Черный тюльпан - Дюма Александр - Страница 28

• Предыдущая
• 28/50
• Следующая

Корнелиус уронил кувшин, который с грохотом разбился на тысячу мелких кусочков.

И только тогда Грифус понял, какой опасности он подвергался, и разразился ужасными угрозами.

– О, – заметил Корнелиус, – нужно быть очень подлым и тупым человеком, чтобы отнять у бедного заключенного его единственное утешение – луковицу тюльпана.

– О, какое преступление вы совершили, отец! – сказала Роза.

– А, ты, болтунья, – закричал, повернувшись к дочери, старик, кипевший от злости. – Не суй своего носа туда, куда тебя не спрашивают, а главное, проваливай отсюда, да быстрей.

– Презренный, презренный! – повторял с отчаянием Корнелиус.

– В конце концов это только тюльпан, – прибавил Грифус, несколько сконфуженный. – Можно вам дать сколько угодно тюльпанов, у меня на чердаке их триста.

– К черту ваши тюльпаны! – закричал Корнелиус. – Вы друг друга стоите. Если бы у меня было сто миллиардов миллионов, я их отдал бы за тот тюльпан, который вы раздавили.

– Ага! – сказал, торжествуя, Грифус. – Вот видите, вам важен вовсе не тюльпан. Вот видите, у этой штуки был только вид луковицы, а на самом деле в ней таилась какая-то чертовщина, быть может, какой-нибудь способ переписываться с врагами его высочества, который вас помиловал. Я правильно сказал, что напрасно вам не отрубили голову.

– Отец, отец! – воскликнула Роза.

– Ну, что же, тем лучше, тем лучше, – повторял Грифус, приходя все в большее возбуждение, – я его уничтожил, я его уничтожил. И это будет повторяться каждый раз, как вы только снова начнете. Да, да, я вас предупреждал, милый друг, что я сделаю вашу жизнь тяжелой.

– Будь проклят, будь проклят! – рычал в полном отчаянии Корнелиус, щупая дрожащими пальцами последние остатки луковички, конец стольких радостей, стольких надежд.

– Мы завтра посадим другую, дорогой господин Корнелиус, – сказала шепотом Роза, которая понимала безысходное горе цветовода.

Ее нежные слова падали, как капли бальзама, на кровоточащую рану Корнелиуса.

Не успела Роза произнести эти слова, как с лестницы послышался голос. Кто-то спрашивал у Грифуса, что случилось.

– Вы слышите, отец? – сказала Роза.

– Что?

– Господин Якоб зовет вас. Он волнуется.

– Вот сколько шума наделали! – заметил Грифус. – Можно было подумать, что этот ученый убивает меня. О, сколько всегда хлопот с учеными!

Потом, указывая Розе на лестницу, он сказал:

– Ну-ка, иди вперед, сударыня. – И, заперев дверь, он крикнул: – Я иду к вам, друг Якоб!

И Грифус удалился, уводя с собой Розу и оставив в глубоком горе и одиночестве бедного Корнелиуса.

– О, ты убил меня, старый палач! Я этого не переживу.

И действительно, бедный ученый захворал бы, если бы Провидение не послало ему того, что еще придавало смысл его жизни и что именовалось Розой.

Девушка пришла в тот же вечер.

Первыми ее словами было сообщение о том, что отец впредь не будет ему мешать сажать цветы.

– Откуда вы это знаете? – спросил заключенный жалобным голосом девушку.

– Я это знаю потому, что он это сам сказал.

– Быть может, чтобы меня обмануть?

– Нет, он раскаивается.

– О да, да, но слишком поздно.

– Он раскаялся не по своей инициативе.

– Как же это случилось?

– Если бы вы знали, как его друг ругает его за это!

– А, господин Якоб. Как видно, этот господин Якоб вас совсем не покидает.

– Во всяком случае, он покидает нас по возможности реже.

И она улыбнулась той улыбкой, которая сейчас же рассеяла тень ревности, омрачившую на мгновение лицо Корнелиуса.

– Как это произошло? – спросил заключенный.

– А вот как. За ужином отец, по просьбе своего друга, рассказал ему историю с тюльпаном или, вернее, с луковичкой и похвастался подвигом, который он совершил, когда уничтожил ее.

Корнелиус испустил вздох, похожий на стон.

