Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" - Страница 32

— Тише, тише, тише, — повторял я, закрывая лапами большие глаза, как делал иногда, когда дзо и овцы пугались вечерних теней или запахов хищников. Потом я коснулся лбом его широкого лба и подался вперед; смирившись, бык отступил. Колдовские путы сразу ослабли; сделав еще несколько шагов назад, зверь остановился, наконец успокоившись. Облегченно вздохнув, я поднял взгляд — и увидел между гнутыми рогами внутренний круг и Палден Лхамо. Богиня стояла, вытянув вперед правую лапу, все еще сжимая в кулаке клубок невидимых нитей. То ли сияние, окружавшее ее, стало слабее, то ли мои глаза привыкли к нему — но я вдруг увидел ее лицо и, вскрикнув от страха, пошатнулся и грохнулся прямо на хвост. Оно было плоским и круглым, как истертая монета, и все заросло мягким белым пухом; а над носом-клювом горели два красных глаза. Я готов был поклясться, что это та самая сова, которая однажды похитила меня! В это время слуги Железного господина подбежали к быку, подхватили ошметки поводьев и увели вахану прочь. Младшие шены уже начитывали заклинания над покалеченными; охи и вздохи мало-помалу наполняли воздух, а я тупо уставился на пятно крови, оставленное на камнях огромным копытом.

— Нуму! Что ж ты творишь, ячий глист! Ты ж… за тебя же еще не заплачено! — воскликнул Мардо, поднимая меня и прижимая к себе. Я уткнулся носом в пятнистый мех дядиного воротника, зажмурился и словно исчез.

***

Проснулся я между часами Барана и Обезьяны. Дождь закончился, но из-за туч в городе все еще было темно. Почти весь народ разошелся, оставив после себя чашки с недопитым шо, обсосанные кости и огрызки пирогов. Кто-то уже унес скамьи, поставленные для знати; унылые от усталости слуги убирали навесы из дорогих тканей. Площадь быстро пустела; только с южной стороны молодые послушники из разных гомп подогревали на жаровнях остатки часуймы и раздавали всем желающим. Туда-то дядя и отнес меня. Сейчас он сидел на самодельной подстилке из забытого кем-то тряпья, потирая лоб и прихлебывая из одолженной шенами плошки. Меня Мардо почти целиком засунул за пазуху; хоть в городе и было тепло, а все равно знобило.

— Боги уже ушли? — спросил я, выглянув наружу.

— Ушли, — ответил дядя, едва ворочая языком, и сотворил защитный знак.

Я не знал, что еще сказать, а потому просто уставился на курильницы, из которых выползали клубы санга. Так и продолжалось, пока к нам не подошел мужчина в черном чуба с багряной полосой. В иное время Мардо подскочил бы, приветствуя шена Железного господина, но он слишком устал, чтобы дергаться.

— Ты продаешь этого ребенка? — спросил шен, указывая на выбритую на моем лбу плешь. В подол дяди упал тяжко звякнувший мешок. — Сегодня на площади бык раздавил одного слугу, и нам нужен новый. Я покупаю его.

— Но… он уже продан, господин, — растерянно отозвался Мардо, разглядывая высыпавшиеся на чуба золотые пластины в мизинец длиною. Если весь мешок был заполнен такими, этого хватит, чтобы вся семья могла безбедно жить долгие годы. — Я обещал его лекарю…

— Скажи лекарю, что его забрал Эрлик, — процедил шен и схватил меня за загривок. — Пойдем, мальчик.

— Куда? — пискнул я. Вместо ответа мужчина просто указал вперед, через всю площадь, на дзонг за озером Бьяцо. Я только сейчас заметил, как что-то темное, издалека похожее на лущеные семечки, покачивается в волнах недалеко от берега — это были трупы праведников, утопившиеся в священных водах. Кусок знакомого чуба, подпаленного со спины, мелькнул среди прочих — это был Тамцен; где-то рядом наверняка плавала и Сота. Меня замутило. Но тут пальцы шена сжались крепче; он закинул меня на рыжего барана, нетерпеливо бодающего воздух, сам вскочил в седло и хлестнул поводьями.

— Нуму! — крикнул Мардо мне вслед. Я обернулся и сквозь можжевеловый дым увидел его желтый воротник, шелковую шапку и упавший к сапогам мешок, в котором было куда больше трех танкга.

[1] Лакханг — (зд.) храм.

[2] Гаруда — царь орлов, пожиратель змей. Киртимукха — демон жадности; изображение его лица часто используется как декоративный элемент.

