Белые львы (СИ) - "Omega-in-exile" - Страница 36

Почему я так счастлив в аду?

Почему убегаю из рая?

Почему по петляющим тропам

бегу ото всех?

Почему я не яркую жизнь,

а жестокую боль выбираю,

и холодные искры в глазах

заменяют мне смех?

Иногда я пытаюсь идти

по проторенным гладким дорогам,

но уводят тропинки

к далеким и узким вратам,

за которыми мне никогда

не придется бродить одиноко,

даже если весь мир

вдруг сгорит в одночасье дотла!

*** Париж, декабрь 2007 года – Пламенеющая готика, – проговорил Мурзин, глядя на возвышавшуюся впереди башню Шатле. – Ее мало. До обидного мало. Это последний этап готики. Ее вершина. Пламенеющий камень. Удивительно. Если бы… если бы готика развивалась и дальше, то какой бы она стала? Не знаю. Наступил Ренессанс, и все стало по-другому. Саша слушал Старшего, внимательно рассматривая башню Шатле. Ему уже доводилось бывать в Париже (с парочкой клиентов, вывозивших его «в Европу, на сессии»). К счастью, клиенты большую часть времени надирались элитным алкоголем в роскошных отелях, и у Саши было время погулять по Парижу. Он тоже не раз приходил к башне Шатле. – Я видел, как ты рассматриваешь в интернете архитектуру пламенеющей готики, – сказал Старший. – Удивительно, что наши вкусы совпали. Или, наоборот, неудивительно. Ты задумывался над тем, почему тебе нравится именно пламенеющая готика? Саша молча кивнул, не отрывая глаз от башни. – И почему же? – заинтересованно спросил Старший. – Готика – устремленность ввысь. А пламенеющая готика, это не просто устремленность, а порыв. Последний порыв, полный огня и отчаяния, – тихо проговорил Саша. – Вот как, – пробормотал Старший. – Последний порыв… Интересно. Некоторое время они шли в молчании, за ними следовали телохранители. – Иногда мне кажется, что ты – мой последний порыв, – вдруг сказал Старший. – Последний порыв ввысь. Моя пламенеющая готика. Что будет после? Ренессанс? И нужен ли он мне? Или вообще не будет ничего? – После? –с беспокойством переспросил Саша. Ему стало страшно. Что значило слово «после»? Старший думает о расставании? – После того, как ты меня оставишь, – с неожиданной горечью произнес Старший. – Я? – голос Саши дрогнул. – Ты. Знай, что я сделаю все, чтобы этого не допустить. Но удерживать силой тебя не буду. Власть и подчинение должны быть основаны на свободе. Иначе они превращаются в ничто. Вместо золота жалкая подделка. Понимаешь? – Кажется, да, – тихо сказал Саша. – Надеюсь. А этот твой Хейден не понимает. Глупец! – презрительно бросил Старший. – Мнит себя апостолом свободы, не понимая, что живет в рабстве и в это же рабство тянет других против их воли. Сашу больно резанули слова «этот твой Хейден». Но он промолчал. – Хейден сейчас снова в Париже, – заметил Старший. – Уже второй раз за месяц. Все пытается сговориться с французами, чтобы вытолкнуть меня из Чамбе. Кстати, ты знаешь, что этот твой апостол свободы предлагал мне продать тебя ему? Сашины глаза стали совершенно круглыми. – Нет… – прошептал он. Он не верил. Пусть его уже продавали, но Йен в его сознании совершенно не вязался с подобными вещами. – Хейден предложил мне акции «Сокоде». Но в обмен я должен отдать ему тебя. Эта сделка принесла бы мне около 700 млн долларов. А ты стал бы самым дорогим рабом в истории человечества. Глаза Саши по-прежнему были круглыми, Он молчал. Старший с интересом смотрел на него, ожидая реакции. Но, так и не дождавшись, заговорил: – Извини, но я не дал тебе шанса войти в историю. Я отказался. – Ты… отказался? – изумленно прошептал Саша. – Да, – пожал плечами Старший. – Без 700 миллионов долларов я как-нибудь проживу. Живут же без них другие. Да я и сам большую часть жизни жил от аванса до получки. И не умер, как видишь. А вот без тебя… – он замолчал. Саша смотрел на него. Но ответ его был вовсе не таким, какого ожидал Старший. – Но ведь теперь там, вокруг Сокоде, начались бои. Я же читал! Это… – Это обычное дело для Африки, – пожал плечами Старший. – Там всегда война. – Там льется кровь, – взгляд Саши расфокусировался. – И что, получается, это из-за меня? Ведь если бы ты согласился, ничего бы этого не было? Из-за меня? Из-за меня? – в голосе тихого и спокойного парня вдруг зазвучали истерические нотки.

- Нет! – жестко сказал Старший. – Не из-за тебя. И я запрещаю тебе истерику.

