По Праву Крови - Гринберга Оксана - Страница 7

Дороги на Юге пыльные и разбитые, и груженые повозки тащились по ним еле-еле. Покачивались из стороны в сторону, поскрипывали, постукивая опорами, то навевая на меня сон, то заставляя чихать, когда пыль совсем уж одолевала.

Но я сопротивлялась – и сну, и пыли. Всеми силами таращилась на матерчатый полог и, обливаясь потом, вспоминала разученные заклинания, пытаясь найти то, которое помогло бы мне спастись от жары.

Но мой учитель в стихийной магии был не слишком-то силен – его коньком были боевая и ментальная, – и таких заклинаний я не знала, а пересесть из повозки на лошадь и трястись под палящим солнцем тоже был так себе выход.

Спасение я видела только в одном – парить под редкими облаками вместе с Грезой, чувствуя, как ловят драконьи крылья прохладный ветер. Но улететь я не могла, потому что пообещала…

Всем пообещала – и отцу, и Джулиану, и даже дяде Захарию. Последний побаивался «страшного крылатого ящера», но в то же время хотел, чтобы этот самый ящер охранял наш небольшой караван, состоявший из трех крытых повозок, груженных бутылями с подсолнечным маслом, и двух телег с огурцами. Но охранял незаметно – чтобы дракона как бы не было видно, но в то же время он был поблизости.

Папе же я пообещала, что проведу дорогу, как подобает нормальным людям. А Джулиану просто пообещала, потому что Грезу он терпеть не мог с того самого дня, как она у нас появилась.

Но я и сама собиралась поговорить с братом, а сделать это верхом на Грезе было бы крайне сложно. Нет, я больше не хотела беседовать с Джулианом о его глупых идеях, о которых я достаточно резко высказалась еще вчера, на кухне. Вместо этого думала поговорить с ним по душам, как мы не делали уже очень давно.

Напомнить ему, что мы – семья. Мы – Вердали, которые всегда держатся вместе, не только в радости, но и в горе. И еще, что я поддержу его в любом случае. Естественно, если он выкинет опасные глупости из своей головы.

Я мечтала о том, чтобы возникшая между нами после того разговора пропасть исчезла без следа. Хотя, надо признать, эта самая пропасть появилась значительно раньше. Еще два года назад, когда мой брат уехал учиться в Милерин. С тех пор Джулиан сильно изменился – старался как можно реже приезжать домой, а если и показывался в «Синих Холмах», то задирал нос и смотрел на нас свысока.

Поэтому, окончательно замучавшись от жары и пыли в повозке, я все-таки перебралась на лошадь. Ехала с братом бок о бок, нахлобучив на голову соломенную шляпу, и говорила…

Говорила обо всем на свете. Вспоминала ему наши проделки в детстве, расспрашивала Джулиана о его учебе и друзьях в Милерине. Затем принялась задавать вопросы о нашей прежней жизни в столице, которую брат помнил намного лучше моего.

И мне показалось, что Джулиан стал постепенно открываться. Сперва он отвечал на мои вопросы простыми фразами, но потом разговор увлек и его. Смеясь, мы принялись вспоминать наши детские проказы, затем поговорили о том, каким мы увидели наш новый дом, «Синие Холмы», когда только в него приехали.

Тогда он еще назывался «Ржавая Подкова» и был порядком запущен, с той самой ржавой подковой на входной двери. Но мы быстро привели его в порядок, обставили и заботились о нем с любовью, пока не умерла мама. Затем долгое время не заботились, но жизнь снова взяла свое.

Поговорили и о маме, хотя мне все еще было тяжело о ней вспоминать. И Джулиан почему-то заверил меня, что я – один в один ее копия, а папа всегда говорил, что мама была первой красавицей столицы.

Многие добивались ее расположения – она могла сделать блестящую партию. Но мама так и не вышла замуж ни за одного из своих столичных кавалеров, потому что услышала Зов Богини. Вместо этого она отреклась от своей семьи, став Верховной Жрицей в столичной Башне Бартетт.

Так продолжалось до тех пор, пока в ее Башню не явился папа, решивший узнать свою судьбу. Вернее, он хотел задать вопрос о деловых партнерах, потому что жрицы Бартетт всегда славились своими предсказаниями. Но стоило ему увидеть нашу маму, как все вопросы вылетели из головы.

