бармин. — Объясни, зачем это нужно лично мне?

Если брать в расчет только голые факты, то Бармин в истории с попаданием и вселением выглядел так себе. Плыл по течению, брал что дают и даже лапками, как рекомендовал граф Толстой, не сучил. Одним словом, слабак и размазня. Ни воли, ни ума, ни решительности. Но это, если смотреть на ситуацию глазами диванных стратегов, для которых такие переменные, как титул, молодость, физическая сила и мощный колдовской Дар — это основное, остальное само как-нибудь устроится. Вот только Игорь Викентиевич уже давно не мальчик, молоко у него на губах успело обсохнуть, и «опыт, (сын) ошибок трудных» подсказывал, «торопиться не надо». И еще кое-что немаловажное: он умел и любил думать. Смотрел, видел, взвешивал и решал, и решения эти были в каждый момент времени вынужденными, но при том оптимальными. Переть с пустыми руками на бегемота или носорога — занятие неумное, даже если выглядит образцом лихости и мужества. Ну, и куда ему было лихачить? В чужом мире, не зная правил игры и фактов первостепенной важности, — например того, кто ему друг, кто — враг, а кто, и вовсе, просто мимо проходил, — с неустоявшимся и до конца не освоенным Даром, Бармин не мог принять ни одного решения без того, чтобы не накосячить. Потому и не торопился говорить «нет» тогда, когда осведомленные в деталях взрослые предлагали ему то или это. То есть, будь он юным долбоебом, наверняка, взбрыкнул бы, и с вероятностью в сто процентов огреб бы по первое число. Но, на поверку, он был старым тертым мужичком еще той, советской закваски, с полуторным набором шариков и роликов в башке, — и это по самому скромному подсчету, — и бесценным опытом выживания сначала в одном «обществе равных возможностей», а затем — в другом. Сделать без блата карьеру в СССР было непросто, в Америке — еще труднее, но он свое все-таки взял. Без революций и скандалов, без воплей на перекрестках и баррикадных боев, но своего добился. И теперь его прежний опыт подсказывал: не торопись, Игорь, приглядывайся, оценивай и думай, и действуй только тогда, когда уверен в том, что делаешь, или тогда, когда край, и тебе, по большому счету, уже все равно, поскольку, что ни сделаешь, хуже уже не будет.

Поэтому оглядываясь назад, на все эти считанные месяцы, прожитые в чужом мире и в чужой шкуре, Бармин считал, что с задачей выживания, — то есть, инфильтрации, легендирования и первичной рекогносцировки, выражаясь языком шпионов и разведчиков — справился на «ять». Ольгу разоблачил и превратил из противника, пусть не в друга, но, как минимум, в союзника. Бабку перевоспитал и под Глинских в конечном итоге тоже не лег, перетянув настроенную против него Варвару на свою сторону. И подход, следует заметить, нашел правильный — через Елену, которую купил с потрохами, предложив больше, чем обещал ей Нестор. И дальше, шаг за шагом, тут и там, помаленьку и полегоньку он перетягивал одеяло на себя, но не совершал резких движений. И вот он результат: дедово наследство при нем, невесты одна к одной, но дело, естественно, не в их красоте, — хотя и она имеет место быть, — а в том, что одна Мария не просто с лихвой компенсирует упущенную в браке с бесприданницей Еленой выгоду, а в том, что, благодаря этому союзу, он получил поддержку одного из самых сильных людей империи. Конечно заслуга в этом целиком принадлежит самому князю Северскому, мотивы которого отнюдь не очевидны, но правда в том, что, если бы не было роялей в кустах, — любил Бармин этот термин, почерпнутый на просторах русскоязычного интернета, — он бы попросту не выжил. Уконтропупили бы болезного, ободрав для начала как липку, и весь сказ. Поэтому Бармин помощь такого рода унизительной для себя не считал и принимал, что называется, с благодарностью.

