Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" - Страница 67

Снаружи Когтя шел снег — такой густой и мелкий, словно медлительные облачные жернова протирали настоящую муку. Сквозь его мельтешение блестела веревка мутаг, натянутая до звона; на ней к небесам подымалась тяжело груженная корзина с «гостями». Вот уже показалось над порогом Когтя навершие носилок-хоуда, затем — выкрашенные киноварью рога Чомолангмы, а после и его пышущая паром морда с печальными глазами и белыми от инея ресницами. По сторонам от быка распластались мордами вниз четверо шенов; пятый — почжут Чеу Окар — держал поводья.

Чеу Окар высунул язык в знаке приветствия, отворил дверь в боку корзины и согнулся до земли, приглашая богов войти. Первыми вперед двинулись вороноголовые, встав рядом с младшими шенами. Палден Лхамо заняла место напротив почжута, по левую сторону от могучей шеи Чомолангмы. Наконец, сам Железный господин подошел к быку; тот, повинуясь легкому движению поводьев, опустился на колени. Четверо шенов проворно вскочили, оставляя проплешины на запорошенном снегом полу, и выхватили из-за спин железные крюки на длинных древках. С помощью этого странного оружия они поддели зацепки хоуда, раскрывая и вновь смыкая его вокруг бога. Кто-то из лха подтолкнул меня в спину; я вылетел вперед, ежась под пристальным взглядом Чеу Окара. Чомолангма втянул воздух, принюхиваясь, — готов поспорить, он узнал меня даже в этом дурацком обличье! Мне страшно хотелось обнять его влажный подрагивающий нос; но вместо этого, как и велела Лхамо, я взобрался на горб быка, покрытый драгоценной попоной. Из всех, кто отправлялся в город, только Шаи не зашел в корзину — он пользовался другими, тайными путями.

Мы начали опускаться. Дыхание тут же перехватило от ветра, ворующего воздух прямо из-под носа. На несколько мгновений корзина погрузилась в облака, тершиеся о бок Мизинца; мы вынырнули из них, омытые влажным туманом. Внизу все отчетливее виднелась крыша Перстня, темно-красное поле, на котором зияли два дымящихся проема — проходы в старую гомпу. Она была все ближе и ближе… и вот корзина остановилась. В тот же миг на мэндоне завыли поющие раковины, сотрясая ветхие кирпичи. Теперь толпа на площади наверняка поняла, что Железный господин снова спустился на землю!

На крыше гомпы нас ждали восемь почжутов и две дакини Палден Лхамо; первые в своих черных чуба походили на цепочку из бусин «зи», а вторые белизной платья напоминали речной жемчуг. То были женщины невероятной красоты: у Симхамукхи, державшей маску в виде львиной морды, грива была как чистое золото, а у Макаравактры, которой досталась личина морского чудовища, — как серебро; зрачки у обеих блестели, как хорошо начищенные зеркала.

Пока я любовался дакини, за спинами старших шенов выстроились прислужники во множестве. Повинуясь невидимому для меня знаку, трое из них — с зонтом из белых павлиньих перьев, опахалом из ячьих хвостов и блюдом с подношениями — кинулись навстречу Палден Лхамо. Она вышла первой, озаряя и снег под лапами, и облака над головою своим сиянием. Дакини, надев звериные маски, встали по обе стороны от госпожи; вместе они проследовали в левый проход, ведущий внутрь гомпы. Затем из корзины выбрались вороноголовые. Их встретили восемь прислужников, держащих в лапах знамена из трехцветного шелка; над развевающимися полотнищами были укреплены чучела воронов с расправленными крыльями, задранными головами и кусками янтаря вместо глаз. Утпала, Камала, Падма и Пундарика спустились в проход справа, быстро скрывшись в клубах теплого пара.

Наконец, настал наш черед. Чеу Окар взял Чомолангму за уздцы и осторожно вывел наружу. Тут же подбежала пара молодых шенов, высоких и статных; низко поклонившись, они приняли поводья из лап старшего товарища и повели быка к северному краю крыши. Пока Чомолангма шел, вышибая звон из обледеневшего настила, я поглядывал по сторонам — и заметил среди почжутов Ишо. Его плечи были понуро опущены; на склоненной макушке белела снежная шапка нерастаявшего снега. Сколько я ни косился на него, он так и не поднял головы.

К моему удивлению, в проеме между Мизинцем и гомпой была устроена насыпь, крутым извивом спускавшаяся вниз. Недовольно всхрапывающего Чомолангму повели по ней; чтобы бык не оскользнулся на льду, двое идущих впереди прислужников черпали из поясных сумок пригоршни песка и бросали ему под копыта. Песок скрипел; Чомолангма недовольно фыркал и прядал ушами, отгоняя снежинки точно так же, как летом отгонял липнущих к морде мух. Наконец мы поравнялись со вторым этажом гомпы и остановились у дверей со звездчатыми заклепками из тронутого ржой железа. Прошло несколько секунд, прежде чем те, надрывно скрипя, распахнулись.