– Если бы вы только видели в этот момент нашего Якоба, – продолжала Роза. – Поистине я подумала, что он подожжет крепость: его глаза пылали, как два факела, его волосы встали дыбом; он судорожно сжимал кулаки; был момент, когда мне казалось, что он хочет задушить моего отца. «Вы это сделали! – закричал он. – Вы раздавили луковичку?» – «Конечно», – ответил мой отец. «Это бесчестно! – продолжал он кричать. – Это гнусно! Вы совершили преступление!»

Отец мой был ошеломлен. «Что, вы тоже с ума сошли?» – спросил он своего друга.

– О, какой благородный человек этот Якоб! – пробормотал Корнелиус. – У него великодушное сердце и честная душа.

– Во всяком случае, пробирать человека более сурово, чем он пробрал моего отца, – нельзя, – добавила Роза. – Он был буквально вне себя. Он бесконечно повторял: «Раздавить луковичку, раздавить! О, боже мой, боже мой! Раздавить!» Потом, обратившись ко мне: «Но ведь у него была не одна луковичка?» – спросил он.

– Он это спросил? – заметил, насторожившись, Корнелиус.

– «Вы думаете, что у него была не одна? – спросил отец. – Ладно, поищем и остальные».

«Вы будете искать остальные?» – воскликнул Якоб, взяв за шиворот моего отца, но тотчас же отпустил его.

Затем он обратился ко мне: «А что же сказал на это бедный молодой человек?»

Я не знала, что ответить. Вы просили меня никому не говорить, какое большое значение придаете этим луковичкам. К счастью, отец вывел меня из затруднения.

«Что он сказал? Да у него от бешенства на губах выступила пена».

Я прервала его. «Как же ему было не обозлиться? – сказала я. – С ним поступили так жестоко, так грубо».

«Вот как, да ты с ума сошла! – закричал, в свою очередь, отец. – Скажите, какое несчастье – раздавить луковицу тюльпана! За один флорин их можно получить целую сотню на базаре в Горкуме».

«Но, может быть, менее ценные, чем эта луковица», – ответила я, на свое несчастье.

– И как же реагировал на эти слова Якоб? – спросил Корнелиус.

– При этих словах, должна заметить, мне показалось, что в его глазах засверкали молнии.

– Да, – заметил Корнелиус, – но это было не все, он еще что-нибудь сказал при этом?

«Так вы, прекрасная Роза, – сказал он вкрадчивым тоном, – думаете, что это была ценная луковица?»

Я почувствовала, что сделала ошибку.

«Мне-то откуда знать? – ответила я небрежно. – Разве я понимаю толк в тюльпанах? Я знаю только, раз мы обречены – увы! – жить вместе с заключенными, что для них всякое времяпрепровождение имеет свою ценность. Этот бедный ван Берле забавлялся луковицами. И вот я говорю, что было жестоко лишать его забавы».

«Но прежде всего, – заметил отец, – каким образом он добыл эту луковицу? Вот, мне кажется, что было бы недурно узнать».

Я отвела глаза, чтобы избегнуть взгляда отца, но я встретилась с глазами Якоба. Казалось, что он старается проникнуть в самую глубину моих мыслей.

Часто раздражение избавляет нас от ответа. Я пожала плечами, повернулась и направилась к двери.

Но меня остановило одно слово, которое я услышала, хотя оно было произнесено очень тихо.

Якоб сказал моему отцу: «Это не так трудно узнать, черт побери». – «Да, обыскать его, и, если у него есть еще и другие луковички, мы их найдем», – ответил отец. «Да, обычно их должно быть три…»

– Их должно быть три! – воскликнул Корнелиус. – Он сказал, что у меня три луковички?

– Вы представляете себе, что эти слова поразили меня не меньше. Я обернулась. Они были оба так поглощены, что не заметили моего движения. «Но, может быть, – заметил отец, – он не прячет на себе эти луковички». – «Тогда выведите его под каким-нибудь предлогом из камеры, а тем временем я обыщу ее».

– О, о, – сказал Корнелиус, – да ваш Якоб негодяй.

– Да, я опасаюсь этого.

– Скажите мне, Роза… – продолжал задумчиво Корнелиус.

– Что?

– Не рассказывали ли вы мне, что в тот день, когда вы готовили свою грядку, этот человек следил за вами?

– Да.

– Что он как тень проскользнул позади бузины?

• Предыдущая
• 28/50
• Следующая