Однако предложение шведской короны имело совсем другой характер, и тут следовало крепко подумать на тему, а нужен ли ему этот подарок судьбы, и, если действительно нужен, то зачем. В этом вопросе возможны были, разумеется, варианты, но один плюс у этого брака был наверняка. Породнившись со шведским королевским домом, Ингвар приобретал сильного и независимого от империи союзника, хорошо уравновешивавшего такого политического тяжеловеса, как брат императора князь Северский. Имелись у этого союза и экономические выгоды. Не смотря на цейтнот, Бармин успел выяснить кое-что интересное о личном состоянии и приданном герцогини Сконе, и это кое-что выглядело весьма многообещающе. И все-таки, все-таки… Грызло его некое сомнение, связанное с тем, что он никак не мог понять истинных мотивов кронпринца Карла Августа. Ему-то Менгден зачем сдался? Вопрос не праздный, и от ответа на него многое зависело, хотя интуиция и утверждала, что «надо брать». Чаши весов, таким образом, застыли в шатком равновесии, — со всеми измысленными его мозгом «Pro et contra»[6] — и оставалось всего лишь узнать, для чего он им всем сдался, тогда и решение будет проще принять.

Бармин не был уверен, что ему это действительно нужно. Лестно, конечно, жениться на сестре короля. Приданное опять же. Политические связи. И все-таки, все-таки… Сомнений было все еще больше, чем нужно, чтобы принять положительное решение.

«Тогда, зачем я сюда приехал, вообще?»

Затем, — шепнул тихий голос прямо ему в мозг, — что случайными такие предложения не бывают.

«То есть, предлагаешь жениться?» — прямо спросил Ингвар, понимая уже, кто это пожаловал на их со шведкой тайную встречу.

Предлагаю рассмотреть предложение по существу, — продолжил нашептывать тихий голос. — Подвоха или обмана я здесь не чувствую.

Весь этот диалог занял не больше мгновения, и Ульрика его, разумеется, не слышала.

— А что, если это что-то вроде государственной или родовой тайны? — спросила она, продолжая разговор.

— Воля твоя, Ваше Высочество, — пожал Ингвар плечами, — но кота в мешке я не куплю. Другое дело, если это действительно нечто настолько серьезное, что с одной стороны объясняет решимость шведской короны в отношении меня, а с другой стороны, является, скажем, родовым секретом. В этом случае, обещаю жениться на тебе, даже если это не покажется мне серьезной причиной. Но должен заранее предупредить, всякая ерунда, типа гномьих кладов и пиратских сокровищ, меня совершенно не интересует, и все остальные договоренности, в частности вопрос о первенстве в семье, повторному обсуждению не подлежат.

— Жестко, — прокомментировала принцесса. — но знаешь, теперь я точно хочу выйти за тебя замуж.

— Я не против, — улыбнулся ей Ингвар. — Так в чем все-таки причина?

— Считается, что Ваза получили благословение Тора в XI веке, — начала Ульрика без какого-либо предисловия или вводной фразы, — но правда в том, что, даже если эта история отражает имевшее место событие, настоящих Ваза нет уже почти триста лет. То есть, по закону мы, разумеется, относимся к этой династии, по праву наследования, но не по крови. Кровь у нас другая.

— Извини, Ульрика, но я не понял. — Бармин, и в самом деле, что называется не въехал. — Династия — это же и есть кровь, разве нет?

— Усыновления, — подсказала принцесса. — Измены, разбавление в браке…

— Ах, вот оно что! — сообразил наконец Ингвар, вспомнив по случаю историю, которая приключилась в его мире с династией Романовых, в которых исконно русской — романовской — крови, в конце концов, почти не осталось. — Извини, не сразу дошло. Продолжай, пожалуйста.

— Мы не Ваза, но существует другая династия, род Стенкилей, к которому мы принадлежим по праву крови. Мы с братом ведем свой род от Магнуса Хенриксена[7]. Магнус был датским лордом и последним из своего рода, кто правил Швецией, хотя и недолго. Всего чуть меньше года. Однако дело не в этом, а в том, что на его прадеда Инге Старшего снизошло благословение богини Вар[8], которая родила ему дочь. Думаю, что ты знаешь, о чем идет речь, ведь Менгдены тоже удостоились Благословения богини.