Слуги завели быка в зал с низким потолком, подпертым широкими красными столпами; между ними кто-то в великом множестве развесил тханка гневных божеств. Куда ни глянь, всюду из полумрака, как рыбьи спины из мутной воды, выныривали грозные лики со встопорщенными гривами и извивающимися языками, черные, синие, красные от выпитой шецу. У стен, на плоских алтарях, рдели масляные лампы и дымились горки благовоний; а на полу, на войлочных покрывалах, сидели сотни шенов — кажется, почти все, кто жил в Перстне! Они были будто во сне — носы опущены вниз, веки плотно сомкнуты — но губы двигались, наполняя воздух мерным гулом. В лапах шены держали длинные четки, отсчитывая молитвы быстрыми щелчками.

Вдруг Чеу Окар закричал:

— Он здесь! Мудрость и милосердие!

Голос почжута грянул как гром с ясного неба, и, вторя ему, сотни губ одновременно исторгли вздох «Ооооо!»; сотни спин согнулись и сотни лбов ударились о натертый воском пол. Наступила тишина, нарушаемая только ударами копыт Чомолангмы.

Так, в полном безмолвии, мы миновали темный зал.

Вторые двери, покрытые полулунными серебряными щитами, распахнулись перед быком. За ними была лестница, ведущая на первый этаж гомпы (сегодня ее покрыли настилом из досок, чтобы облегчить Чомолангме путь), и длинный коридор, который я подметал когда-то… Кажется, в прошлой жизни — а ведь прошло чуть больше года! Здесь распластались, уткнувшись носами в пыль, ученики, недавно поступившие в Перстень.

Третья дверь, украшенная золотыми кольцами, выпустила нас во внутренний двор Мизинца. Там уже ждали Палден Лхамо и вороноголовые, верхом на нетерпеливо вздыхающих лунг-та. Прислужники подвели почжутам ездовых баранов. Поклонившись Чомолангме, восемь старших товарищей Эрлика проворно вскочили в седла. У пристани Перстня нас ожидало несколько плотов: на первом в город отплыли почжуты, на втором — вороноголовые, Палден Лхамо и ее белые женщины, а Железный господин, Чомолангма и я отправились на третьем.

Мы долго плыли в непроглядной белизне; пушистый, крупный снег падал на поверхность Бьяцо и таял в холодной воде. Когда мне стало чудиться, что пути уже не будет конца, впереди замаячили ворота приозерной гомпы. Нарядные львы и выкрашенные яркими красками гаруды казались цветами, невесть как распустившимися среди зимы. Высоко на плоской крыше я заметил двух прислужников, следивших за озером; когда наш плот уткнулся в песчаный берег, те набрали побольше воздуха в грудь, прижались губами к хвостам поющих раковин и выдули жуткий рев.

— Он здесь! Мудрость и милосердие! — вторили им шены на плотах и лодках. Теперь все в Бьяру знали — боги спустились на землю!

То, что было дальше, помнится смутно, как сон. В приозерной гомпе собрались знатнейшие из знатных, пользовавшиеся особой честью — первыми приветствовать Железного господина в мире дольнем. Был здесь сам князь Бьяру с многочисленным семейством; были и правители иных областей Олмо Лунгринг со свитой. От блеска парчи, золота и драгоценных камней, которыми придворные были усеяны от хвоста до макушки, я почти ослеп. Сотни лап протянулись к Чомолангме, бросая в быка зерно, хатаги, бусы и пригоршни монет. Казалось, они вот-вот вцепятся в меня, стащат на пол и разорвут, чтобы набить моими волосами, костями и мясом амулетницы-гао! После тишины и покоя Когтя шум внутри гомпы оглушал; утробное мычание шенов, перешептывания толпы, крики восторга, рычание тех, кого оттеснили назад, — все это пугало меня и заставляло сердце биться быстрее. А главное — вокруг роились тысячи запахов, от которых я совсем отвык наверху. Пахло одновременно сангом и духами, гвоздичным маслом и водорослями, спелыми плодами и сырым мясом, горелым тестом и мокрой шерстью, и чужим дыханием, и пылью, и еще тысячей вещей — от этого голова шла кругом! Мир расплылся, утратив четкость, и я едва понимал, что творится вокруг… А бык все брел куда-то, проходя сквозь толпу, как раскаленный нож сквозь масло. Только когда по губам хлестнул влажный ветер со снегом, я догадался, что мы покинули гомпу.