Черный тюльпан - Дюма Александр - Страница 26

• Предыдущая
• 26/50
• Следующая

Итак, благополучие Корнелиуса зависело от этого человека. Он мог в одно прекрасное утро соскучиться в Левештейне, найти, что здесь плохой воздух, что водка недостаточно вкусна, покинуть крепость и увезти с собой дочь. И вновь Роза с Корнелиусом были бы разлучены.

– И тогда, дорогая Роза, к чему послужат почтовые голуби, раз вы не сможете ни прочесть моих писем, ни излагать мне свои мысли?

– Ну, что же, – ответила Роза, которая в глубине души так же, как и Корнелиус, опасалась разлуки, – в нашем распоряжении по часу каждый вечер, употребим это время с пользой.

– Но мне кажется, – заметил Корнелиус, – что мы его и сейчас употребляем не без пользы.

– Употребим его с еще большей пользой, – повторила, улыбаясь, Роза. – Научите меня читать и писать. Уверяю вас, ваши уроки пойдут мне впрок, и тогда, если мы будем когда-нибудь разлучены, то только по своей собственной воле.

– О, – воскликнул Корнелиус, – тогда перед нами вечность.

Роза улыбнулась, пожав слегка плечами.

– Разве вы останетесь вечно в тюрьме? – ответила она. – Разве, даровав вам жизнь, его высочество не даст вам свободы? Разве вы не вернетесь снова в свои владения? Разве вы не станете вновь богатым? А будучи богатым и свободным, разве вы, проезжая верхом на лошади или в карете, удостоите взглядом маленькую Розу, дочь тюремщика, почти дочь палача?

Корнелиус пытался протестовать и протестовал бы, без сомнения, от всего сердца, с искренностью души, переполненной любовью.

Молодая девушка прервала его.

– Как поживает ваш тюльпан? – спросила она с улыбкой.

Говорить с Корнелиусом о его тюльпане было для Розы способом заставить его позабыть все, даже самое Розу.

– Неплохо, – ответил он, – кожица чернеет, брожение началось, жилки луковички нагреваются и набухают; через неделю, пожалуй, даже раньше, можно будет наблюдать первые признаки прорастания. А ваш тюльпан, Роза?

– О, я широко поставила дело и точно следовала вашим указаниям.

– Послушайте, Роза, что же вы сделали? – спросил Корнелиус. Его глаза почти так же вспыхнули, и его дыхание было таким же горячим, как в тот вечер, когда его глаза обжигали лицо, а дыхание – сердце Розы.

– Я, – заулыбалась девушка, так как в глубине души она не могла не наблюдать за двойной любовью заключенного и к ней, и к черному тюльпану, – я поставила дело широко: я приготовила грядку на открытом месте, вдали от деревьев и забора, на слегка песчаной почве, скорее влажной, чем сухой, и без единого камушка. Я устроила грядку так, как вы мне ее описали.

– Хорошо, хорошо, Роза.

– Земля, подготовленная таким образом, ждет только ваших распоряжений. В первый же погожий день вы прикажете мне посадить мою луковичку, и я посажу ее. Ведь мою луковичку нужно сажать позднее вашей, так как у нее будет гораздо больше воздуха, солнца и земных соков.

– Правда, правда! – Корнелиус захлопал от радости в ладоши. – Вы прекрасная ученица, Роза, и вы, конечно, выиграете ваши сто тысяч флоринов.

– Не забудьте, – сказала, смеясь, Роза, – что ваша ученица – раз вы меня так называете – должна еще учиться и другому, кроме выращивания тюльпанов.

– Да, да, и я так же заинтересован, как и вы, прекрасная Роза, чтобы вы научились читать.

– Когда мы начнем?

– Сейчас.

– Нет, завтра.

– Почему завтра?

– Потому, что сегодня наш час уже прошел и я должна вас покинуть.

– Уже?! Но что же мы будем читать?

– О, – ответила Роза, – у меня есть книга, которая, надеюсь, принесет нам счастье.

– Итак, до завтра.

– До завтра.

На следующий день Роза пришла с Библией Корнеля де Витта.

Тогда началась между учителем и ученицей одна из тех очаровательных сцен, какие являются радостью для романиста, если они, на его счастье, попадают под его перо.

Окошечко, единственное отверстие, которое служило для общения влюбленных, было слишком высоко, чтобы молодые люди, до сих пор довольствовавшиеся тем, что читали на лицах друг у друга все, что им хотелось сказать, могли с удобством читать книгу, принесенную Розой.

