Кот, зверь и конец света (СИ) - Ростова Ирина - Страница 25

— Мы в полях доброго острова Аваллон, — мягко сказала женщина. — Судя, бывает, попадают, сбившись со своего пути, но никогда — напрасно. Ты избежал беды, или смерти, и тебя прибило к этим берегам в поисках верной дороги.

— Похоже на то, — согласился Илья. Он не помнил, что с ним было до этого самого Аваллона, но сильно подозревал, что что-то неприятное. — Правда, я совершенно ничего не помню про это.

— Это так задумано, — снова подал голос мальчик. — Это все туманы.

— Туманы не пропускают память и печали, — подтвердил старик. — Ты ешь, ешь, путник. Еда для всех голодных. Такой славной рыбы, как здесь, нигде нет. Да и хлеб самый пышный.

— Потому, что беспечальный, — звонко рассмеялся мальчик.

Илья послушно отломил себе от краюхи хлеба щедрый кусок, положил на него маленькую жареную рыбку и стал жевать. Странно, но у еды был совершенно нормальный, земной вкус, можно сказать, архетипичный вкус всех на свете рыбных бутербродов. И даже косточки попадались, Илья вытаскивал их изо рта и некультурно вытирал пальцы о траву. Что-то такое было, он помнил, про хлебы и рыбы, и про вино, и про еду для всех голодных.

— А куда мне идти-то теперь? Вряд ли мне нужно оставаться тут, на этом вашем Авалоне.

Мальчик махнул рукой дальше, в даль полей, где виднелась что-то вроде изгороди из вьющегося винограда.

— Пойдешь вдоль изгороди, пока не отыщешь дверь, войдешь в лабиринт, а там разберешься.

— Точно разберусь? — с подозрением уточнил Илья, выплевывая очередную косточку.

— Если не разберешься, никогда не вернешься, — тихо ответила женщина, и от этих слов разом стало как-то жутковато, несмотря на лубочный уют солнечной поляны и доброжелательных людей. Илья поежился, доел импровизированный бутерброд и, вытерев руки, покосился на кувшин с вином. Кажется, начинать должен старший?.. Старик, словно подслушав его мысли — или просто заметив взгляд, поднял кувшин и снова пустил его по кругу, как братину.

— Что же, за встречу, за расставание, — сказал он.

Илья отпил свой глоток, передал кувшин мальчику и еще раз огляделся, прослеживая изгородь, насколько ее было видно. Мир вокруг казался таким тонким, словно его пальцем проткнуть было можно, но Илья не рискнул тыкать. Вдруг бы получилось?

— А как вас зовут? Кто вы, вообще? — решился спросить он.

— Наши имена ничего не значат, — сказал старик.

— И меняются со временем, — добавила женщина. — И потом, мы же не спрашиваем твоего имени?

— Иди, — напутствовал его мальчик, возвращая кувшин старику. — И постарайся не вернуться.

Старик только качнул седой бородой, мол, счастливого пути.

Илья поднялся на ноги, отвесил неловкий поклон.

— Спасибо за … гостеприимство. И за совет.

— Счастливого пути, — напутствовали они его нестройным хором, и он, развернувшись в сторону изгороди, все-таки начал спускаться с холма. На середине пути не выдержал — обернулся, хотя в голове то и дело мелькали обрывочные куски каких-то предупреждений из сказок или легенд, что так делать нельзя.

А под деревом уже никого не было. Только края истлевшего плаща на внезапно бурой и жухлой траве немного шевелил ветер, и виднелось что-то такое … белое, сероватое… кости?.. Да и дерево изменилось: вместо зеленой листвы на фоне неба виднелись только толстые изломанные голые ветви.

Остаток пути до изгороди Илья проделал едва ли не кубарем, и вдоль зеленой стены пошустрил очень даже бодро, то и дело бросая через плечо судорожные короткие взгляды. Но никакие призраки или скелеты не торопились его догонять — вокруг царил все тот же картинный полдень, и только мертвый холм выбивался из общей слащавой идиллии.

— Уйди, — посоветовал я, не оборачиваясь. Я лежал на краю крыши, обозревал свои владения и свой сектор защиты, любуясь благолепием и царящим в них порядком, и совершенно не собирался отвлекаться от мыслей о собственной грандиозной профпригодности.

