Ведьмина кровь - Рис Селия - Страница 5

Я наблюдаю за ровесницами, чтобы понять, как быть незаметной пуританкой. Ребекка Риверс, которая первой меня заметила, — идеальный образец для подражания: ведет себя тихо и помогает матери. Другие не настолько кроткие: хихикают, кокетничают с обслугой трактира и совсем не рвутся работать.

Вечером наконец появилась возможность заглянуть в сундук. Он небольшой, но добротный, и на нем мои инициалы: «М. Н.». Открывая его, я почувствовала, как сердце забилось от волнения. Как я и надеялась, поверх вещей лежало письмо.

«Мэри,

надеюсь, сундук тебе понравится, а его содержимое ты найдешь полезным. Запомни: глупо мечтать о несбыточном. Судьба разлучила нас, этого не исправить. Но знай, что я всегда о тебе помню, и ты не одна, что бы ты ни думала.

Я могла бы исписать еще много страниц, но не вижу в этом смысла.

Никогда не сомневайся, что я люблю тебя.

Прощай, и да пребудет с тобой Господь.

Э.»

Мои руки задрожали. Я снова перечитала эти несколько строк, словно они могли рассказать что-то еще о той, которую я так и не узнала. Затем я убрала письмо. Бабушка всегда говорила: «Былого слезы не изменят».

В сундуке я нашла несколько смен одежды и белья, отрез хорошей ткани, принадлежности для шитья: иголки, нитки, серебряный наперсток. А еще нож в чехле, оловянную тарелку и комплект столовых приборов. Все самое нужное, аккуратно уложенное, как будто служанкой.

На дне оказались чернила, перо и пачка сложенных пополам листов. Я стала их перебирать, надеясь, что все же найду ответы, которых так жаждала. Охватившее меня разочарование быстро превратилось в злость. Все страницы оказались пустыми.

Но чернила и перо мне пригодятся, я буду вести записи. Я вижу, многие пуритане ведут дневник, чтобы запечатлеть все детали своего большого путешествия. Возьму с них пример. Тем более что мне одиноко, безумно одиноко, что бы Э. ни писала.

8.

Когда я приехала, наш корабль уже был готов к отплытию, но с приливом пришел туман, а вместе с ним — мертвый штиль. Целыми днями море скрывает бескрайняя и неподвижная завеса. Мужчины то и дело выходят на причал, а женщины все смотрят из окон. Волнение растет с каждым часом. Корабли могут задерживаться так неделями — из-за безветрия или, наоборот, из-за шторма. Пуритане — народ бережливый, а каждый шиллинг, потраченный здесь, пригодился бы в Новом Свете.

Наступает вечер. Туман все так же непрогляден. На постоялый двор пришел человек с продолговатым рыхлым лицом — это капитан судна. Он хочет посоветоваться со старейшинами прихода. Они считают, что ничего не поделаешь: это Божья воля, а потому завтрашний день объявлен днем покаяния, молитвы и поста. Капитан уходит в мрачном расположении духа, бормоча под нос проклятья и не веря, что молитвы чем-то помогут.

9.

Сегодня вместо завтрака были молитвы. Мы повторяли их за человеком, которого я раньше не видела. Долговязый и очень худой. На нем круглая шляпа, из-под которой свисают прямые и желтоватые, как лен, волосы. Ему нет и тридцати, но, судя по всему, он уже имеет сан, и старейшины относятся к нему с уважением.

Я шепотом спросила у Марты, кто это.

— Элаяс Корнуэлл. Племянник преподобного Джонсона. Он с нами недавно, приехал из Кембриджа.

Хоть он и молод, но сутулится как старик. Марта называет это осанкой книгочея. Черное одеяние болтается на нем мешком, а костлявые запястья нелепо торчат из рукавов, словно ему не нашлось одежды по размеру.

Бледные пальцы, перепачканные чернилами, по-паучьи перебирали страницы Библии. Наконец он нашел нужный текст, окинул взглядом склоненные головы и приготовился говорить.

Элаяс Корнуэлл напоминает хорька. У него молочно-белое лицо с острыми чертами, которые как будто стянуты к длинному узкому носу с квадратным розовым кончиком. Мне постоянно кажется, что он вот-вот этим кончиком пошевелит.