Вследствие этого молодая девушка была вынуждена опираться на окошечко, склонив голову над книгой, которую она держала на уровне фонаря, поддерживаемого правой рукой. Чтобы рука не слишком уставала, Корнелиус придумал привязывать фонарь носовым платком к решетке. Таким образом, Роза, водя пальцем по книге, могла следить за буквами и слогами, которые заставлял ее повторять Корнелиус. Он, вооружившись соломинкой, указывал буквы своей внимательной ученице через отверстие решетки.

Свет фонаря освещал румяное личико Розы, ее глубокие синие глаза, ее белокурые косы под потемневшим золотым чепцом, – головным убором фрисландок. Ее поднятые вверх пальчики, от которых отливала кровь, становились бледно-розовыми, прозрачными, и их меняющаяся окраска словно вскрывала таинственную жизнь, пульсирующую у нас под кожей!

Способности Розы быстро развивались под влиянием живого ума Корнелиуса, и когда затруднения казались слишком большими, то их углубленные друг в друга глаза, их соприкоснувшиеся ресницы, их смешивающиеся волосы испускали такие электрические искры, которые способны были осветить даже самые непонятные слова и выражения.

И Роза, спустившись к себе, повторяла одна в памяти данный ей урок чтения и одновременно в своем сердце тайный урок любви.

Однажды вечером она пришла на полчаса позднее обычного. Запоздание на полчаса было слишком большим событием, чтобы Корнелиус раньше всего не справился о его причине.

– О, не браните меня, – сказала девушка, – это не моя вина. Отец возобновил в Левештейне знакомство с одним человеком, который часто приходил к нему в Гааге с просьбой показать ему тюрьму. Это славный парень, большой любитель выпить, который рассказывает веселые истории и, кроме того, щедро платит и никогда не останавливается перед издержками.

– С другой стороны вы его не знаете? – спросил изумленный Корнелиус.

– Нет, – ответила девушка, – вот уже около двух недель, как мой отец пристрастился к новому знакомому, который нас усердно посещает.

– О, – заметил Корнелиус, с беспокойством покачивая головой, так как каждое новое событие предвещало ему какую-нибудь катастрофу, – это, вероятно, один из тех шпионов, которых посылают в крепости для наблюдения и за заключенными и за их охраной.

– Я думаю, – сказала Роза с улыбкой, – что этот славный человек следит за кем угодно, но только не за моим отцом.

– За кем же он может здесь следить?

– А за мной, например.

– За вами?

– А почему бы и нет? – сказала, смеясь, девушка.

– Ах, это правда, – заметил, вздыхая, Корнелиус, – не все же ваши поклонники, Роза, должны уходить ни с чем; этот человек может стать вашим мужем.

– Я не говорю «нет».

– А на чем вы основываете эту радость?

– Скажите – это опасение, господин Корнелиус…

– Спасибо, Роза, вы правы, это опасение…

– А вот на чем я его основываю…

– Я слушаю, говорите.

– Этот человек приходил уже несколько раз в Бюйтенгоф в Гааге; да, как раз в то время, когда вас туда посадили. Когда я выходила, он тоже выходил я приехала сюда, он тоже приехал. В Гааге он приходил под предлогом повидать вас.

– Повидать меня?

– Да. Но это, без всякого сомнения, был только предлог; теперь, когда вы снова стали заключенным моего отца или, вернее, когда отец снова стал вашим тюремщиком, он больше не выражает желания повидать вас. Я слышала, как он вчера говорил моему отцу, что он вас не знает.

– Продолжайте, Роза, я вас прошу. Я попробую установить, что это за человек и чего он хочет.

– Вы уверены, господин Корнелиус, что никто из ваших друзей не может интересоваться вами?

– У меня нет друзей, Роза. У меня никого не было, кроме моей кормилицы; вы ее знаете, и она знает вас. Увы! Эта бедная женщина пришла бы сама и безо всякой хитрости, плача, сказала бы вашему отцу или вам: «Дорогой господин или дорогая барышня, мое дитя здесь у вас; вы видите, в каком я отчаянии, разрешите мне повидать его хоть на один час, и я всю свою жизнь буду молить за вас Бога». О нет, – продолжал Корнелиус, – кроме моей доброй кормилицы, у меня нет друзей.

• Предыдущая
• 26/50
• Следующая