— Ну уж нет, — отозвалась Двекошки, медленно подходя ко мне поближе и ложась тоже медленно, но на уважительном расстоянии. — И так еле сюда взобралась. У тебя лаз из подвала не работает. Не порядок.

— Сама ты не порядок, — фыркнул я и зевнул, разевая пасти с двойными рядами острых зубов, отлично пригодных для ловли мефоз и другой псевдобратии. — Он заблокирован, ненужные коты постоянно лезут.

— Ненужных котов не бывает, — наставительно сказала Двекошки. — У каждого кота свое Приключение.

— Но у некоторых оно заключается в том, чтобы орать и жрать, — согласился я, критически подходя к вопросу. — Сектор — мой. Слежу — я.

— Но ты не всегда можешь быть в нужном месте в нужное время. Потому нас и много, и каждый готов протянуть лапу, если беда.

— И какашку подложить тоже, — поддакнул я, совершенно не впечатленный.

— Я уверена, ты еще согласишься со мной, — без особого напряга в тоне ответила Двекошки, облизывая переднюю лапу, с тщательностью прочесывая зубами шерсть между пальцами.

— Не меняются только дураки, — подумав, рассудил я. — Это все, что ты хотела обсудить?

— Ты сейчас приходил на Большой Зов?

— Да. В отличие от тебя.

Двекошки фыркнула.

— Я была далеко и не успела. Что там произошло?

— Кто-то дрался с кем-то. Один позвал нас. Второй хорошо отбивался, но сбежал. Конец истории.

Двекошки немного помолчала. Я даже подумал, что, может, она ненароком уснула, и даже зыркнул в ее сторону глазом, но нет: просто думала, нахохлившись и став от этого еще в два раза больше. Ее размеры всегда вызывали мое искреннее уважение. Я и сам не мал в габаритах, да так, что не всякая глупая псина решится меня задирать, но Двекошки просто потрясает, когда видишь ее в сравнении с любым другим представителем семейства кошачьих.

— Я еще не слышал такого Зова, — признал я, глядя вниз, во двор дома. — Это было странно. Похоже на Зов Сородича, но не совсем.

— Потому что Эти нам сородичи, но не совсем, так и есть, — ответила Двекошки, щурясь. — Они тоже спасают мир от Всенеца, но не как мы. Поэтому мы помогаем им, а они — нам.

— И что они делают? — педантично уточнил я, не понимая, что может быть важнее охоты за обломками нижних миров в верхнем. Гадкие мефозы!

— Они охраняют от Тех. А от Тех и идут мефозы, и другие твари, тоже, — сказала моя собеседница, впиваясь взглядом во что-то внизу. — Сон разума рождает чудовищ.

Я проследил, куда она там смотрит, но там всего лишь шел какой-то бесхвостный в цветной куртке, и ни одной мефозы не было видно, как это и полагается в секторе идеального содержания.

— Значит, на такой зов надо приходить, — рассудил я. — Но раньше такого не было.

— Было. Но до того, как ты присоединился к Охоте, — пояснила Двекошки, зевая так, что у меня даже самого за ушами затрещало. — Просто сейчас Те начали ворочаться во сне, от того и мефоз все больше, и новые твари встречаются. Теперь все ясно.

Видимо, Эти в самом деле делали важное дело. Ведь если это от Тех у нас такие нашествия, как в последнее время, то, в самом деле, должны быть какие-нибудь Эти, чтобы останавливать Тех и мурчать им колыбельные. А нам, охотникам из Тени, недосуг таким заниматься.

— Союзники, — заключил я рассудительно.

— Союзники, — подтвердила Двекошки, и мы некоторое время наблюдали мир в молчаливом согласии.

— А теперь уйди, — затем попросил ее я.

Дверь нашлась, когда мрачное дерево полностью скрылось из вида, словно она пряталась от него, но она была ничуть не менее странной. В изгороди, да и в самой ткани реальности зияло отверстие, словно вырезанное ножом. За ним виднелись смутные очертания другого пейзажа, а сам срез был не толще картонки от торта.

Илья оборвал веточку с изгороди и сунул туда, наружу. На удивление, ничего не случилось, там, за невидимой границей веточка продолжала здравствовать и зеленеть, разве что, стала немного золотистой. Илья вытащил ее к себе — и осевший на ней золотой налет оказался настоящим: очень мелкая, мелкая, сыпучая, летучая золотистая пыль.