Лунная дорога. Часть 2 (СИ) - Герцик Татьяна Ивановна - Страница 18

Он кивнул.

– А что оставалось делать, если при виде Лилии у меня давление до небес прыгает? А уж друзей звать не велел за компанию. Они, видишь, узнав, в чем дело, сразу бы принялись ее упрекать, а мне неловко. Это ведь я ее выбрал. Значит, сам и виноват.

– Завышенные ожидания – это всегда плохо. Вы оба ждали друг от друга чудес. И оба ошиблись, – тихо сказала я.

Мне хотелось употребить гораздо более суровые слова, но к чему? Они и без того наказали себя сами. Папа наверняка сравнивал то, что есть, с тем, что было, и сравнение оказывалось явно не в пользу новой жены. А Лилия ожидала кофе в постель и букеты роз каждый день, на что папочка совершенно неспособен. Он вообще не романтик. Для него цветы – легкомысленная трата денег.

– Да, это точно. Но мы всегда ждем от жизни больше, чем она может дать. Это нормально. Бывают, конечно, праздники, но это редкость, – он замолчал, будто оглядываясь назад, в видимое ему одному.

Я заинтересовалась.

– А какой самый большой праздник был в твоей жизни, папа?

Он грустно усмехнулся и сказал вполне мной ожидаемое:

– Когда Ксения согласилась стать моей женой. Это было чудо. Я ведь до последнего не верил, что она отменит свадьбу с Денисом. Я потом неделю как пьяный ходил, все своему счастью не верил. А оно было, мое счастье. Вот только сберечь его я не сумел, – повторил он с горьким надрывом.

– Когда счастье превращается в обыденность, его не ценят… – философски заметила я. – Это у всех так, не только у тебя.

– Это верно. Но не утешает. Особенно когда его теряешь и понимаешь, что во всем виноват сам…

Прерывая наш разговор, в палату зашел врач. Я представилась ему, сказала, что учусь в медакадемии, и попросила подробно рассказать о здоровье отца. Он сердито посмотрел на папу.

– У него предынфарктное состояние. Нервничать надо меньше. Или хотя бы прежде чем с женой скандалить, таблеток наглотаться седативных. Сейчас состояние стабилизировалось, если никаких потрясений больше не будет, выпишем через пару дней.

Слышавший все это, отец конфузливо скукожился. Неприятно, но правда. Ссориться с Лилией себе дороже. Там такой напор, такая агрессия, впору от нее под столом спасаться. Хотя она и там достанет.

Врач многозначительно помахал мне на выход. Я подошла к папе, поцеловала его в щеку и попросила больше по пустякам не переживать. Он мне покивал, и я ушла.

Собиралась навестить его на следующий день, но утром мне позвонил тот самый врач. Сердце у меня томительно сжалось и заболело. После недолгой паузы он сказал:

– Мне очень жаль, но Антон Максимович этой ночью скончался, – и ядовито добавил, явно не выдержав: – Не перенес визита любящей женушки.

В ушах стоял такой гул, что я не сразу смогла спросить:

– Но ее же не пускали?

– Прорвалась, голубушка. Я сейчас с нашим юристом свяжусь и выясню, что в этом случае можно сделать. Это же самое настоящее убийство. Пришла, затеяла безобразную свару, сердце у него не выдержало, и все – обширный инфаркт.

– А что ей надо было? – у меня не укладывалось в голове, как можно было устроить скандал больному человеку.

– Меня не было, у меня дежурство в шесть закончилось, а она в полседьмого прискакала. Но соседи по палате говорят, что она требовала от него завещание написать. В пользу ее сыночка. А он отказался. Вот тогда она на него и наорала.

Я сжала кулаки так, что ногти впились в ладонь, и, не удержавшись, застонала.

– Ты же будущий врач, Маша, – уныло попытался меня утешить собеседник. – Крепись.

Глядя на замолчавший телефон, я всхлипнула. Разве врачам не должно быть больно? Или предполагается, что они привычны к смерти? Хотелось взять что-то тяжелое и пойти избить эту дурную мачеху. И ногами попинать.

Интересно, а как она себя сейчас чувствует? И кто у нее виноват? Она, похоже, себя никогда ни в чем не обвиняет. Она белая и пушистая, а вокруг нее сплошные завистники и недоброжелатели, так и норовящие сделать ей какую-нибудь пакость.

Как не хотелось мне с ней разговаривать, но пришлось.