Саша стиснул зубы, вонзил ногти в ладони, прикусил губу чуть ли не до крови. – Вот так, – удовлетворенно кивнул Старший. – И запомни: нет ничего бесполезнее и глупее, чем терзаться напрасным чувством вины. Бои в Чамбе начались не из-за тебя, а из-за того, что я отказался пойти на условия Хейдена. – Я бы согласился… – прошептал Саша. – Не сомневаюсь, – бросил Старший. – Чтобы спасти жизни невинных людей. Точно так же, как сейчас ты выбрасываешь кучу денег на сутенера, для которого ты не человек, а жила, пусть даже и золотая. Нет, я не осуждаю тебя и не препятствую. Я лишь хочу, чтобы ты взрослел и понимал: мягкосердечие не обязательно есть добро. Жестокость, как ни странно, бывает более милосердна. Если Сидюхин вылечится, то снова начнет торговать безмозглыми юнцами, ломая им жизни. И гнать наркоту, убивая вокруг себя десятки, а может, и сотни людей. Ты об этом не задумывался? А что касается Африки… В Чамбе все равно началась бы война. Даже если бы я тебя продал Хейдену. Дело не в Сокоде, дело в их образе жизни. Они привыкли добиваться своего с оружием в руках. И зачем им мешать? Не лучше ли направить их разрушительную энергию на благое дело? – Благое дело – это твоя выгода? – вдруг спросил Саша, прищурив глаза. – Не совсем, – усмехнулся Старший, пряча за усмешкой удивление этой реакцией. – Благое дело – обрезать крылья Хейдену. Такие мечтатели опасны. Особенно, когда получают власть. Ты ведь знаешь российскую историю, знаешь, к чему привели мечты о коммунизме. Хейден думает, что движет человечество вперед, а на самом деле толкает его к пропасти. И его надо унять. Так будет лучше для всех. – Ты решаешь за всех так же, как и Хейден. Решаешь, что хорошо, а что плохо, – произнес Саша, и тут же во взгляде его промелькнул страх от собственной дерзости. Но Старший не разгневался. – Ты прав, – сказал он спокойно. – Да, я решаю, как жить другим. Потому что у меня больше денег и власти. Но я хотя бы это осознаю и пытаюсь сдерживаться. А Хейден уверен, что он чуть ли не господь бог. В этом разница между нами. Ладно, гуляй дальше. Сегодня ветрено, но погода хорошая. А у меня встреча во французском МИДе. Буду распутывать интриги Хейдена. Я знаю, что он был там сегодня утром. Мурзин сделал знак охране и сел в подкативший лимузин, который следовал за ними на небольшом расстоянии. Саша остался один. Точнее, не один, за ним двигались двое телохранителей. Но он уже так свыкся с постоянным присутствием охраны, что не обращал на нее внимания. Он двинулся к маленькой церквушке возле Лувра – Сен-Жермен-л’Оксеруа. Саша любил эту церковь, даже когда-то написал стихотворение о ней. А сейчас она фигурировала в романе, который он писал, поскольку часть действия происходила в Париже. Именно с колокольни этой церкви зазвучал набат, ставший сигналом к страшной Варфоломеевской ночи, когда тысячи протестантов были вырезаны католиками. Кровавая ночь, когда улицы Парижа были устланы изувеченными телами… Это было непостижимо и страшно. И сейчас, глядя на мирные улицы Парижа, полные туристов, Саша не мог себе представить, что когда-то по ним, прямо здесь, лилась кровь. Он был уже в нескольких шагах от церкви, когда позади послышались два странных, приглушенных хлопка. Саша обернулся. Оба его телохранителя оседали на землю. Саша застыл. На церкви Сен-Жермен-л’Оксеруа послышался мерный удар колокола.

====== 14. СЕН-ЖЕРМЕН-Л’ОКСЕРУА ======

ГЛАВА 14. СЕН-ЖЕРМЕН-Л’ОКСЕРУА Париж, декабрь 2007 года Йен, сидя в люксе отеля «Георг Пятый», тороплтиво проглядывал документы, готовясь к переговорам с представителями Safran SA. Речь шла о разработках суборбитальных космических аппаратов. Это была одна из стратегических целей Хейдена. Весь его остальной бизнес, включая проект «Сокоде», который отнимал кучу сил и нервов и вокруг которого развернулась настоящая война, был лишь ступенями к осуществлению мечты Йена: совершить переворот в аэрокосмической сфере. Сделать недоступное доступным для обычных людей. Создать суборбитальную авиацию, которая позволит сократить время межконтинентальных перелетов до считанных минут и будет доступна не только представителям элиты, но и обычным пассажирам. Да, Йен знал, что на исполнение его мечты уйдут годы, может быть, вся жизнь, и успех не гарантирован, но он упрямо двигался вперед, создавал новую аэрокосмическую империю, которая должна была изменить привычный уклад жизни человечества и открыть ему новые горизонты свободы. Переговоры с Safran обещали быть непростыми и, в сущности, пока не должны были привести к конкретным результатам. Йен понимал, что, скорее всего, его предложения будут отвергнуты как безумные. Но он знал: то, что сегодня кажется безумным, завтра становится предметом обсуждения, а послезавтра никто уже не понимает, как без этого обходились прежде. Но его мысли все время убегали от предстоящей встречи. Он знал, что Мурзин в Париже. С Сашей. И осознание того, что Саша здесь, совсем рядом, лишало Йена способности сосредоточиться на делах. Черт, он был почти уверен: Мурзин, знавший, что Йен будет в Париже, приволок с собой Сашу специально, чтобы позлить его. Сейчас Хейден и Мурзин находились в состоянии войны. Йен атаковал. Он передал французским властям документы, которые выставляли деятельность Мурзина в весьма неприглядном свете. Перекачка денег свергнутого чамбийского диктатора Нгассы была лишь цветочками. Было много другого. А главное, именно Мурзин стоял за вспыхнувшим на востоке Чамбе мятежом, который приводил в бешенство французов, кровно заинтересованных в поставках титановых и алюминиевых руд из этой страны. В общем, Мурзин примчался в Париж, чтобы попытаться отмыться от выдвинутых против него обвинений. И заодно, Хейден в этом не сомневался, попытаться свалить всю вину на своего главного недруга, то есть на Йена. Что ж, он был к этому готов. Но Саша, Саша! Он ведь в эту самую минуту находится здесь, в Париже! Знать, что он рядом, и не увидеть его серые глаза, не прикоснуться хотя бы кончиком пальца к его мягкой и теплой руке было невыносимо. Йен обхватил руками голову и застонал.