[3]Chor, chorlo(тиб.), также «молитвенный барабан», — вращающийся цилиндр, содержащий мантры.

[4] Вахана (санкср.) — ездовое животное божества.

[5] Капала (санкср.) — чаша из половины черепа.

[6] Линга (тиб.) — фигурка из теста, в которую заклинали войти злых духов, а затем выбрасывали.

[7] Дордже (тиб.), ваджра (санкср.) — многозначное слово. Может означат молнию, алмаз или ваджру как ритуальный предмет/оружие бога.

[8] Дзонг (тиб.) — крепость.

[9] Почжут (монг.) — в мистерии Цам — «товарищ», сопровождающий божество. Зд. — ближайшие к Эрлику шены.

[10] Санг — благовоние из можжевельника.

[11] Торан — ворота без створок.

[12] Пехар — божество неба, предок тибетских царей, Бёгдзе (Джамсаран) — тибето-монгольский бог войны, Курукулла — Красная Тара, дакини, покровительствующая магии, в том числе — любовной.

[13] Mdos, кресты из цветных нитей, в Тибете используются в разных обрядах — для призыва божеств (как мандалы), как тюрьмы или ловцы для духов.

[14] Цам (Чам) — в Тибете, Монголии, Бурятии — религиозная мистерия, в ходе которой одетые в особые маски и наряды ламы изображают различных божеств.

[15] Дур-бдаг, читипати, хохимай — персонажи мистерии Цам.

[16] Дамару — маленький барабан, к срединной части которого привязаны шарики-колотушки, бьющие по мембранам при раскачивании.

[17] Хоуда — носилки-башенки, какие в Индии закрепляли на спинах слонов.

[18] Пурба — ритуальный кинжал с трехгранным лезвием.

Мы скакали вдоль озера по гладкой дороге, похожей на отрез некрашеного полотна. От воды ее отделяла полоса серовато-черной гальки, по которой брели праведники, отмечавшие каждый шаг земным простиранием. Морды женщин и мужчин были сморщены, губы закушены до крови. Мелкие камни впивались им в лапы не хуже сушеного гороха, штаны и чуба намокли и отяжелели от тумана, но праведники не отступали. Тому, кто дойдет до конца, начислялось столько духовных заслуг, что на пять жизней вперед хватит — а это стоило того, чтобы потерпеть.

На самой дороге, не предназначенной для простого народа, было пусто, но ездовой баран шена все равно петлял и подскакивал, недовольный тем, что на него взвалили лишнюю ношу. Чтобы не выпасть из седла, я изо всех сил вцепился в переднюю луку. Мой провожатый, заметив это, обхватил меня, как куль с цампой, — от его тела пахло грязной шерстью, а от рукавов — благовониями — и ударил барана по мохнатым бокам.

Зверь понесся пуще прежнего, и скоро впереди показался высокий торан, весь в резьбе и позолоте; с его вершины пристально глядели крылатые гаруды и снежные львы с бирюзовыми гривами. Проехав между широко расставленных «ног» торана, каждая толщиной в пять обхватов, мы оказались во внутреннем дворе приозерной гомпы. Это место было посвящено разом всем богам, давшим обет Железному господину. Как я узнал позже, горожане прозвали гомпу «Привратником» — потому что она встречала всех прибывающих из Перстня и провожала их в обратный путь.

Здесь, на крутых скалах, которыми обросла макушка Бьяцо, притулились сотни низкорослых домиков из кирпича-сырца — жилища послушников, которых старая гомпа уже не могла вместить. В сумрачный день стены, обмазанные известью и желтоватой глиной, казались восковыми сотами; свет масляных ламп сочился наружу, как капли густого меда. И повсюду стоял гул — как будто гудели крылья сотен пчел! Это справа от дороги, под длинными крышами двух галерей, неустанно вращались молитвенные мельницы. Их приводили в движение ручьи, текущие со скал, но мне почудилось, будто железные махины ожили и крутятся сами по себе.

Между галереями было зажато здание самой гомпы, в три этажа высотой, с пристройками — малыми лакхангами, посвященными разным драгшед. Многие паломники, бывшие на Цаме, собрались сейчас здесь. От жара тел, набившихся внутрь, от влаги перемешивающихся дыханий из приоткрытых ставней парило. До нас долетали приглушенное пение, хлопки и звон инструментов — там сейчас возносились молитвы богам, особенно искренние после того, как их довелось увидеть своими глазами.