Папа влюбился в нее с первого взгляда и сделал все, чтобы добиться ее расположения. Он был настолько неотступен в своих намерениях, и ему это удалось – мама сложила с себя жреческий сан и вышла за него замуж. Родила троих детей, и они жили счастливо – вернее, мы жили счастливо, – пока не грянула трагедия.

Вернее, попытка мятежа в столице с участием братьев-Вердалей, закончившаяся поражением не только для повстанцев, но и для всей нашей семьи.

Говорить о том страшном месяце, когда повсюду шарили враги, мне не хотелось. Потому что я слишком хорошо помнила, как принесли в дом папу – бледного, словно оцепеневшего, с обугленными дырами в теле, оставленными страшными оружием райтаров.

Нам отдали его, чтобы мы его похоронили. Решили, что папа давно уже мертв, но мама сказала, что он все еще жив. Он был на Грани; застыл между нашим миром и Чертогом Богов, и она сможет его вернуть.

Вернее, постарается.

Это было страшное время. Мы безостановочно молились – все, даже маленький Стенли. Молились так усердно, что иногда мне начинало казаться, будто бы Богиня Бартетт мне отвечает. Успокаивает и говорит, что Она забирает только тех, кому пора уходить, а наш папа еще не закончил свои дела в этом мире.

Я попыталась рассказать об этом маме, но ей было не до меня. К нам несколько раз заявлялись с обыском райтары, и приходилось прятать папу. Потом пришли королевские гвардейцы. Заявили, что дядя Эстебан казнен, а мы должны убираться из нашего дома, потому что он уже больше не наш. И что нашего здесь ничего нет – имущество заговорщиков-Вердалей перешло в собственность короны. Конфисковано все, до единого дукара.

Мы еще должны поблагодарить райтаров и короля за их милость – за то, что нас не казнили вместе с остальными мятежниками!..

Но они не знали, что папа выжил. Причем не только выжил, но и, благодаря стараниям мамы, вскоре встал на ноги и сделал все, чтобы защитить свою семью. Мы уехали на Юг – бежали из столицы. Перебрались в глушь Нотубрии, затем папе удалось получить ссуду по поддельным документам – друзья помогли – и приобрести ферму, которую мы назвали «Синие Холмы».

Мы зажили в обветшалом доме, нисколько не похожем на наш предыдущий особняк. Мы с братьями пошли учиться в школу, а папа пробовал работать на земле, и наша жизнь стала снова понемногу налаживаться.

Только вот мама так и не смогла к ней привыкнуть. Очень скоро она заболела, и, сколько бы папа ни обращался к местным целителям или даже вызывал магов из города, через год ее не стало.

Нам сказали, что она зачахла от тоски. По своей прежней жизни, по Башням Бартетт, которых не было в наших краях, а ездить в Милерин все еще было слишком опасно. Зато мы всей семьей несколько раз отправлялись к Поющим Водопадам. Они находились в нескольких часах езды от нашей фермы, и там маме ненадолго становилось лучше.

Именно это место мы проезжали по дороге в Милерин, и я упросила дядю Захария остановиться на небольшой привал.

Пока сосед с сыновьями распрягали и поили лошадей, мы с Джулианом поднялись по узкой тропинке на скалу, с которой с оглушительным ревом – лишь сумасшедший мог назвать это пением – срывалась вниз полноводная река Горанз.

Но возле водопада останавливаться не стали, продолжили взбираться в гору по едва заметной тропинке, петляющей между камнями и зарослями сухих, колючих кустов. Минут через десять, когда я взмокла окончательно, мы остановились на небольшом уступе метрах в пятидесяти над водопадом.

Рев реки здесь был уже не настолько оглушительным, и если закрыть глаза и хорошенько постараться, то в нем можно даже было различить пение.

Эту площадку когда-то нашла наша мама – уж и не знаю, как она разглядела ее снизу, но ей нравилось стоять именно здесь и смотреть, как, рыча и утробно воя, падала вниз река, а потом, пенясь, взлетали над образовавшимся внизу озерцом ее водные клубни.