– Я не могу! Мне плохо! Как ты могла! – вот и все, что я от нее услышала.

Мне ее бессвязный лепет сказал только об одном – хоронить своего мужа она не в состоянии. Этого и стоило ожидать, ничего нового для меня в ее истерике не было.

Немножко придя в себя, позвонила в фирму ритуальных услуг. Меня заверили, что все сделают. Осталось только сообщить траурную весть родственникам, друзьям и знакомым.

Сначала позвонила брату. Трубку он не брал, и я с трудом вспомнила, что на работе он телефон не берет. А я-то надеялась, что он сам позвонит и маме, и нашим московским родственникам.

Делать нечего, набрала мамин телефон. Она ответила сразу, причем голос у нее был с дребезжащими нотками.

– Мама, у тебя все хорошо? – обеспокоенно спросила я, вспомнив, что беда одна не ходит.

– Все нормально. А вот у вас как? Что-то мне второй день не по себе.

Мама почувствовала беду на таком расстоянии, а вот я до сегодняшнего дня ничего не подозревала. Ну заболел папа, с кем не бывает?

– Ты не переживай, но с отцом плохо.

Я не решилась вываливать на нее все сразу.

– Насколько плохо? – мама уже все поняла.

– Совсем плохо, – голос дрогнул и продолжила я уже сквозь слезы: – Его нет.

Она слабо охнула. Послышался обеспокоенный баритон Дениса Дмитриевича, плеск воды, и продолжил уже он сам:

– Чем помочь, Маша?

– Чем тут можно помочь? Если с похоронами, то я заказала их в фирме. Если только приехать, но не знаю, стоит ли.

– Доча, – трубку снова взяла мама. – Ты извини, но я не поеду. Две вдовы у гроба – это перебор. Да и видеть я эту Лилию не хочу. Отвратительная бабенка. А что с ним случилось?

Я рассказала, подтвердив мамин вывод о пакостном характере второй папиной жены. Мама пообещала, что дозвонится до Макса, а я принялась обзванивать всех остальных. Позвонила деду, потом папе на работу, потом некоторым папиным друзьям, телефоны которых у меня были. Предупредила всех и пошла в универ.

Учиться не могла, просто зашла в деканат, написала заявление на положенных три дня отпуска. Пошаталась по городу до работы, потому что сил говорить ни с кем не было.

Когда пришла в больницу, Власта Евгеньевна обняла меня за плечи и сказала:

– Сочувствую, моя дорогая. Но что поделаешь? Нужно жить дальше.

Интересно, а она откуда об этом узнала? Я никому на работе не сообщала.

Я бледно улыбнулась. Вернее, попыталась улыбнуться, но губы скривились в какой-то жалкой гримасе.

– Может, ты домой пойдешь? – заботливо предложила она. – Тебе ведь наверняка не до работы.

Я представила себя одну-одинешеньку среди огромной пустой квартиры, на голом полу со смартфоном в руке и решительно отказалась. Уж лучше здесь, среди людей. Покачав головой, начальница вспомнила:

– Тебя тут весь день какая-то фифа домогалась. Говорила, что очень уж ты ей нужна.

Соображала я сегодня из рук вон, поэтому догадаться, кто это, не смогла.

Власта Евгеньевна вытащила из журнала записку и прочла:

– Софья Валерьевна Морозова. Ее выписали сегодня, она просила тебя ей позвонить. Типа она тебя поблагодарить хочет лично. Телефон вот, – и она подала мне бумажку.

Чтобы не возникло лишних вопросов, записку я взяла. Но при первой же возможности выбросила ее в урну. Не буду я никому звонить. Выслушивать от любящей мамочки дифирамбы ее замечательному сыночку я не собиралась.

Смена прошла как обычно. На следующий день прилетел Макс, увидел нашу квартиру, ужаснулся. Обозвал Лилию мерзкой стервой и пообещал поговорить с ней по душам. Мне было все равно. Я устала так, как не уставала никогда в жизни. Причем это была не физическая усталость, а моральная. А мне гораздо легче, набегавшись за день, упасть без задних ног и крепко уснуть, чем беспокойно ворочаться всю ночь напролет, не в состоянии сомкнуть глаз.

Потом еще один день пролетел как в угаре, и наступила пятница. Она оказалась черной. День похорон. Когда хоронили бабушку, было гораздо легче. Потому что вокруг меня была вся наша семья. И еще я понимала, что эта смерть была естественной: бабушке было уже много лет.