Он снял шляпу и снова посмотрел на нас. Его бледные глаза поймали мой взгляд раньше, чем я успела опустить голову. На высоком лбу появились недовольные морщины, и мне даже померещилось, что он все-таки пошевелил носом, учуяв во мне самозванку. Я быстро уставилась в пол.

Отметив нужный отрывок пальцем, он поднял взгляд от Библии — читать не было необходимости, он помнил текст наизусть. Наполнивший тесное помещение голос удивил меня: густой и низкий, необычный для такого тощего человека.

— Мы — богоизбранные люди! Господне намерение очевидно: И Я устрою место для народа Моего… и укореню его, и будет он спокойно жить на месте своем, и не будет тревожиться больше, и люди нечестивые не станут более теснить его, как прежде…

Вторая книга Царств. Бабушка позаботилась, чтобы я знала Библию.

Звучный голос разносился над собранием. Люди кивали головами, некоторые слегка раскачивались в такт его словам. Преподобный говорил вещи, в которые здесь верил каждый.

— …а если мы нарушили волю Его, отступили с избранного для нас пути, мы должны молить о прощении. Нужно покаяться…

Какое-то время я слушала внимательно. Он был красноречив, но время шло, и мне стало трудно сосредоточиваться на его речи. Стараясь не замечать усталости в затекших ногах, я погрузилась в собственные мысли. Однако я привыкла к долгим молитвам и умело изображаю благочестие.

Бабушка ходила в церковь в любую погоду и всегда брала меня с собой, хотя путь от нашей лачуги до деревни был неблизкий — четыре мили туда и четыре обратно. Каждое воскресенье она приходила в церковь. Даже после того, как пуритане выгнали священника, сожгли его одеяние, раскололи статуи святых и Девы Марии, разбили цветные витражи и заменили алтарь простым столом. Она приходила, когда начались сплетни, и ненависть стала преследовать нас. Бабушка не пропустила ни одной службы, даже когда ее поймали и прочертили железной булавкой крест на лбу, чтобы лишить ее ведовской силы. Она не вздрогнула — стояла, опустив голову, и смотрела, как на каменные плиты пола капает кровь.

— Мэри? Мэри! — Я почувствовала, как меня трясут за руку. — Молитва закончена.

Это была Марта. Я очнулась и огляделась. Даже самые благочестивые потягивались от усталости. Я тоже собралась двинуться с места, но в глазах потемнело, и я бы упала, если бы Марта меня не подхватила. Я почувствовала на себе взгляд бледных глаз и испугалась, что пастырь меня раскусил. Он сощурился. Но затем его рот, тонкий, как порез от бритвы, изогнулся в одобрительной улыбке. Он принял мое головокружение за результат усердия. Можно было вздохнуть с облегчением.

10.

Наши молитвы услышаны. Туман рассеялся, а с востока подул свежий ветер. Я искренне возносила благодарности вместе со всеми. Задерживаться дольше было бы невыносимым. Я хочу поскорее оставить эти места.

Мы покинули трактир и направились к башне, возвышавшейся над западными воротами города. Там, в гавани, стояли на якоре корабли, а за ними простиралось море. Мы прошли под исполинской аркой — кто поодиночке, кто парами, кто небольшими группками: люди с детьми и багажом, тюками постельного белья и кухонных принадлежностей. Все осторожно ступали по дороге, засыпанной мусором и залитой лужами, стараясь ничего не уронить из необходимого, а потому бесценного. Родители постоянно окликали детей, чтобы те не убегали — вдруг потеряются. И каждый шагал, думая только о сиюминутных заботах, будто никого не одолевали сомнения, нужно ли уплывать за океан. А ведь после этой арки пути назад уже не было. Ни для кого из нас.

Поскольку я никогда раньше не видела моря, то и на кораблях не бывала. Они оказались огромными. Наш — «Аннабелла» — размером с целую улицу, пахнет смолой и свежим деревом. Ступив на палубу, я почувствовала легкую качку и схватилась за толстый канат, который свисал откуда-то с мачт, тянувшихся в небо. Прощай, твердая почва.